Дарханы. Академия Четырех богов (СИ) - Александрова Евгения - Страница 47

— Ну, значит, я могу не волноваться. Я определённо не в их списке.

Мэй уставилась на меня с серьёзным видом.

— Ты зря так. Если ты покажешь себя хорошо, это может изменить твою судьбу.

— Или сломать, — пробормотала я, глядя в сторону.

— Ты слишком это… как его? Драматизируешь, — усмехнулась она. — Ойренахта — это шанс. Если ты станешь в команду лучших, тебя заметят и могут возвысить.

— Звучит неприятно — в стенах этого монастыря, — проворчала я себе под нос, срывая травинку, щекотавшую лодыжку, и отбрасывая её прочь. — Если это “возвышение” означает приближение службы и другие неприятные последствия.

— Ты ничего не понимаешь, — улыбнулась Мэй, принимая мои слова за шутку, — но ничего, потом понятнее станет. Просто продолжай тренироваться. Кстати, приходи на нашу встречу сегодня?

— Какую? — в очередной раз неловко переспросила я, то ли настолько очарованная садом, что потеряла стройность рассудка, то ли уставшая донельзя.

— Я тебя приглашаю, — доверительно склонилась подруга ко мне.

— Спасибо, — пробормотала я, — ещё бы понять, куда.

— Придёшь — узнаешь, — многозначительно улыбнулась Мэй, глядя мне в глаза. — Кстати, Ильхас с тебя глаз не сводит. Не так, как Бьёрн, но… Ты знаешь, что ты ему нравишься?

— Мне кажется, ему понравится любая, которая посмеет сказать: “Нет”.

— Мы все знаем о его похождениях, но ты права, — хохотнула Мэй, — он давно так не зацеплялся за кого-то. Ты не замечаешь? Напрашивается с тобой в пару, даже перешёл на те же занятия, которые назначили тебе: работу с голосом и практику контроля, а он в этом и без того лучший. Уже его же осмеивают, что подался в группу к новичкам ради одной черноглазой.

Я перевела взгляд на Мэй, пытаясь понять, понимает ли она, что рассказывая мне эти сплетни, она вовсе не делает комплимент, особенно, называя меня “черноглазой”, пусть и с чужих слов.

— Он не в моем вкусе.

— Разве? — удивилась Мэй. — А Бьёрн ведь тебе нравится, такой же светловолосый и высокий, как Ильхас.

— Прости. — Я покачала головой. — У меня сейчас нет времени и сил, чтобы думать о любовных похождениях. Слишком много учёбы. Мне нужно выучить две молитвы, и я, похоже, буду готовиться к ним всю ночь… потому что в моей голове слова на даори не задерживаются вовсе. И кто только придумал учить молитвы на языке, на котором мы не говорим?!

На мое возмущение Мэй только как-то совершенно по-взрослому усмехнулась:

— Зато на нём говорят Четверо. У тебя всё получится, я уверена. Тебе нужно только немного расслабиться и отдохнуть. На тебе, вон, уже лица даже нет.

— А что есть?

— Ты смешная. Тебе надо отдохнуть. Я приду за тобой — ты увидишь, всё не так страшно, как тебе казалось.

Её лёгкость вызывала у меня смесь зависти и тревоги. Я ещё не знала, что за тайное собрание они устраивают и какие идеи могут обсуждать, но что-то в её словах и манере поведения подсказывало, что лучше держаться от этого подальше.

Я не стала спорить с Мэй вслух: просто мысленно пожелала ей удачи и поняла, что никакая сила не вытащит меня из моей крохотной комнаты после того, как прозвучит, расплескиваясь по всему монастырю, оглушительный звук гонга, призывающий к отдыху.

В голове весь вечер, в который я безуспешно пыталась выучить ускользающие слова на даори, звучал строгий голос худого учителя Сильвена де Хаймариса, который преподавал нам историю ордена дарханов.

Сентар де Хаймарис не был строгим и жёстким, как старик Ксьестен, в первое время я даже думала, что смогу найти к нему подход — но похоже, мои умения очаровывать мужчин перестали срабатывать: привлекая ко мне тех, кто мне не нужен, и не находя путь к сердцу тех, чьё расположение я бы впрямь желала заполучить.

Когда за крохотным окном окончательно стемнело, я сдалась и зажгла огонек свечи, снова сидя в одиночестве в своей келье.

Одиночество, казалось, наполняет меня злой силой.

Да, я говорила, что мне никто не нужен, и, похоже, готова была с этим смириться. Границы моего тела и духа становились прочнее с каждым новым ожесточенным занятием, и я уже сама не хотела подпускать себе ближе никого: так проще.

Быть может, и с моим стихийным даром мне предстоит справиться самой — безо всяких учителей, “мудрых” наставников и дарханов, считающих себя ближе к богам.

Обычно я старалась не прикасаться к огню лишний раз — благо, в академии и не требовалось: светильники на улицах и внутри больших залов светились тонкой, будто накопленной магией, к приготовлению еды, слава богам, нас не подпускали, а сама для себя… я правда старалась последние дни не торопить события и дать себе шанс.

Но сегодня я снова зажгла яркий огонёк свечи, села с ногами на постели, подобрав их под себя, и, сосредоточившись, поднесла к нему руки. Огонь согревал — ночи стали куда холоднее, в комнату часто пробирался незнакомый мне прежде холод, который учителя твердили, мы должны контролировать сами: не позволяя своему телу мерзнуть, управлять живой энергией внутри, управлять дыханием, управлять биением сердца.

Но я маг иной силы, я принадлежу огню! И управление холодом было ещё одной проблемой, которая мне не давалась — я мерзла каждую ночь, дрожа крупной дрожью и укрываясь с головой тонким шерстяным одеялом. И подолгу не могла заснуть, пытаясь согреть замерзающие ноги и слыша смех в соседних комнатах, которые часто делили двое или трое учеников.

Я по-прежнему оставалась одна, вторая койка пустовала, будто нарочно. Будто я прокаженная, с которой не хотят никого селить. И если раньше, после первой встречи с Тьярой, я этому радовалась и предвкушала свободу, то последние дни нет-нет да кололо чувство обиды и… зависти? Да, я чужая южанка, говорю с акцентом, одна из немногих, да, мой дар плохо мне понятен, но я не пришелец из другого мира!

Однако мир, похоже, исполнял мое пожелание слишком точно. Я сказала, что лучше буду одна — и я осталась одна. Я сказала, что только бы не Бьёрн стал моим учителем — и у меня появились учителя куда хуже. Права была хранительница библиотеки, сента де Инес, но как теперь изменить собственное пожелание так, чтобы мир в это поверил?

Огонь жёг пальцы, которые я поднесла слишком близко. Пламя было крохотным, но кусачим, норовящим причинить боль каждому, кто подойдет к нему. “Совсем как я”, — я невесело хмыкнула, разгоняя тоску, нависшую в комнате душным полотном. Такая же крохотная в этом огромном чужом мире и так же нелепо пытаюсь укусить каждого, кого подозреваю в опасности.

Я стойко держала границы своей магии, не позволяя себе сливаться с крохотной, но таящей в себе огромную мощь огненной стихией. Стоит отпустить эмоции, — и здесь может вспыхнуть настоящий пожар. Охватить весь этот каменный город, прокалить его дотла, и тогда Бьёрн пришёл бы на помощь снова, вытащил бы меня из проклятого пламени на своих руках… Он всегда появлялся только тогда, когда мне грозила опасность. Или когда я представляла собой опасность. Видимо, смирная и прилежная Кейсара его не привлекает вовсе.

И чем сильнее он казался мне недоступным — тем сильнее разгорался настоящий огонь в моих руках. Он согревал, хоть и кусая, наполнял каждую клеточку яростью и силой, отгонял тоску и мрак. Хотелось стать его частью и гореть так же зло и яростно, уничтожая всё, что мне неугодно. Тоску. Мрак. Холод. Одиночество. Чужеродность. Как долго я смогу удержать себя на этой грани и не рухнуть снова в бушующее пламя эмоций?

Я задрожала, чувствуя, как колеблется мое защитное невидимое облако, которое я сама себе вообразила. Та граница, где заканчивается Кейсара ди Мори, юная госпожа с Юга, баловень судьбы, выросшая в любви, богатстве и заботе, привыкшая к тому, что мир играет по её правилам.

И где начинается другая Кейсара — непокорное бушующее пламя, месть и злость, рождённая из страха, неуправляемая глупая сила, готовая вспыхнуть из-за досадной мелочи и раздуться до масштабов целого мира. Боги зачем-то дали мне магию, но не научили, зачем — и теперь мне приходится вечно сражаться с самой собой, чтобы просто не рухнуть в эту манящую пропасть, откуда я могла бы черпать силу. Сможет ли тогда хоть кто-то здесь меня остановить?