Неправильный разведчик Забабашкин (СИ) - Арх Максим - Страница 37

Мою грудь наполнила надежда и радость, оттого что я не только нашёл нужное дело, сулившее доставить немалые проблемы нашему противнику, но и смогу освободить наших людей и избавить их от страданий. Да, этим людям, которые ко мне примкнут, я не смогу пообещать жизнь без тягот и лишений. Для полного своего освобождения и снятия оков нам всем придётся ещё повоевать в той армии, которую я собираюсь создать. Но ведь нет сомнения в том, что лучше умереть в бою, чем стоя на коленях бессловесным рабом! В это я свято верил, как и в то, что основная масса военнопленных, получив вместе с оружием второй шанс, без сомнения воспользуются им, начнут борьбу за своё новое будущее, и мы все вместе, плечом к плечу, будем воевать и приближать нашу Победу, с которой придёт и окончание этой проклятой войны.

От предвкушения будущих операций у меня перехватило дыхание. Захотелось закричать на весь мир. Захотелось немедленно поделиться этой идеей со всеми людьми на Земле. Но я, разумеется, не сделал этого, а лишь, стиснув зубы, молчал, озираясь по сторонам в многообещающей улыбке.

И тут мой взгляд вновь остановился на заголовке лежащей рядом газеты. В голове что-то щёлкнуло, а по телу прошла леденящая дрожь. В мгновение ока я прекратил улыбаться, буквально опешив от пришедшей на ум новой ошеломляющей идеи. Трясущейся рукой я вытер выступившую на лбу испарину и, тяжело дыша, прошептал:

— Стоп машина! А зачем мне оттягивать окончание войны на год, а то и на два, устраивая диверсионно-партизанское движение, если эту поганую войну можно закончить быстрее?

От снизошедшего откровения сердце начало колотиться с бешеной скоростью. Оно буквально стало выпрыгивать из груди. Я не верил тому, что сумел это придумать! Пришло осознание, именно ОСОЗНАНИЕ того, что я могу перевернуть эту кровавую страницу истории, закрыв вопрос раз и навсегда. Это было невероятно! Это было просто фантастически, и я хотел начать подготовку к уже намеченной операции прямо сейчас. Прямо здесь. Прямо в эту секунду.

И тем сильнее было моё ошеломление, когда я почувствовал, что мне кто-то положил ладонь на плечо, а затем услышал едва знакомый голос, который произнёс:

— Забабашка! Дорогой Забабашка! Наконец-то я тебя нашёл!

Глава 17

Привидение

Я резко обернулся, готовый в любой момент выхватить пистолет и начать стрельбу по всем выявленным целям.

Но мне не дали это сделать.

— Забабашка! Забабашка! — вцепились в меня обеими руками, сковав и не давая двигаться. — Забабашка!

Через пару секунд, с трудом закрыв челюсть, я удивлённо прошептал, стараясь отпрянуть от назойливого и прилипчивого привидения.

— Ёлки-палки-моталки, а ты какого хрена здесь делаешь?

Но ответом мне были лишь всхлипы и очередные обнимашки.

— Забабашка! Я тебя нашёл! Дорогой Забабашка! — рыдал, вытирая слёзы о моё плечо, невесть как здесь оказавшийся, и уже давно в моей памяти похороненный, когда-то завербованный мной немецкий артиллерийский наводчик, а ныне ярый антифашист по имени Фриц Мольтке.

Он говорил достаточно громко, и в какой-то момент я заметил, что проходящие рядом люди начали оборачиваться и смотреть на проявление этих «телячьих нежностей».

Решил это дело прекратить.

— Камрад! А ну, немедленно взять себя в руки! — прорычал я ему на ухо и, отодвинув, добавил: — Вспомни, где мы, и прежде чем громко упоминать всуе мою фамилию, хорошенько подумай, до чьих ушей это может долететь, и чем это может для нас обоих кончиться.

— Прости! Конечно, ты прав, — закивал тот, вытирая текущие ручьём слёзы своим носовым платком. — Ты просто не представляешь, как мне было тяжело всё это время.

Что на это я мог сказать? Я не знал, какие именно приключения были у моего протеже. Возможно, они были в разы тяжелее, чем у меня. Но я знал лишь одно — расслабляться нельзя!

А потому отмахнулся банальной истиной:

— А кому сейчас легко?

Нервы у Фрица явно расшатались, и он никак не мог успокоиться. Я понимал, что нам надо поговорить, но вначале ему всё же необходимо было прийти в себя.

— Давай-ка отойдём вон туда, — показал я рукой на угол вокзала, где было совсем безлюдно.

И не дожидаясь, пока тот скажет что-то утвердительное, следя за тем, чтобы он не оставил и не потерял свой чемодан, взяв его за локоть, повёл к намеченному месту.

Вначале я хотел было предложить немцу пойти в какую-нибудь забегаловку, чтобы там побеседовать в тихой, спокойной обстановке, а заодно и перекусить. Но потом отказался от этой идеи. Я вовсе не хотел, чтобы при рассказе о своей истории мой визави неожиданно начал орать про наши дела на фронте, при этом оглашая мою фамилию на весь Берлин.

Фамилия, конечно, у меня была боевая, и стесняться её я не собирался, но афишировать тоже не хотелось — не дома я был, совсем не дома. К тому же я был почти уверен, что этой моей фамилией, которая уже больше месяца грозно звучала в стане врага, приводя его при упоминании в обморок, немцы уже давно пугают своих детей.

«Будешь себя плохо вести, придёт злой Забабаха и тебя съест», — очень вероятно, слышало на ночь подрастающее поколение, после чего обещало неукоснительно слушаться и больше никогда в жизни не хулиганить.

Одним словом, афишировать меня в данном рейхе было в настоящий момент ни к чему. А так как Фриц в своей радости тихо разговаривать не мог, пришлось ограничиться не рестораном, а дальним безлюдным закутком. Тут мы были в уединении, и, если неожиданно оживший камрад особо орать не будет, никто ничего не услышит, проблем мы не огребём. Со стороны всё должно было выглядеть вполне себе цивильно — матрос Кригсмарине общается с унтер-офицером Вермахта. Ну что тут может быть подозрительного?

Вот и я подумал, что ничего такого не будет.

Но на всякий случай, как только мы остановились, сразу же предупредил:

— Разговаривать только шёпотом!

Визави согласно кивнул, огляделся и недоумённо произнёс:

— Но тут же никого нет.

— Вот и хорошо, что нет. Главное, чтобы никто ничего не услышал, когда рядом кто-то будет, — пояснил я свой план и перешёл к сути: — А теперь скажи мне, а точнее, прошепчи: как ты здесь оказался? И как ты выбрался из новской мясорубки?

И камрад, сглотнув застывший комок в горле, вытер очередную слезу и заговорил…

Всё оказалось просто, и, вероятно, именно поэтому — из-за простоты — ему и удалось выжить.

Через пять минут после того, как я с ним и артиллеристами расстался на площади Новска, там разорвался артиллерийский снаряд. Что было с бойцами, с которыми он собирался выдвигаться на позиции, он не знал, так как потерял сознание и очнулся лишь в госпитале Троекуровска. Немцы, после того, как вначале полностью уничтожили, а потом заняли развалины города, среди руин нашли его раненое тело. И нужно сказать, что они очень этому удивились, особенно тому, что тело в немецкой полевой форме всё ещё было живым. Эта форма Фрица и спасла. Немцы приняли его за своего, который попал к русским в плен. Когда мой визави очнулся, то, сразу сообразив, где находится, выдумал историю своего пленения, разумеется, убрав из неё моменты, когда он лихо расстреливал гитлеровцев сам или наводил на них артиллерию. Его рассказ, разумеется, сразу же стали проверять и, в конце концов, они в него поверили. Да и не могли они не поверить, ведь Фриц действительно являлся военнослужащим Вермахта, который пропал без вести. Его узнали и опознали сослуживцы, которые, все как один, были очень рады его чудесному спасению.

Так как за взятием Новска следил лично фюрер, то все причастные командиры получили награды, а всех, раненых при операции, в виде поощрения было решено эвакуировать в Берлин и после лечения тоже наградить.

Решения высшего командования штаба Вермахта никто оспаривать, разумеется, не стал и всех, кто был в госпитале, в срочном порядке самолётами перевезли вначале в Польшу, а затем и в столицу Германии.

История приключений моего подопечного была ничуть не удивительней, чем моя. Конечно же, он не совершал никаких диверсий, но сам факт того, что выжил после столь массированной бомбёжки, попал к вчерашним своим, сумел отмазаться от подозрений, после этого перебрался в Берлин и тут, среди сотен тысяч немчуры, встретил меня, всё это говорило лишь об одном: в этом мире судьбой обласкан не только я.