Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард - Страница 8

Я поздоровался, но она даже не кивнула в ответ. Вместо этого, уже собираясь уйти, повернула голову, позвала мужа и опять растворилась в темноте, из которой пришла. Она была старше меня — ненамного, года на два-три. Потом я подумал, что она только выглядит старше; не исключено, что в детстве мы вместе ходили в школу, целых четыре года, от которых мало что сохранилось в ее памяти, как и в моей. Если б я знал, как ее звали, я мог бы поискать ее на фотографии нашего класса.

— Тебе чего?

Он вел себя так, будто видит меня впервые. Вот и хорошо. Мне вовсе не хотелось, чтобы он меня узнал, оттого-то я отрастил усы и прикатил сюда на «Сеате», а не на «Мустанге», который зимой, по обыкновению, стоял в гараже. Мне подумалось: пожалуй, оно и верно, что у фермеров зоркий глаз, да только на что другое, не на людей. Или ему просто незачем было обнаруживать, что он меня вспомнил или что лицо мое почему-то кажется ему знакомым? Я спросил, сколько лет он здесь хозяйствует. Он нахмурился, но все-таки соизволил ответить:

— Давно уже.

На это я сказал, что ищу фермерское хозяйство, где можно пройти что-то вроде практики. Свиньи — у них ведь есть свиньи? во всяком случае, мне так сказали, — свиньи меня интересуют в первую очередь. Дальше я поведал, что уже огляделся в здешних местах и решил для начала спросить именно у него, в частности из-за новой постройки, бросающегося в глаза нового хлева, недавно начатого, — чтобы его достроить, лишние руки не помешают. Я, само собой, понимаю, зимой меньше работы, а на стройке, возможно, сейчас и вовсе нечего делать, но для того, чтобы чему-то обучиться (да-да, мне предстоит многому обучиться, познаний в сельском хозяйстве у меня, по сути, нет никаких), зима — это самое что ни на есть идеальное время. Я сказал, что хотел бы остаться на полгода.

— Какое у тебя образование?

— Учился в университете, — отвечал я. — Германистика и англистика.

Его взгляд остановился на моей куртке, еще мало ношенной, с нашивкой «Aspen, СО».[5]

— На что мне кто-то, кто будет только путаться под ногами, — объявив это, он переменил позу и оперся рукой о дверь. Похоже, собираясь ее закрыть.

— Но можно хотя бы попробовать.

Он пожал плечами.

— Не вижу ни малейшей причины. Мы и так справляемся.

Несколько секунд я не знал, что на это сказать.

— Хорошо, — ответил я, — попытаю счастья в другом месте. Может, кто из твоих соседей поумнее.

Покачав головой, я повернулся и пошел прочь. Я был наполовину раздосадован, зато другая моя половина (причем большая) испытывала облегчение. Ведь все, что я здесь наговорил, было не слишком всерьез.

— Обожди, — сказал Флор, когда я уже подходил к машине; я остановился и оглянулся. — Как тебя звать?

Значит, он в самом деле не знал, кто я такой.

— Вальтер, — ответил я. Имя я придумал, пока сюда ехал.

— Попробовать, пожалуй, можно.

Мог ли я отступить? В конце-то концов, я же не на полном серьезе говорил… И однако — достаточно мне было взглянуть на Флора, на его заскорузлую от грязи одежду, на его невыразительное лицо, и вспомнить при этом об Инес, чтобы увериться: обратного пути не было и быть не могло. Слишком легковесно, слишком нелепо, а главное, чересчур безобидно было бы сказать: «Это была шутка. На самом деле, я совсем не потому приехал. Хотел кое о чем тебя спросить. А именно: она знает? Я о твоей жене. Она в курсе?» Так что я молча залез в машину, решив покуда держать эти вопросы при себе.

На следующее утро я приехал незадолго до восьми. Я припарковался не прямо перед домом, как накануне, а на бетонированной площадке перед длинным машинным сараем (трое его ворот были закрыты) и посигналил. Потом выбрался из машины и остановился в ожидании. Прошло немного времени, и из свинарника вышел Флор, окутанный теплым облачком испарений. Не глядя на меня, он прошел вдоль стены, открыл какую-то дверь, на несколько секунд зашел внутрь, затем опять появился, держа под мышкой одежду, пару перчаток и резиновые сапоги.

— Доброе утро, — сказал я.

Он сдвинул маску с лица.

— Посмотри, годится ли тебе, — сказал он.

Я взял вещи, которые он мне протянул.

— Где можно переодеться?

Флор приоткрыл створки ворот.

— Здесь, — бросил он.

Я переоделся между машинами, он ждал снаружи. Наконец я вышел. Одежда была широковата, висела на мне мешком. Я натянул перчатки; они были новые и подошли в самый раз. Флор протянул мне маску. Я отказался, сказал, что хочу попробовать так. Он сложил ее и засунул в карман на груди.

— Шапку тоже не хочешь?

— Нет.

— Тогда пошли, — сказал он.

Едва ступив одной ногой в свинарник, я пожалел, что отказался от маски. В лицо мне шибануло въедливым, горячим воздухом. Положим, это был воздух, но мне он показался чем-то таким, что препятствовало дыханию, вроде какой-то гадкой жидкости, вдыхать которую наотрез отказывалось все тело, — или вроде отравляющего газа. Глаза у меня заслезились. Мы прошли между длинными рядами стойл, в которых на растрескавшемся бетонном полу лежали и стояли грязные, покрытые ссадинами свиньи всевозможных размеров, пока не добрались до пустой загородки и не остановились перед ней. Стены почти до потолка были облицованы керамическими плитками, некогда белыми (вопрос только, как давно это было?). Всё кругом — животные, предметы и мы сами — всё было облеплено мухами.

Флор вытянул железный прут из засова, распахнул серую пластиковую дверь — длиннющую, высотой по грудь человеку. Войдя в загородку, буркнул что-то, чего я не понял. Затем он через ограждение перепрыгнул в соседнее стойло; свиньи с жутким лающим визгом, исходившим из множества глоток и в то же время, казалось, издаваемым одним-единственным животным, бросились врассыпную и сбились в углу. Вскоре они утихомирились, их насторожившиеся было уши опять повисли. Флор прохаживался между ними, поглаживал то одну, то другую по щетинистой спине — голой рукой, так как перчаток на нем не было, я только сейчас это заметил; он дал пинка одной не в меру любопытной свинье, которая его обнюхивала и норовила ухватить зубами резиновый сапог. Взглядом он снова проинспектировал их всех, потом перемахнул на мою сторону. Мы вышли из помещения и направились к другому свинарнику, поновее, к нему-то и предполагалось сделать пристройку. По пути он прихватил ведро, метлу и поставил их в нишу, где уже стояли вилы самой разной формы. В этих стойлах обитали свиньи поменьше, подсвинки — что-то среднее между поросенком и взрослой свиньей. Они захрюкали и разбежались в стороны, едва мы вошли, но сразу же опять приблизились и вытянули в нашу сторону влажные пятачки. Вроде бы вонь здесь была более сносной; глаза тоже не так сильно щипало. У последней загородки мы остановились. Каким-то образом, так что я даже не заметил ее прихода, рядом с нами очутилась жена Флора; она бросила на меня быстрый взгляд и, кажется, кивнула. На лбу у нее блестели капли пота, влажной была даже прядь, выбившаяся из-под платка (надетого вместо вчерашней бейсболки) и свисавшая на лицо. Она вложила мне в руку нечто, напоминавшее весло, но гораздо легче, почти невесомое. Оба они взяли по такой же штуковине. Флор подал мне знак, и я следом за ним перешагнул через ограждение, здесь более низкое, доходившее нам до бедер. С выкриками, звучавшими как проклятия, вернее, как одно повторяющееся проклятие, он направился к противоположной стене прямоугольного загона. Большие поросята от него убегали, устремляясь прямо на меня, потом вдруг резко притормаживали и подвигались то взад, то вперед, колыхаясь как единое тело, трепещущее от страха. За моей спиной женщина с усилием подняла пластиковую дверь, как я теперь сообразил, достаточно тяжелую, а сама отошла к стене. Она что-то сказала, но я опять не расслышал из-за маски. Флор рукой поманил меня к себе, и как только я шевельнулся, животные снова забегали. С хрюканьем метались они туда и сюда, все время норовя сбиться в кучу; наталкиваясь на меня, они падали, перевертывались, и вся эта суматоха продолжалась, пока я не остановился рядом с Флором, тогда поросята снова сбились все вместе. В основном они, навострив уши, смотрели прямо на нас, лишь некоторые отворотили рыла в сторону. Хоть стойло было открыто, они не убегали. Тут Флор, подтолкнув меня, медленно двинулся вперед. Я, так же медленно, шел рядом с ним. Опять раздались его выкрики, теперь звучавшие мягче, не так резко. Поросята, будто поняв, что ничего другого им не остается, и тут же забыв, что мы находимся у них за спиной, начали покидать стойло. Один за другим они разворачивались, опустив рыльца к полу, и бежали по длинному проходу и рампе (кто это так быстро ее соорудил? в прошлый раз я этого перехода не заметил) в другое строение; там они вбегали в пустую загородку, посередине которой лежал сноп соломы, а в автокормушке на стене их поджидал корм. Лишь изредка, если одно из животных останавливалось и его поведение сбивало с толку тех, что бежали за ним, требовался легкий толчок погонялкой. К непрекращавшимся крикам Флора добавились выкрики женщины, которая замыкала процессию; то были странные, первобытные звуки.