…спасай Россию! Десант в прошлое - Махров Алексей - Страница 10

Я оканчиваю проигрыш и слышу, как за спиной кто-то шумно вздохнул. Словно в испуге резко оборачиваюсь. Это она. А ничего, ничего. На фотографии она выглядела хуже.

На скулах Моретты играет румянец, она нервно теребит веер. Понравилось? А то, это ж вам не кто-нибудь — Вертинский, понимать надо! Так, теперь продолжать в том же духе…

Когда Вилли сказал ей, что в музыкальной зале ее ждет некто, кто не может явиться открыто, в первую очередь она подумала о Сандро. Милый, милый Сандро, с которым ее разлучили жестокие родственники. Забыв о гостях, она бросилась туда. Но, уже приоткрыв двери, она вдруг подумала: а с чего это, собственно, "однорукий рыцарь" станет заботиться о Баттенберге? Ведь он же ненавидит ее дорогого Сандро, до глубины души ненавидит. И вдруг помогает ей? Она не успела решить эту задачу, как из залы зазвучал рояль. Красивый молодой голос, совсем не похожий на голос Баттенберга, запел романс. Нет, не романс, а серенаду, посвященную ей. Кто же это? Сгорая от любопытства, она мышкой проскользнула в зал.

Горели свечи, разбрасывая вокруг призрачные тени. У рояля сидел человек в прусском мундире. Тихонечко, чтобы не спугнуть, Моретта подошла к нему сзади. Теперь она узнала его. Это был русский цесаревич. Он играл и пел, негромко, словно бы для самого себя, но в его песне звучала такая искренняя любовь, такая надрывная тоска! Ей стало жаль этого ловкого красивого юношу. Неожиданно она вспомнила рассказы Сандро о русских офицерах, об отце цесаревича, нынешнем императоре Александре. Если верить Баттенбергу, русские были тупыми, жестокими, вечно пьяными дикарями. Но разве может дикарь сочинить такую песню. Нет, тут что-то не так. Задумавшись, Моретта вздохнула, поняв, что ее дорогой Сандро попросту клеветал на своих бывших товарищей.

От ее вздоха цесаревич резко обернулся и вскочил как ужаленный. Она встретила его глаза и неожиданно вздрогнула, увидев, что этот взгляд ей кого-то напоминает. Вот только кого?…

— Вы прекрасно играете, Ваше Высочество, — надо ведь что-то сказать. — Мой брат тоже любит музицировать, и у вас мог бы получиться прекрасный дуэт.

— А вы, вы Ваше Высочество, тоже любите музыку? — голос цесаревича дрожит, не то от волнения, не то от смущения, не то от обеих причин сразу.

— Конечно, я очень люблю музыку (ах, как жаль, что Сандро не умеет играть на фортепьяно!). Скажите, кто автор этих прекрасных стихов?

— Он перед вами, Ваше Высочество. Но разве эти стихи хороши?

— Ах, я никогда бы не подумала. Но кто же та, кому вы посвятили эту песню? Я не расслышала имя.

— Она передо мной, Ваше Высочество.

— Вот как? Но ведь вы меня совсем не знаете. Как же вы можете любить, не зная человека?

— Я видел вас на портрете, и хотя он передает лишь внешнее сходство, мне показалось, что я вижу ангела. А теперь я понимаю, что не ошибся…

Опять те же глаза. Она силилась понять: где, где во имя всех святых, она уже видела такой взгляд?

— Вы смущаете меня, Ваше Высочество, — Моретта прикрыла лицо веером. — Я не заслужила таких комплиментов.

— Разумеется, Ваше Высочество. Разве ангел может быть доволен тем, как его славит простой человек?

Она зарделась. Неожиданно ей пришло на ум, что Баттенберг не был столь изыскан в своих речах. Теперь ей уже хотелось говорить с цесаревичем, и она вовсе не жалела, что здесь оказался не Сандро.

— …Скажите, Ваше Высочество, — ее голос звучит крайне заинтересовано — добрый знак! — А песни наших композиторов вы знаете?

Вот это влип! Черт его знает, какие там у немцев сейчас композиторы?! Ну, не Дитера же Болена ей петь! Да я изо всей немецкой музыки, только Вагнера и Шумана знаю… Оп!

— Да, Ваше Высочество. Шумана, например.

И, не дожидаясь ее ответа (еще спросит о каком-нибудь современнике, и будешь выглядеть серым невежей!), я затягиваю одну из песен цикла "Любовь поэта". Это единственная песня, которую Николай сумел выучить до моего прихода, а я не догадался расширить запас. Вроде нравится. Кажется, пронесло.

Допев до конца, я выжидательно смотрю на нее. А девочка-то «поплыла»! Было бы это в ХХ веке, еще немного — и можно было бы смело приглашать к себе, на рюмку чая и полюбоваться потолком в моей спальне! Теперь главное — не торопить события.

— Ах, Ваше Высочество, как я жалею, что даже если я приглашу вас в Россию, вы не примете моего приглашения.

— Но почему же, Ваше Высочество? Кстати, называйте меня просто Мореттой — мне будет приятно.

— Охотно, только тогда и вы называйте меня Ники. Ах, Моретта, ведь ваши родители никогда не согласятся, чтобы их дочь, к тому же — чужая невеста, поехала в страну, которую они считают варварской. А мое отечество так прекрасно!

— У вас, наверное, уже лежит снег, Ники?

Так, по географии твердая единица. М-да, не дворянская это наука, география. Извозчики-то на что?

— Что вы, Моретта, сейчас у нас стоит такая же погода, как и в Берлине. Вот чуть позже действительно ударят морозы. Ваше… Моретта, скажите, вы любите охоту?

— Ах, нет! — она смешно морщит носик. — Стрелять в бедных зверей — это ужасно!

— Да нет, я говорю не об охоте с ружьями. Любите ли вы охоту с собаками?

— Да, да! Это так забавно: скакать по полям, брать барьеры, и гнаться за лисой…

— О, Моретта, это только изнеженные англичане травят собаками лис, а мы — мы берем волков и медведей! Ах, если бы вы знали, как это прекрасно, когда под подковами звенит мерзлая земля, заливается на разные голоса свора, и ты мчишься вперед, и пронзительный ветер сечет лицо, и выдавливает из глаз слезы восторга. И взять волка, живьем и бросить его к ногам своей… — я обдуманно умолкаю.

Проняло! Как Бог свят — проняло! Она смотрит на меня с восторгом. Надо продолжать.

— А потом, после охоты, как замечательно увидеть вдали золотой купол церкви, услышать благовест, и радоваться, и смеяться, и сожалеть лишь о том, что не можешь обнять весь этот простор, всю эту ширь, всю бескрайнюю Русь!

— Как прекрасна ваша родина, Ники — шепчет Моретта заворожено.

Ну, теперь последний штрих — Баттенберг не слишком богат, и вряд ли баловал тебя дорогими подарками. А у нас в резерве — тяжелая артиллерия господина Фаберже!

— Моретта, я должен сказать вам: я люблю вас. Я знаю, что мой удел — несчастная неразделенная любовь, знаю, что ваш избранник — достойный человек, который любит вас и сделает вас счастливой. Но в память о том, что несчастный русский осмелился вас полюбить, я прошу, я умоляю вас принять это.

Моретта разглядывает шевровый футляр, потом открывает его и замирает в немом восхищении. Слава, слава русским ювелирам!

— Это белое золото и эти бриллианты пусть напоминают вам о снегах моей милой родины. А эти рубины, из которых сложено сердечко, пусть цветом своим напомнят вам о той горячей крови, которая готова ради вас излиться вся, до последней капли, из сердца того, кто счастлив одной лишь мыслью о том, что вы иногда вспомните его с состраданием.

Добил! До конца! Теперь уйти, пошатываясь точно от непосильной ноши. Не оборачиваться, не смей! Вот так, молодец. А теперь — спать, спать, спать. Завтрашний день, полагаю, принесет мне множество хороших новостей.

"Железный канцлер" был несколько озадачен просьбой императора явиться "на ковер". Оба они были уже немолодыми людьми — чего уж там, старыми пердунами, ему самому перевалило за 70, а Его Императорское Величество Вилли давно уже разменял восьмой десяток. Ну не то чтобы очень давно, но в таком возрасте, знаете ли, год идет за 10. И вот ничегошеньки на этот день не планировалось — ни визита английского посла (напихать бы ему за спину свежего уголька из Эльзаса и отвесить пинка — годы годами, а на один полноценный удар, знаете ли, хватит, для такого дела не жалко), ни нижайших просьб депутатов рейхстага. Может быть, заявился кто-то из «бывших» — ну там курфюрст Саксонский какой-нибудь, нижайше просить назад «владения»? Так такому визитеру не упустит случая отвесить пинок Императорское Величество, присутствие канцлера для этого совершенно не требуется.