Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 29

Людовик XV принял слова благодарности, похвалы и ласки, которыми осыпала его любовница; он выслушал, какие отклики вызвало отстранение г-на де Шуазеля, и это его весьма позабавило.

Затем г-жа Дюбарри решила рискнуть. Было самое время приступить к политике, а графиня к тому же чувствовала в себе такие силы, что сдвинула бы с места одну из четырех частей света.

– Государь, – начала она, – вы разгромили и разрушили то, что было, – и это прекрасно, это превосходно; однако теперь пора приступить к строительству.

– О, все уже сделано, – небрежно обронил король.

– У вас уже есть кабинет министров?

– Да.

– Вот так, сразу, с пылу с жару?

– Но до чего же безмозглые вокруг меня люди!.. Вы женщина, вот вы мне и скажите: прежде чем прогнать повара, о чем у нас с вами на днях шел разговор, неужели вы не присмотрите себе другого?

– Скажите мне еще раз – вы в самом деле уже назначили министров?

Король приподнялся на софе, на которой он скорей возлежал, чем сидел, опираясь главным образом на плечи прекрасной графини, служившие ему подушкой.

– Вы что-то слишком беспокоитесь об этом, Жаннетта, – заметил он, – можно подумать, что вы знаете мой выбор, не одобряете его и у вас есть кого предложить взамен.

– Ну… – отвечала графиня, – в сущности, в этом нет ничего невозможного.

– В самом деле? У вас есть на примете кабинет министров?

– Главное, что он уже есть у вас! – возразила она.

– Но помилуйте, графиня, ведь к этому меня обязывает мое положение. Ну-ка, поглядим, кого вы мне прочите?

– Нет уж! Скажите, кого прочите вы.

– Охотно, и пускай это послужит вам примером.

– Начнем с морского министра; прежде этот пост занимал милейший господин де Прален?

– О, я его сменил, графиня; мой новый министр – очаровательный человек, но моря в глаза не видел.

– Полноте!

– Уверяю вас! Это бесценное приобретение. Благодаря ему я буду любим и чтим повсюду, и даже в самых далеких морях мне будут поклоняться – не мне, конечно, а моему изображению на монетах.

– Так кто же он, государь? Назовите его наконец.

– Бьюсь об заклад на тысячу франков, что вы не угадаете.

– Человек, который стяжает вам всеобщую любовь и почитание!.. Ей-богу, не знаю.

– Дорогая моя, он причастен к парламенту… Это первый президент парламента в Безансоне.

– Господин де Буан?

– Он самый… Дьявольщина, как вы, однако, осведомлены! Знаете всех этих людей!

– Еще бы! Вы же целыми днями толкуете мне о парламенте. Но позвольте, этот человек не знает, что такое весло.

– Тем лучше. Господин де Прален изучил свое дело слишком хорошо и обходился мне чересчур дорого: он только и знал, что строить суда.

– А кто у вас займется финансами, государь?

– О, финансы – дело другое: тут я выбрал человека искушенного.

– Финансиста?

– Нет… Военного. Финансисты и так давным-давно меня обирают.

– Но кого же вы приставите к военному делу, боже правый?

– Успокойтесь, военным министром я назначил финансиста Терре: он мастер разбирать по косточкам любые счета и обнаружит ошибки в отчетах господина де Шуазеля. Признаться, сперва я лелеял мысль назначить на этот пост одного превосходного человека; все твердят о том, что он безупречен; философы были бы в восторге.

– Ну, кто же это? Вольтер?

– Почти… Это кавалер дю Мюи… Сущий Катон!

– О боже! Вы меня пугаете.

– Дело уже было слажено… Я вызвал его к себе, его полномочия были подписаны, он меня поблагодарил, и тут по наущению моего доброго или злого гения, вам виднее, графиня, я пригласил его прибыть нынче вечером в Люсьенну для ужина и беседы.

– Фи! Какой ужас!

– Вот-вот, графиня, приблизительно так дю Мюи мне и ответил.

– Он вам так сказал?

– В других выражениях, графиня; во всяком случае, он сказал, что служить королю – таково его самое горячее желание, но служить госпоже Дюбарри он почитает для себя невозможным.

– Да, хорош философ!

– Как вы сами понимаете, графиня, я тут же протянул ему руку… дабы отобрать у него указ, который и разорвал при нем с самой кроткой улыбкой, – и кавалер исчез. Впрочем, Людовик Четырнадцатый сгноил бы этого прохвоста в Бастилии; но я – Людовик Пятнадцатый, и мой же парламент задает мне жару, хотя скорее подобало бы мне задавать жару парламенту. Вот так-то.

– Все равно, государь, – отвечала графиня, осыпая своего царственного любовника поцелуями, – вы совершенство.

– Не все с вами согласятся. Терре вызывает всеобщую ненависть.

– Да ведь не он один!.. А кто у вас будет по части иностранных дел?

– Милейший Бертен, вы его знаете.

– Нет.

– Ну, значит, не знаете.

– Но среди всех, кого вы мне тут назвали, нет ни одного толкового министра.

– Ладно, предлагайте своих.

– Я предложу лишь одного.

– Вы его не называете, у вас язык не поворачивается.

– Я имею в виду маршала.

– Какого маршала? – переспросил король, скорчив гримасу.

– Герцога де Ришелье.

– Этого старика? Эту мокрую курицу?

– Вот так так! Победитель при Маоне – мокрая курица!

– Старый распутник…

– Государь, это ваш сотоварищ.

– Безнравственный человек, обращающий в бегство всех женщин.

– Что поделать! С тех пор как он перестал за ними гоняться, они от него убегают.

– Никогда не напоминайте мне о Ришелье, я испытываю к нему отвращение; ваш покоритель Маона таскал меня по всем парижским притонам… на потеху куплетистам. Нет уж, ни за что! Ришелье! Да я прихожу в ярость от одного его имени!

– Итак, они вам ненавистны?

– Кто это «они»?

– Все Ришелье.

– Терпеть их не могу.

– Всех?

– Всех. Да взять хотя бы доблестного герцога и пэра, господина де Фронсака: он десять раз заслуживает колесования!

– Не стану его выгораживать, но в свете есть и другие Ришелье.

– Ах да, д’Эгийон.

– Что вы о нем скажете?

Нетрудно догадаться, что при этих словах племянник навострил уши.

– Этого мне следовало бы ненавидеть еще больше, чем остальных, потому что он натравил на меня всех крикунов, какие только есть во Франции, но у меня к нему непобедимая слабость: он храбр, и, пожалуй, он мне по душе.

– Это человек большого ума, – воскликнула графиня.

– Отважный человек, стойкий защитник королевских прерогатив. Вот настоящий пэр!

– Да, да, вы тысячу раз правы. Предложите ему какой-нибудь пост.

Тут король окинул графиню взглядом и скрестил руки на груди.

– Слыханное ли дело, графиня: вы делаете мне такое предложение, в то время как вся Франция просит изгнать герцога и лишить его всех званий и титулов!

Г-жа Дюбарри в свой черед скрестила на груди руки.

– Только что, – промолвила она, – вы обозвали Ришелье мокрой курицей, а на самом деле это прозвище можно по праву отнести к вам.

– О, графиня…

– Я вижу, вы весьма гордитесь тем, что отстранили господина де Шуазеля.

– И впрямь, это было не так просто.

– Но вы на это решились, и что же? Теперь вы пасуете перед обстоятельствами.

– Я?

– Разумеется. Что значило для вас изгнание герцога?

– Это значило дать парламенту пинка под зад.

– Так почему же не дать ему второго пинка? Черт возьми, да шевельните же обеими ногами – разумеется, сперва одной, а потом уж другой. Парламент желал, чтобы Шуазель остался, – изгоните Шуазеля. Парламент желает, чтобы д’Эгийона изгнали, – пускай д’Эгийон останется.

– Я не собираюсь его изгонять.

– Оставьте его здесь: он исправился и достоин немалого возвышения.

– Вы желаете, чтобы я назначил этого смутьяна министром?

– Я желаю, чтобы вы вознаградили человека, который защищал вас, рискуя своим рангом и положением.

– Скажите лучше: рискуя жизнью; вашего герцога не сегодня завтра побьют камнями, а заодно с ним и вашего приятеля Мопу.