Неправильный разведчик Забабашкин (СИ) - Арх Максим - Страница 40

— И это тоже несложно угадать — я собираюсь закончить войну именно русским — советским оружием. Пусть знают все, что это сделали мы, а не какие-то неведомые французы или англичане. Пусть эта операция останется в веках! — после моих немного пафосных слов разведчик ухмыльнулся, и это не ускользнуло от меня. — Зря вы так, Антон Фёдорович. Я вовсе не тщеславен. Мне известность и почёт не нужны. Я дело хочу сделать, которое поможет и Родине, и человечеству. Разве это не благая цель? О том, что этот акт возмездия я собираюсь провести, знаете только вы один. Так что, о какой славе лично для меня может идти речь, если о поступке не будет известно почти никому? Разумеется, ни о какой. Я, конечно, отдаю себе отчёт, что после нашего разговора о беседе узнает ваше руководство и руководство СССР. Но думаю, на этом всё и ограничится. Нет сомнения, что всё это дело быстренько засекретят, и ни о каком Забабашкине никто больше никогда не вспомнит. И лично меня это полностью устраивает.

— Слова ваши вас красят, впрочем, как и дела. Но всё не так просто, как вы думаете, — вздохнул визави, а затем, словно что-то вспомнив, спросил: — Скажите, а как вам удалось уничтожить «Адмирала Шеера»? — и пояснил своё любопытство: — Мне это нужно для отчёта о вашей диверсии. В Москве, наверняка, захотят узнать, каким образом один человек смог уничтожить столь мощный военный корабль, да ещё и с экипажем!

Я знал, что этого вопроса было не избежать. Но я искренне сомневался, что способ, которым был уничтожен крейсер, может быть применён кем-либо другим, кроме меня. Ведь у того другого диверсанта-разведчика не будет столь специфических умений и знаний, которыми обладает Алексей Забабашкин. Но в то же время, я прекрасно понимал, что «Центру» нужна эта информация. Поэтому, не став ничего скрывать, в нескольких словах пересказал мной лично придуманный, неадекватный и даже отчасти извращённый, способ уничтожения карманных линкоров. Разумеется, в своём повествовании про сон на пляже, которым я чуть не сорвал всю затею, не упомянул, с лёгкой руки заменив его на историю о важности наблюдения за объектом до начала боевой работы. В остальном же рассказал, как было, особо ничего не преувеличивая и не приукрашивая: пострелял, захватил, разломал, подбил и взорвал — вот была суть моих приключений близ города Киль.

— Просто удивительно! Невероятно! Алексей, вы представляете собой грозное оружие — смертельное оружие. Никто и никогда в истории человечества не делал ничего подобного. В то, что один человек может останавливать дивизии, уничтожать эскадрильи военных самолётов и топить линкоры, поверить не то что сложно, а невозможно! И я бы вам ни за что не поверил, если бы не знал о ваших предыдущих подвигах и заслугах на фронте и тут — в тылу у немцев.

При последних словах разведчик не смог удержать свои эмоции и чуть поморщился. И я понимал, что связано это, скорее всего, с воспоминаниями о последних днях, где громил без разрешения всех, кого и где хотел. Но этому факту внимания уделять не стал, потому что вспомнил про Фрица, и сразу же, чтобы не забыть, рассказал о нём коллеге.

Нужно сказать, на визави эта история произвела не меньшее впечатление, чем весть о моём намерении уничтожить руководство Третьего рейха. Услышав о том, что какой-то мой знакомый фриц мало того что тоже выжил под Новском, но ещё и по невероятному, удивительному стечению обстоятельств, попав в Берлин, вышел на меня, случайно встретив на вокзале, Живов затряс головой, и голос его нервно задрожал:

— Это всё ловушка! Забабашкин! Ты под колпаком!

С этими словами он подбежал к окну и, отодвинув тюль, аккуратно посмотрел на улицу.

Видя, что коллега разнервничался, я попытался его успокоить и рассказал о том, кто именно такой Фриц, как у него поехала крыша на почве ненависти к бывшим своим камрадам, и о том, как он делом не раз доказал любовь к нашей Родине.

— Это уму непостижимо! Такого не бывает! Это может быть только провокацией! — не соглашался со мной коллега.

Но я-то знал, что и не такое бывает. Поэтому вновь и вновь стал убеждать его в честных намерениях честного фрица.

После долгих убеждений разведчик, всё ещё не до конца веря в случайность моей встречи, ошеломлённо проговорил:

— Я при первой возможности доложу об этом наверх, и если они сочтут привлечение этого антифашиста целесообразным, то мы его, разумеется, привлечём, — а затем добавил: — После хорошей проверки, разумеется.

— Можете проверять, сколько душе угодно, — отмахнулся я. — Он любую проверку пройдёт. Кроме этого, вы можете попросить своё начальство провести, по поводу Фрица, беседы с теми, кто участвовал в защите Новска и Троекуровска. Они видели в работе этого ярого антифашиста и знают, что он за нас.

— Сообщу, — пообещал тот. — Кстати говоря, когда я в последний раз имел связь с руководством, мне сообщили, что за заслуги при обороне Новска на вас имеется представление к ордену Ленина и ордену Красной Звезды! А за уничтожение рейхсфюрера СС — ордену Красного Знамени и Героя Советского Союза! Думаю, вы осведомлены, что это высшие награды нашей Родины, и награждаются ими только самые достойные!

Я поднялся и, подтянувшись, произнёс:

— Насколько я понимаю, моё награждение ещё не подписано руководством и, по сути, награждением не является. Но всё равно — прошу передать наверх, что я служу Советскому Союзу!

— Думаю, дело не затянется, и награды найдут своего героя, тем более что вы их полностью заслужили! Уверен, уже в следующей шифровке я получу представление, и тогда уже награжу вас официально, — сказал Живов, поднялся, неуверенно пожал мне руку, вновь предложил присесть и, вернувшись к предыдущему разговору, покачал головой. — Без санкции своего руководства вашу идею, о которой вы мне поведали, я поддержать не могу — не имею права!

Он вздохнул, показав рукой, чтобы я не возражал, и, вероятно, всё ещё находясь то ли в растерянности от свалившейся на него информации, то ли в какой-то нервной задумчивости, тяжело поднялся и, шаркая ногами, словно старик, прошёл к окну.

Безусловно, его состояние можно было понять. Я ему рассказал о таком намерении, которое при осуществлении должно будет изменить, и обязательно изменит, не только его или мою жизнь, не только жизнь сотен миллионов советских граждан и жизнь страны, но и вообще всё мироустройство. А это уже глобальное изменение всего политического и стратегического баланса на планете. Сейчас, в 1941 году, на Земле проживает около двух с половиной миллиардов человек. И почти всех их, в той или иной степени, касается и идущая война, и те вероятные изменения, что я собираюсь внести. История уже не будет как прежде. Всё изменится. Будущее станет другим, потому что СССР не потеряет, а сохранит как минимум (даже с учётом потерь в первые месяцы войны) более двадцати миллионов человек. Все эти люди будут жить. Рожать и растить детей, а те дети вырастут и, создав свои семьи, в свою очередь дадут жизнь новым поколениям. В будущем не будет никакого демографического кризиса, не будет провала в рождаемости и проблем в смене тех самых поколений, которым я могу дать шанс жить. Потери в войне сами по себе ужасны, а человеческое горе невозможно ни описать, ни принять. Но это лишь верхушка айсберга. Будущее страны, уменьшение количества её граждан из-за того, что не будут образованы новые семьи, а следовательно, и уменьшение обороноспособности, военного и экономического потенциала — вот последствие той трагедии, что принесёт эта война.

Живов, вероятно, этого не понимал. Из-за отсутствия знаний о будущем, он не имел возможности анализировать и понимать истинный масштаб той катастрофы, что нас ожидает, если срочно ничего не предпринять. Он, скорее всего, думал совершенно о другом и действовал так, как его учили: никакой чрезмерной инициативы, начальство лучше знает всё и само в своё время даст нужные указания, если посчитает нужным. Просто выполняй, что тебе было сказано ранее, и о других действиях, которые могут быть связаны хоть с какой-то долей риска, и думать забудь. Это была аксиома этих лет в нашей стране, и с ней мне бороться было очень сложно, ибо она глубоко засела в головах людей. И даже сейчас, несмотря на то, что разведчик имел более сложный склад ума, несмотря на то, что открывающиеся перспективы и масштабы были огромны, никакой инициативы он проявлять не хотел и не собирался.