Инженер Петра Великого 2 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 5

И люди. Люди — это главное, это я теперь точно знал. Мало стены поставить да станки. Нужны те, кто будет на них работать — с головой, честно. Моя «школа» из трех пацанов — капля в море. Надо было ставить на поток подготовку новых мастеров. Решил включить в план каморку под «учебку» и бить челом Брюсу, чтоб разрешил молодежь набирать, учить по-моему, да еще и стипендию им платить из казны. Это был самый главный задел на будущее — и для завода, и для всей России.

План разрастался, становился все замороченнее. Думал уже про охрану, про учет, про людей. Это была уже не просто работа руками, а настоящее управление. Я из простого мастера превращался в начальника, отвечающего за всё. И это было дико трудно, но и интересно до чертиков. Чувствовал, как расту, как мозги скрипят, решая такие задачи, о которых раньше и не думал. Перезагрузка проекта началась.

Глава 2

Да, сам Государь Петр Алексеич первый наш образец глядел! Но то ж был, по чести сказать, макет скороспелый, на живую нитку собранный — лишь бы саму идею показать, что оно вообще заработать может (хотя для всех он был уже готовый). Принцип одобрили, а вот чтобы оно пахало по-настоящему, надежно, пушку за пушкой сверлило — это еще до ума довести надо было.

И вот теперь терять время было никак нельзя.

Во-первых, надо было всем этим интриганам и саботажникам, которые палки мне в колеса совали, нос утереть окончательно. Доказать, что хрен они меня сломают, даже тюрьмой своей поганой!

Во-вторых, Брюс прямо сказал, без обиняков: результат давай! Не когда рак на горе свистнет, а сейчас!

Работа закипела так, что только щепки летели! Мои ребята, отошедшие от шока после моего ареста и воодушевленные, что я снова с ними (да еще и под таким прикрытием!), вкалывали от зари до зари. Старик Аникей снова над дубовой станиной корпел, доводил ее до ума, направляющие по моей «струнной» методе выверял — с такой точностью, что сам дивился да приговаривал: «Ай да наука, Петр Алексеич, ай да голова!».

Слесаря над передней бабкой и подачей шаманили — подшипники снова притирали, винтовую пару подгоняли, чтоб люфта ни на волосок. Тимофей (наконец-то узнал имя старика-кузнеца, все забывал) в кузне потом обливался, доделывал последние кованые детали — рычаги, крепеж всякий. А мои пацаны — Федька, Ванюха, Гришка (скоро их «ФВГ» буду называть) — как юла крутились: таскали, подавали, мастерам помогали, на лету все схватывали, каждое мое слово ловили.

Казалось, вот-вот, еще чуток — и этот монстр задышит, заработает уже по-взрослому. Все основные узлы выверены, подогнаны. Оставались последние штрихи — приводной ворот дособрать, заднюю бабку намертво укрепить, сверло финально подогнать… Но, как оно всегда бывает в нашем деле непростом, самая паскудная засада как раз на финишной прямой и поджидала (хорошо, что на первом запуске в присутствии царя все обошлось).

Мы как раз взялись ставить главное сверло — длиннющий стальной стержень с хитро заточенными кромками. Тимофей над ним не одну неделю спину гнул, а я лично за закалкой и цементацией глядел. Тяжеленное оно было, неповоротливое, но вид имело внушительный. Иван с Семеном начали его в пиноль задней бабки крепить, винты подтягивать… И тут — тихий такой, но до дрожи отчетливый — хрусть! Один из выступов на хвосте сверла, которым оно зажиматься должно было, взял да и отвалился к хренам!

— Да чтоб тебя!.. — только и выдавил Иван, роняя ключ.

Все застыли. Я к станку подскочил. Глянул на излом… А там металл-то — труха! Неоднородный какой-то, с крапинками темными, зерно крупное. Сразу видать — сталь дрянь. То ли Тимоха-кузнец при ковке его перегрел сверх меры, то ли с закалкой напортачил. А может, и то, и другое вместе.

— Тимоха! А ну, топай сюда! — рявкнул я.

Приковылял кузнец, белее полотна, увидел обломок, перекрестился размашисто.

— Батюшка ты мой, Петр Алексеич… Как же так?.. Грех-то какой… Я ж старался, как ты велел… Ковал прилежно… калил по всей твоей науке…

— Старался он… — процедил я сквозь зубы. — А железо-то какое брал? Помнишь, я тебе полосу давал отборную, из старых государевых запасов, самую что ни на есть крепкую?

Замялся Тимоха, глаза в пол уставил, бороду теребит.

— Дык… она, батюшка, того… извелась вся… А новую голова Лыков давеча выдал… Сказал — бери, Тимофей, не сумлевайся, немецкая, самая лучшая… Крепче не бывает…

Лыков! Вот же змея подколодная! Ну, теперь все стало на свои места. Подсунул, значит, Тимохе фуфло какое-то под видом доброй стали! Знал ведь, паскуда, что сверло — самый ответственный узел! Расчет был простой, как три копейки: сверло ломается при первом же серьезном пуске, станок признают негодным, а меня — болтуном пустомелей и растратчиком денег казенных. И ведь почти сработало, гад!

Неужели его нельзя вытурить отсюда? Ладно, разберемся.

На Тимоху орать — что с гуся вода, он сам жертва обмана. Надо было срочно выкручиваться. Без сверла вся наша машина — просто груда бесполезного дерева и железа.

— Ладно, Тимоха, — я взял себя в руки. — Что было, то прошло. Теперь новое сверло надобно. Быстро! И из самого лучшего железа, какое только сыщется на всем заводе! Понял? Самого лучшего!

— Да где ж его взять-то, батюшка? Опять у Лыкова просить? Он же снова дряни какой подсунет… али вовсе откажет…

— А мы у него и просить не будем! — в голове мелькнула шальная, отчаянная мысль. — Помнишь, в цейхгаузе старом, где мы железо искали, пушки трофейные валялись? Шведские? Которые при Нарве еще взяли?

— Ну, помню… Здоровые дуры… А они-то нам на что?

— А на то, Тимоха, что свеи эти, черти б их побрали, сталь для пушек своих делают знатную! Получше нашей выходит, крепче, чище! Вот из такой пушки и выкуем новое сверло! Пойдем, выберем какую поплоше, что все равно в переплавку просится. Казна не обеднеет. А нам — самое то будет!

Идея была дерзкая — пустить трофейную шведскую пушку на сверло для станка, который будет сверлить наши русские пушки… Забавная ирония судьбы, ничего не скажешь.

Мы с Тимохой да с парой солдат прямиком на склад трофеев. Отыскали там небольшую шведскую полевую пушку, явно в бою покалеченную, ствол поведен — к службе негодна. С Орловым я шепнул словечко (он как про Лыкова и подсунутое железо услыхал, аж зубами скрипнул, только рукой махнул — делай, чтоб результат был!), и перетащили мы эту пушку в кузню.

Работа предстояла адова — разрубить толстенный ствол, выковать из лучшего куска новый стержень для сверла. Кузнец пыхтел у горна как проклятый, понимая, что второго шанса может и не быть. Я от него почти не отходил, следил за каждым движением, за каждым нагревом, потом — снова закалка, цементация режущей части. На этот раз я лично каждый этап контролировал — никому уже не верил.

Через два дня каторжной работы, без сна и отдыха, новое сверло было готово. Оно получилось чуть короче прежнего, может, не такое блестящее, но зато металл был виден сразу — плотный, мелкозернистый, звенел чисто при ударе. Мы снова установили его в заднюю бабку, закрепили со всей возможной осторожностью, чуть ли не дышать перестали. На этот раз — тьфу-тьфу-тьфу — всё встало как надо.

Последний штрих был сделан. Машина была готова к настоящему испытанию. Нервы у всех были натянуты до предела, как канаты. Завтрашний день должен был решить всё: стоили ли чего-нибудь все эти мучения и бессонные ночи, или всё было зря и надо снова доводить до ума.

Утро выдалось — чисто питерское: небо низкое, серое, с Невы тянет сыростью, промозгло. А у нас в мастерской — жарко от нервов да от любопытства. С самого ранья народу набилось — вся моя команда тут: Федька, Ванюха, Гришка — аж зеленые от волнения; слесаря Иван да Семен, по-деловому хмурые; старик Аникей примостился в углу, кряхтит помаленьку; даже Тимоха-кузнец приковылял — глянуть, как его железяка шведская себя покажет. Солдаты у приводного ворота — как истуканы, команды ждут.