Блин и клад Наполеона - Некрасов Евгений Львович - Страница 6

– Для обезболивания, – объяснил папа, закинул оливку в рот и крякнул. – Ну-с, приступим, помолясь.

И он откинул куртку с ног.

В левой пониже колена торчала здоровенная железяка. Ржавая, острая, изогнутая. Железяка насквозь пробила папе икру. От острия она расширялась и заканчивалась чем-то вроде большой катушки с затянутым ржавчиной отверстием.

Папа двумя руками взял раненую ногу и как чужую переложил ее к ямке с костром. Со штанины посыпались бусинки замерзшей крови. Выше колена нога была перетянута оторванным от рубашки рукавом.

– Режь, – сказал он Блинкову-младшему. – Штанину режь. Да не бритвой, а ножом!

Блинков-младший обтер об колено нож, которым копал ямку, и стал надпарывать шов на штанине.

– Решительней, – поторопил папа. – Воткнул и вспорол.

Не сводя глаз с ржавой железяки, Блинков-младший оттянул штанину, вонзил нож и полоснул.

– Молодец! Теперь с другой стороны… Отрежь половинки – мешать будут, – командовал папа. Когда Блинков-младший отхватил ножом лохмотья штанины, он откинулся на спину и спокойным голосом приказал: – А теперь ты это вынешь. Смелее, Митек. Если потеряю сознание, все равно тащи. Потом похлопаешь меня по щекам, это вызывает прилив крови к голове.

Ирка отвернулась и зажала уши руками.

– Давай, единственный сын, – сказал старший Блинков. – Ждать нельзя, а то я без ноги останусь.

Блинков-младший схватился за железяку и дернул. Он действовал левой, потому что был левша, а правой упирался в папину ногу. И вот под этой правой хрупнуло, а потом железяка пошла легко.

– Отлично! – совсем не изменившимся голосом сказал папа. – Теперь я ослаблю жгут. Крови не бойся. Стакан потерять не страшно, зато она вымоет из раны всю заразу.

Папа развязал рукав рубашки, которым была перетянута нога, и стал смотреть на рану. Кровь ручьями потекла с обеих сторон.

– Все гораздо лучше, чем я думал. Крупные сосуды не повреждены, значит, операция не нужна, – морщась, объявил папа и снова затянул жгут.

– Как ты узнал? – спросил Блинков-младший.

– Ты бы тоже сразу же узнал. Из артерии кровь била бы фонтаном.

– И что тогда?

– Тогда нужно добраться до нее и перевязать ниткой. А так мы просто зашьем. Давай иголки.

Обжигая пальцы, Блинков-младший выловил из горячей воды пробку с иголками. Папа растолок на лезвии ножа таблетку стрептоцида, посыпал рану и начал шить. Оттянет кожу, сделает стежок и завяжет узел. Потом – следующий. По четыре стежка с каждой стороны.

– Ты как Рэмбо, – сказал Блинков-младший. Он перестал бояться.

– Что там Рэмбо, – отмахнулся папа. – Я рядовой сороковой армии генерала Громова. Мы в Афганистане крошили этих рэмб только так. Правда, и они нас тоже.

– Разве американцы там воевали? – удивился Блинков-младший.

– Там воевали наемники со всего света. Как и у нас в Чечне. Страшные люди – наемники. Не потому, что крутые, а потому, что гнилые. Человеку не должно быть все равно, с кем воевать и за что. А они могут сегодня воевать за одних, завтра за других, лишь бы платили.

– А ты-то за что воевал в Афганистане? – спросил Блинков-младший.

– Долго объяснять, – ответил папа. – А если коротко, то не знаю, за что, но воевал вместе со своими. Когда тебе восемнадцать лет, это самое главное: что ты не струсил, не прибавил себе половинку диоптрии, чтобы медкомиссия тебя забраковала по зрению, что ты был со своими ребятами и прикрывал их огнем, а они прикрывали тебя. Я теперь на всю жизнь уверен в себе. Бывают всякие неприятности: обманут, обделят, обидят. А я говорю себе: «В Афганистане легче было, что ли?». И смеюсь над неприятностями.

– У вас все?! – крикнула Ирка. Она так и сидела, отвернувшись и зажав уши руками. А кричала, потому что сама себя плохо слышала.

Блинков-младший оторвал одну ее руку от уха и сказал:

– Все.

Обернувшись, Ирка посмотрела на папину работу и ни к селу ни к городу ляпнула:

– Разноцветными нитками!

– Да, белыми было бы красивей, – признал старший Блинков.

Ирка набралась храбрости и стала обмывать папину окровавленную ногу, макая бумажные салфетки в воду, где кипятились нитки и бритва. Бритву папа выловил, отряхнул и сунул в рюкзак. Там у него было много всякой всячины, которая не вынималась, даже когда папа возвращался из экспедиции и бросал в стирку все вещи. Это и бритва, и три зажигалки, и нож, и зазубренная проволочная пилка, и маленькая аптечка из десятка таблеток, бинта, пластыря и йода.

Йодом рану смазали, бинтом забинтовали. Папа попробовал ходить и сказал, что могло быть и хуже. Главное – он чувствует ногу, пальцы не обморожены.

– Отлично, – повторял он, – отлично! Ну, господа восьмиклассники, давайте устраиваться на ночлег.

– Что вы, Олег Николаевич! Рано еще, семи часов нет, – удивилась Ирка.

– Если рано, включай телевизор, посмотрим… – согласился папа и серьезно добавил: – Наша задача – сберегать силы и тепло.

Сбережение сил и тепла оказалось непростым делом. Над ямой завывал ветер, швыряясь пригоршнями снега. Папа поддерживал костерок из камышин и гнилушек, а Блинков-младший с Иркой, раскрыв над огнем спальник, напустили в него теплого воздуха.

Этот спальник был папин, таежный, с толстой стеганой спиной и капюшоном, похожий на зашитую снизу длинную куртку, только без рукавов. Ирка нырнула в него, застегнулась и стала барахтаться. Она охала, стонала и жаловалась, что ей холодно, холодно-о, холодно-о-о, но все же переоделась в нагретую над костерком футболку. Папа плеснул ей водки на дно колпачка от термоса. Ирка выпила и стала кричать, что ей обожгло весь рот, все горло, все внутренности и… и…

– Тепло, – призналась она. – Счас спою!

Папа растерялся.

– Ира, я тебе капнул двадцать грамм – лечебная доза, с этого захмелеть невозможно!

– Для нас нет ничего невозможного, – ответила Ирка и затянула: – «Я – пленница свобо-оды! Ты – узник светлой тьмы-ы!».

– Теперь твоя очередь, – сказал папа. Он уже достал из рюкзака Митькину рубашку и грел над огнем.

Блинков-младший снял ботинки и штаны в катышках примерзшего снега и юркнул к Ирке в спальник. Ее спина показалась горячей, как печка.

– Ледышка! – закричала Ирка – Об тебя простудиться можно!

Он до упора застегнул молнию на спальнике и стащил с себя свитер и майку. Нагретая папой рубашка была обжигающе горячей.

– А водки ему? – спросила Ирка. – Подпоили девушку, а сами не хочете?

Блинков-младший выпил из протянутого папой колпачка и закусил оливкой, которых терпеть не мог. Водка показалась сначала ледяной, а потом огненной, как расплавленный свинец. Оливка воняла отвратительно, зато жжение сразу стало слабее. Он подумал, что в чем-то взрослые правы: гадость надо закусывать гадостью.

Папа ошибался: с двадцати граммов захмелеть можно, когда пьешь водку в первый раз. Минут пять спустя Блинков-младший полюбил всех на свете. Даже придурков, которые вырыли эту яму, даже Князя и пластмассовую рвоту! Если бы не Князь, не было бы рвоты. Если бы не рвота, папа с Иркой не увлеклись бы его воспитанием и осмотрелись бы, прежде чем выходить из электрички. А если бы не яма, то сейчас они бы скучно пили чай у Виталия Романовича, и не было бы блуждания в метели и этой ранней ночевки на морозе… Только папу жалко.

– Будешь лягаться, выгоню! – сонным голосом предупредила Ирка, хотя Блинков-младший не лягался.

– Намек понял, – ответил он и нырнул в озеро глупого купца Синеносова, к сверкающим на дне сокровищам.