Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 38

– Я ведь тоже замужем, – сказала она.

– Разумеется.

– Однако…

Бальзамо изумленно смотрел на Лоренцу; несмотря на то что молодая женщина была погружена в сон, лицо ее залилось целомудренным румянцем.

– Однако? – повторил Бальзамо. – Говори же.

Она снова обвила руками шею возлюбленного и, спрятав лицо у него на груди, сказала:

– Однако я девственница.

– Значит, эта женщина, принцесса, королева, – вскричал Бальзамо, – притом что она замужем…

– Эта женщина, принцесса, королева, – повторила Лоренца, – такая же невинная девственница, как я; она даже еще чище, еще невинней, потому что не любит никого так, как люблю я.

– Это судьба! – прошептал Бальзамо. – Благодарю тебя, Лоренца, я узнал все, что хотел.

Он поцеловал ее и бережно сунул в карман локон; срезав у Лоренцы прядку ее черных волос, он сжег их на свечке и собрал пепел в ту бумажку, в которую был завернут локон дофины.

Затем он спустился; идя по лестнице, он разбудил молодую женщину.

Прелат нетерпеливо ждал, снедаемый сомнениями.

– Ну что, господин граф? – спросил он.

– Прекрасно, монсеньор!

– Что сказал оракул?

– Что вы можете надеяться.

– Он так сказал? – вне себя от волнения воскликнул кардинал.

– Судите сами, монсеньор, как сочтете нужным: оракул утверждает, что эта женщина не любит своего мужа.

– О! – вырвалось у Рогана в порыве радости.

– А волосы пришлось сжечь, – сказал Бальзамо, – чтобы по дыму определить истину; вот пепел, я весь его собрал с огромным тщанием, словно каждая крупинка стоит миллион.

– Благодарю вас, сударь, благодарю, я ваш вечный должник.

– Не стоит об этом говорить, сударь; позвольте дать вам только один совет: не глотайте этот пепел вместе с вином, как подчас делают влюбленные, это влечет за собой столь опасную тягу к предмету вашей любви, что страсть ваша станет неизлечима, между тем как сердце возлюбленной, напротив, охладеет.

– Вот как! Хорошо, я остерегусь, – отвечал потрясенный прелат. – Прощайте, граф, прощайте.

Спустя двадцать минут карета его высокопреосвященства встретилась на углу улицы Пти-Шан с экипажем герцога де Ришелье и едва не опрокинула его в одну из огромных ям, вырытых на месте, где строился какой-то дом.

Двое вельмож узнали друг друга.

– Это вы, принц! – с улыбкой сказал Ришелье.

– Это вы, герцог! – отозвался г-н Луи де Роган и приложил палец к губам.

И оба разъехались в разные стороны.

93. Г-н де Ришелье оценивает Николь по достоинству

Г-н де Ришелье направлялся прямо в особнячок, занимаемый г-ном де Таверне на улице Цапли.

Поскольку наравне с хромым бесом[33] мы обладаем привилегией, дающей нам возможность легко проникать в каждый закрытый дом, мы еще прежде Ришелье увидим, как барон, сидя перед камином и положив ноги на огромную подставку для дров, под которой догорает тлеющая головешка, ворчит на Николь, время от времени беря ее за подбородок, несмотря на возмущенные и презрительные гримаски девушки.

Не возьмем на себя смелость утверждать, приятнее была бы ей ласка без воркотни или она предпочла бы воркотню без ласки.

Разговор у господина и служанки велся важный: почему в вечерние часы Николь никогда не прибегает вовремя на зов колокольчика, почему всякий раз у нее находятся дела то в саду, то в оранжерее, а прочие свои обязанности, кроме этих двух, она исправляет нерадиво.

На это соблазнительная Николь, грациозно вертясь то так, то этак, отвечала:

– Тем хуже! По мне, тут тоска смертная, а ведь мне обещали, что я поеду с барышней в Трианон!..

Тут г-н де Таверне, надо думать из сострадания, счел своим долгом потрепать девушку по щекам и по подбородку, несомненно надеясь ее этим развлечь.

Николь продолжала сетовать на свою злосчастную судьбу, отвергая утешение.

– В самом деле, – стенала она, – я заперта здесь в гадких четырех стенах, мне почти нечем дышать, а ведь и у меня была надежда на увлекательную жизнь, на будущее.

– Какая это надежда? – осведомился барон.

– Разумеется, Трианон! – объявила Николь. – В Трианоне я бы видела людей, роскошь, на других посмотрела и себя показала.

– Вот как, малютка Николь? – изумился барон.

– А вы как думали, сударь? Ведь я женщина и ничем не хуже других.

– Как она заговорила, паршивка! – глухо пробормотал барон. – Пожить ей хочется! Эх, был бы я молод, был бы я богат!

И, не удержавшись, бросил восхищенный, полный вожделения взгляд на эту юность, пышущую силой и красотой.

Николь между тем стала задумчива и раздражительна.

– Ну же, идите спать, сударь, – сказала она. – Тогда и я смогу лечь в постель.

– Погоди, Николь.

И тут зазвонил колокольчик у входа; Таверне вздрогнул, Николь так и подскочила на месте.

– Кто бы это в половине двенадцатого ночи? – спросил барон. – Иди взгляни, детка.

Николь пошла отворять; она спросила у посетителя имя и приоткрыла дверь на улицу.

Воспользовавшись этим, на улицу со двора бесшумно проскользнула какая-то тень; тем не менее маршал – потому что это был именно он – успел обернуться и заметить удаляющуюся фигуру.

Николь, сияя, пошла вперед со свечой.

– Ну и ну! – улыбаясь, проговорил маршал, следуя за нею в гостиную. – А ведь этот старый проказник Таверне упоминал мне только о своей дочке!

Герцог был из тех людей, которые все подмечают с первого взгляда.

Ускользнувшая тень навела его на мысли о Николь, а Николь – на мысли об этой тени. По смазливому личику девушки он догадался, зачем пожаловала эта тень, а едва он разглядел хитрый взгляд, белоснежные зубы и тонкий стан субретки, как ее характер и склонности стали ему совершенно ясны.

В дверях гостиной Николь объявила не без волнения:

– Его светлость герцог де Ришелье!

В этот вечер имени герцога суждено было производить сенсацию. На барона оно произвело такое впечатление, что он встал с кресла и пошел прямо к двери, не веря собственным ушам.

Но не успел он дойти до порога, как в полумраке коридора увидел г-на де Ришелье.

– Герцог! – ахнул он.

– Да, любезный друг, он самый, – отозвался Ришелье как мог дружелюбнее. – А, после давешней нашей встречи ты удивлен. Тем не менее я здесь. Дай же мне руку!

– Чрезмерная честь для меня, ваша светлость…

– Ты становишься глуп, мой дорогой, – сказал старый маршал, отдавая трость и шляпу Николь и усаживаясь в кресле поудобнее, – ты оброс мохом, ты заговариваешься… Сдается мне, ты забыл, что значит жить в свете.

– Однако, герцог, по моему разумению, – волнуясь, отвечал Таверне, – прием, который ты давеча мне оказал, был столь недвусмыслен, что ошибиться было невозможно.

– Послушай, старый друг, – возразил на это Ришелье, – ты в тот раз вел себя как школьник, а я как педант, только розги и недоставало. У тебя найдется что мне сказать, но я хочу избавить тебя от этого труда: ты скажешь глупость, я отвечу другой глупостью… Перейдем-ка лучше от минувшего к настоящему. Знаешь, зачем я приехал к тебе нынче вечером?

– Нет, конечно.

– Чтобы сообщить тебе, что король жалует твоему сыну роту, о чем ты и просил меня позавчера. Да пойми же ты, черт побери, какое тут тонкое дело: позавчера я был почти министр и просить о чем-либо был не вправе; сегодня же, когда я отказался от портфеля, когда я просто Ришелье, тот самый, что раньше, я был бы круглым дураком, если бы не стал просить. И вот я попросил, получил искомое и приезжаю к тебе с добычей.

– Герцог, неужели… такое великодушие с твоей стороны!..

– Есть исполнение долга, налагаемое дружбой! Тебе отказал министр, а Ришелье исходатайствовал для тебя то, чего ты просил.

– Ах, герцог, ты меня восхищаешь. Значит, ты – истинный друг!