Карл VII. Жизнь и политика (ЛП) - Контамин Филипп - Страница 22

4 октября Карл VI сообщил жителям Реймса о смерти своего очень дорогого и горячо любимого "сына" — короля Англии, которая наступила более чем за месяц до этого. Он заявил, что она столь опечалили его "из-за близости и большой любви", которые существовали между ними, "и из-за его великих добродетелей, доблести и благоразумия". Но, настаивал король, это смерть не изменила договор в Труа. Карл VI объявил, что он снова клянется "торжественно и верно хранить, соблюдать и заставлять своих подданных хранить и соблюдать мир, заключенный между нами обоими и между двумя королевствами". Герцоги Бедфорд, Бургундский, Эксетер "и другие нашей крови и рода как и члены Большого Совета" по приказу короля также поклялись соблюдать договор. И в ближайшем будущем, его самый дорогой и любимый сын герцог Бретани тоже это сделает. Реймсцам было приказано не верить слухам, распространяемым врагами.

8 октября Иоанн V, герцог Бретонский, принес клятву одновременно с тремя сословиями герцогства, о чем стало известно в Париже неделю спустя.

Карл VI доживал тогда свои последние дни. Обратимся к дневнику Клемана де Фокемберга, секретаря Парижского Парламента: "В среду, 21 октября, король Карл VI умер в своем парижском Отеле Сен-Поль, около семи часов утра, после второго или пятого приступа лихорадки. Anima ejus in pace requiescat (Пусть его душа покоится с миром)"[137].

В Париже некоторое время колебались: в судебных актах Парламента от 23 октября имя молодого Генриха не упоминается, хотя де-юре он должен был стать новым королем. Члены Совета Нормандии, заседавшие в Руане, рекомендовали издавать акты от имени "Генриха, короля Франции и Англии". Но прежде чем принять решение, Парламент счел нужным письменно проконсультироваться с герцогами Бедфордом и Бургундским. Как и следовало ожидать, ответ был однозначным, и поэтому с 9 ноября "все письма, составленные и подписанные […] в канцелярии Франции" издавались от "имени Генриха, короля Франции и Англии"[138].

10 ноября в Нотр-Дам, а затем в Сен-Дени состоялись торжественные похороны Карла VI Возлюбленного. Кульминацией церемонии стал момент, когда гербовый король Берри (он, конечно, был выбран не случайно: это был вызов "королю Буржа") воскликнул: "Дай Бог доброй жизни Генриху, по милости Божьей королю Франции и Англии, нашему суверенному господину". После этого присутствовавшие в базилике Сен-Дени королевские сержанты подняли свои жезлы и в один голос крикнули: "Да здравствует король! Да здравствует король! Да здравствует король!". Таким образом, герцог Бедфорд, который после смерти брата взял все в свои руки, "один и навсегда остался регентом и правителем" королевства Франции "от имени своего племянника", который стал Генрихом VI королем Англии и Генрихом II королем Франции[139]. C 23 ноября и далее королевская канцелярия использовала Большую печать с гербами Франции и Англии, на которой "король сидел на троне, держа в руках два скипетра, а с правой стороны был изображен щит с гербом Франции, а с левой стороны — щит с гербом Англии, украшенный лилиями и леопардами"; на Малой печати был изображен ангел (ангел мира?), держащий два щита с гербами Франции и Англии, "и на каждом из них был скипетр, а на щите Англии была еще и держава с крестом наверху"[140].

Побывав в Ла-Рошели[141], чтобы противостоять возможным интригам герцога Бретонского и утвердить свою власть над крупнейшим морским портом на атлантическом побережье, Карл, который уже несколько лет именовал себя регентом, с 24 октября находился в Меэн-сюр-Йевр. Весть о смерти отца, должно быть, дошла до него очень быстро. Однако, согласно Пьеру Фротье, только в пятницу 30 октября регент "принял имя короля в местечке Меэн-сюр-Йевр". Пьер Фротье воспользовался случаем и написал на полях рукописи: "Да здравствует король". Прелаты из окружения Карла были назначены для проведения торжественной службы в память о Карле VI "в церкви Меэн-сюр-Йевр"[142]. Никакого злорадства явно не было.

Начинался настоящий раскол королевства, продолжительность и исход которого никто не мог предсказать. После периода двух регентств наступило время двух королевств.

Глава III.

Надежды и разочарования: Иоланда Арагонская и Артур де Ришмон

(1422–1427)

Ален Шартье и его Четырехголосая ивектива

В 1422 году, но еще до смерти Генриха V и Карла VI, мэтр Ален Шартье, в то время "скромный секретарь монсеньора короля и монсеньора регента", как он отрекомендовался, но уже имевший за плечами удачную карьеру и множество работ, написал Четырехголосую ивективу (Quadrilogue invectif), длинный и яркий диалог, успех которого, с учетом всех обстоятельств, был ошеломительным (около сорока рукописей XV века, плюс четыре издания инкунабул и даже два перевода на английский).

Ален Шартье родился в Байе, около 1390 года, в знатной семье и получил образование в Парижском Университете. Возможно, уже в 1412 году он направил Карлу VI сочинение на латыни о вольностях французской Церкви, призванное, прежде всего, напомнить о налоговых привилегиях клириков[143]. В 1416 году он написал поэму Жизнь четырех дам (Livre des quatre dames), в которой поочередно изложил истории четырех женщин оставшихся без мужей после битвы при Азенкуре: муж первой погиб в бою, муж второй попал в плен, муж третьей позорно бежал с поля боя, а о муже четвертой нет никаких известий. Автор задается вопросом: кто из этих дам наиболее несчастен?

Шартье порвал с парижской средой нотариусов и секретарей короля, большинство из которых оставались верны Карлу VI, а значит, партии бургиньонов и присоединился к Дофину, чьи письма он составлял уже в июне 1418 года. Четыре года спустя он написал поэму на французском языке, в которой старый герольд упрекает молодого "вассала", чей отец служил под началом доброго маршала Сансера, за то, что тот не хочет идти на войну. В разговор вмешивается некий "виллан" и поддерживает герольда в его упреках, добавляя, что добрые люди платят налоги только для того, чтобы содержать воинов, которые больше не хотят воевать против "англичан"[144].

В это же время, "с целью исправления нравов французов", Шартье написал свою знаменитую Четырехголосую ивективу, о которой позже писали: "Из всех произведений Алена Шартье нет ни одного более искреннего, нет ни одного более достойного восхищения, где было бы больше поэзии, чем в этом шедевре красноречия французской прозы"[145].

В этом "споре между надеждой и отчаянием" он обращается к принцам, дворянам, священнослужителям и "французскому народу", чтобы напомнить им, что все в руках Божьих. Древние писания, церковные и мирские, полны "изменений, ниспровержений и смен царств и княжеств". Разве они не учат, что "монархия мира и достоинство суверенной империи" перешла от ассирийцев к персам и грекам, от греков к римлянам, от римлян к французам и немцам? Мы виним во всем Фортуну, "которая капризна и переменчива", но очевидно, что нам ниспослана "справедливая Божья кара".