Инженер Петра Великого 2 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 29

— А вас, — голос у Петра был каким-то усталым, — я попрошу остаться. Есть еще разговор, не для всех ушей предназначенный.

Я еле сдержался от хмыкания. Фраза из старого советского фильма так и вертелась на языке: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться». Идиотская ассоциация, конечно, учитывая, кто сидит передо мной. Я тут же отогнал эту мысль, понимая всю ее неуместность. Сейчас не до шуток, сейчас, похоже, начнется самое интересное. И, судя по напряженному лицу Брюса, не самое приятное.

Петр Алексеевич чуть заметно махнул рукой в сторону стола.

— Присаживайся, Смирнов, — он указал мне на стул рядом с собой, где только что сидел один из самых титулованных генералов. — Ноги-то, чай, не казенные, отстоял свое.

Такая честь — фельдфебелю, мастеровому, сесть за один стол с самим Государем, да еще и рядом, — была неслыханной. Я, стараясь не выдать своего недоумения, прошел и осторожно опустился на краешек предложенного стула. Меншиков не скрывал своей широченной ухмылки, разглядывая меня с откровенным любопытством. Брюс же, наоборот, сохранял на лице маску непроницаемости.

Царь помолчал немного, собираясь с мыслями, потом, глядя куда-то поверх моей головы, на бревенчатую стену, заявил:

— Быть по-твоему, Смирнов, насчет учений этих… потешных. Яков Вилимович, — он перевел взгляд на Брюса, — подберет тебе полк, какой просил, да место подходящее для сей… забавы военной. И все, что надобно, обеспечит. Учениям быть, сказал — значит, быть.

Я мысленно кивнул. Первая часть марлезонского балета, похоже, прошла успешно. Но тут же Петр добавил такое веское «однако», что у меня закрались сомнения в том, что все так просто.

— Однако, — продолжил он жестко, — прежде чем ты, Петр Алексеевич, солдат наших в этих «окопах» премудростям своим обучать начнешь, да генералов моих старых уму-разуму учить, — тут он чуть усмехнулся, — дело иное, не менее важное, а то и поважнее, до ума довести должен. Помнишь указ мой насчет участка заводского образцового? Чтобы все там было по науке, по порядку, каждая деталь на своем месте, да мастера свое дело знали туго?

Я, конечно, помнил. Как тут забудешь, когда эта стройка у меня все соки выпила, да и сейчас требует неусыпного внимания.

— Так вот, — Петр ударил костяшками пальцев по столешнице, — пушки добрые да станки хитроумные — вот что армии нашей да флоту сейчас как воздух надобно, кровь из носу! А тактические твои изыски, они, конечно, любопытны, да только шведа голыми руками не победить. Покажи сперва, что завод твой образцовый хорош да ладен, дело делает справное, без проволочек. Чтобы каждая монета казенная, что на него отпущена, на пользу шла, а не по карманам вороватым рассовывалась. Как завод твой новый заработает, — тут он снова позволил себе легкую усмешку, — как потекут оттуда пушки да фузеи исправным потоком, вот тогда и полк тебе дадим, и время на твои тактические опыты выделим. А до тех пор — все силы — на производство! Понял меня, Смирнов?

Что тут было не понять? Все предельно ясно. Царь-батюшка, при всей своей тяге к новшествам, оставался прагматиком до мозга костей. Ему нужны были конкретные, осязаемые результаты. Пушки, которые стреляют. Станки, которые работают. И завод, который все это производит в нужных количествах и должного качества. И, наверное, он был прав. Одно дело — придумать, другое — внедрить, наладить, заставить работать целую систему. Это и была, пожалуй, самая главная проверка для меня — как организатора, руководителя, способного воплотить свои задумки в жизнь в этих, мягко говоря, непростых условиях.

Да и генералам, видать, нужно было время, чтобы их праведный гнев поутих, а то, чего доброго саботировать начнут мои «потешные» учения. Так что, как ни крути, а царь опять все по уму рассудил. Ставка повышалась. Теперь от успеха моего «образцового завода» зависела возможность доказать на деле жизнеспособность моих тактических идей, которые могли, я в это верил, переломить ход этой кровавой войны.

Петр, видя, что я его условие принял и, похоже, даже понял его подоплеку, чуть откинулся на спинку своего простого стула, который под его массивной фигурой казался почти игрушечным. На мгновение в комнате повисла тишина.

— Теперь о другом, Смирнов, — внезапно произнес Государь, его резко изменился. Ушла деловитая сухость, появилась какая-то почти доверительная интонация, но под ней все равно чувствовалась стальная царская властность. — О голове твоей буйной, за которой охота идет нешуточная. И не первый день, как я погляжу.

Он кивнул в сторону Брюса. Яков Вилимович чуть кашлянул в кулак и достал несколько аккуратно исписанных листов.

— Помнишь, Смирнов — начал Брюс, — как ты мне докладывал о странных происшествиях на заводе? То печь у тебя прорвало в самый неподходящий момент, когда важнейшую плавку для пушки вел. То в мастерской твоей взрыв такой силы прогремел, что тебя самого едва на тот свет не отправило, да и меня, признаться, заставило поволноваться изрядно.

Я молча кивнул, конечно, помнил. Такое забудешь, как же!

— Так вот, — продолжал Брюс, а Царь внимательно слушал, подперев щеку кулаком, — мои люди провели дознание самое тщательное. И что же выясняется? Печь та прорвала не сама по себе, не от перегрева или брака в кладке, но то и ты знаешь. Явный след злоумышления.

Даже так? Не спустили на тормозах это дело?

— А что до взрыва в твоей мастерской, Смирнов, — Брюс перешел к другому листку, — тут и того хитрее сработано. Помнишь, ты мне черепок от тигля приносил, с налетом белым, да кусок гильзы запальной, царапанный? Так вот, алхимики мои, — тут Брюс едва заметно усмехнулся, — подтвердили: в селитре твоей, коей ты для запалов пользовался, примесь посторонняя была. Вещество такое, что само по себе не опасно, но в смеси с селитрой — чувствительность к взрыву повышает многократно. Чистая работа, рассчитанная на то, чтобы ты, Смирнов, сам себя и угробил, да еще и виноватым остался в своей неосторожности.

М-да уж. Одно дело — подозревать, строить догадки, а другое — услышать такое вот подтверждение из уст самого Брюса, да еще и при Государе. Значит, меня действительно хотели убить, и не раз. Еще и делали это расчетливо, маскируя под несчастные случаи.

— Мы не слепы, Смирнов, — строго заговорил Царь. — Видим, что враги наши, и внешние, и, чего греха таить, внутренние, бьют хитро, по-иезуитски. Так, чтобы не дело твое остановить, а чтобы сами идеи твои, начинания твои — дурными да опасными в глазах моих показались. Чтобы я сам, Государь, в них разуверился и рукой махнул — де, не по Сеньке шапка, не готово еще Отечество наше к таким премудростям. Вот чего они добиваются, змеи подколодные!

Я смотрел на Государя, и до меня только сейчас в полной мере начала доходить вся глубина и опасность той игры, в которую я оказался втянут. Они били в самого Царя, в реформы, в будущее России! Моя работа стала полем битвы.

— Говорю тебе все это, Смирнов, — Петр чуть смягчил тон, — не для того, чтобы тебя напугать. Вижу, вьюноша ты смелый, не из пугливых. А для того говорю, чтобы ты цену себе знал и разумел, какую важную службу Отечеству несешь. И чтобы берегся пуще прежнего, ибо голова твоя нам сейчас ох как нужна! И дабы знал — дело твое государственной важности, и мы его в обиду не дадим, кто бы за этим ни стоял!

Он помолчал. А я что? Я и так понимал, что хожу по лезвию ножа.

Царь небрежно махнул рукой, и Брюс положил перед ним на стол еще несколько исписанных листов. Бумаги были разные — и на дорогой, гербовой, и на простой, серой, писанные то каллиграфическим почерком приказного дьяка, то корявыми каракулями какого-то анонима.

— Бумаги всякие мне носят, Смирнов. Даже не знал, что в государстве так много грамоту разумеющих, — сказал Государь с кривой усмешкой и явной иронией. Кажется, бумагомаратели именно этим и выдали себя в глазах Петра Великого. — Разное про тебя пишут, ой, разное. И что шпиён ты заморский, чуть ли не самим Карлом шведским подосланный. И что колдун ты, с нечистой силой знающийся, раз такие механизмы мудреные выдумываешь, каких и в Европе не всякий мастер сообразит. И что смуту ты на заводе сеешь своими речами вольными да порядками новыми, народ от старых устоев отвращаешь.