Военкор (СИ) - Дорин Михаил - Страница 27

— Алексей Карелин, корреспондент из Москвы. Получил задание от редакции подготовить материал о лагерях палестинских беженцев. Советский народ хочет знать, как живут палестинцы в этих условиях.

Секретарь, молодой человек в военной форме, скептически посмотрел на меня.

— Мы вам рады, но сейчас не лучшее время для визитов.

— Понимаю, но именно сейчас важно показать миру, что происходит, — я не отступал.

После короткого совещания мне назначили сопровождающего — молодого бойца по имени Хадиф. Он был из того самого лагеря, в который я и запросил доступ. Хадиф хорошо знал местность в районе городской агломерации Тира, где и находился Бурдж-эль-Шемали. А также людей, проживающих там.

Как только мы обменялись рукопожатиями, он объяснил, что без его помощи попасть в лагерь практически невозможно.

— Без представителя ООП вас туда попросту не пустят. Это слишком опасно. Но поеду с вами. Так будет правильно. У меня есть пропуск, меня там знают. И потом… — он вдруг улыбнулся, чуть смягчившись. — Я люблю Советский Союз. Мой брат учился в Харькове. Говорит, это были лучшие годы. Мы с ним до сих пор по-русски переписываемся.

Приятно было слышать такие слова от людей.

— Спасибо, Хадиф, — сказал я.

Он просто кивнул, словно помощь была делом обыденным, не требующим благодарностей.

Мы договорились встретиться на следующий день утром, чтобы отправиться в лагерь и начать работу над материалом.

Остаток дня я без просвета продрых — усталость, наконец дала о себе знать.

Утром Хадиф подъехал в назначенное время к моему дому. Когда я вышел, он сидел за рулём в светлой рубашке с закатанными рукавами, и, заметив меня, вскинул руку. Я сел рядом, и мы выехали в сторону лагеря.

На шнурке под зеркалом покачивался металлический значок — профиль Ленина в красном круге. Из тех, что в Союзе вручали за отличную учёбу.

— Я действительно люблю вашу страну, — заметил Хадиф, уловив мой взгляд. — Брат тебе привет, кстати, передавал.

Дальше мы ехали молча, каждый в своих мыслях.

Бурдж-эль-Шемали — второй по численности из лагерей палестинских беженцев, к 1984 году он стал плотным, перегруженным районом с самодельной архитектурой.

— Здесь есть пять неофициальных входов: бывшие деревенские улочки, забаррикадированные цементными блоками, через которые могут пройти пешеходы, но не машины, — объяснил Хадиф, когда мы въехали на окраину Тира.

Через несколько минут мы остановились на блокпосту.

— Мир вам! — поздоровался с нами боец у бетонного блока. Он стоял, привалившись плечом к мешкам с песком, автомат висел на груди, ладонь лежала на ремне. Заметив Хадифа, он сразу оживился.

Хадиф притормозил и опустил окно. Они обменялись парой коротких фраз на арабском — сдержанно, по-военному. Хадиф повернулся в мою сторону и гордо сказал:

— Советский Союз!

Боец широко улыбнулся, вытянулся и… отдал честь. По-своему, не по уставу, но искренне.

Я чуть наклонил голову в ответ — не знал, как правильно реагировать.

— Дальше пешком, — объявил Хадиф.

Мы вошли на территорию, и я начал внимательно смотреть на окружающую меня архитектуру. Здесь были узкие переулки, двух и трёхэтажки из бетонных плит, нависающие балконы. На многих крышах стояли ржавые баки.

Лагерь неофициально разделён на районы, названные в честь сельскохозяйственных деревень в регионах Сафад и Тибериас.

— Это район Марокко, — объяснил Хадиф.

Он объяснил, что это связано с тем, что предки местных палестинцев переехали на Ближний Восток из Северной Африки.

Внутри лагеря царила тревожная атмосфера. Женщины стирали бельё, мальчишки играли рядом с остатками бронетранспортёра, стоявшего на пустыре. Мужчины ходили хмурые и сосредоточенные.

— Тут когда-то был школьный двор, — сказал Хадиф. — А теперь дети бегают между осколками.

Я записывал в блокнот, фотографировал. В кадр попал старик с чётками у входа в мечеть. Водовоз со ржавой бочкой. Запомнилась девочка в выцветшем платье, глядящая прямо в объектив.

Окна почти всех домов были завешаны тканью или неровно прибитой фанерой. Мы шли по узкому проходу между домами, где стены были изрешечены осколками.

Я заметил двоих — мужчину и женщину. Явно неместных. Светлые лица, бейсболки, камеры с жирными логотипами одного из западных каналов. Один держал микрофон и видеокамеру. Женщина с блокнотом стояла чуть в стороне, что-то помечая. Оба в лёгкой одежде цвета хаки. На бронежилетах нашивки на груди с надписью «Пресса». Эти журналисты казались слишком чистыми для этих улиц, как будто пришельцы из другой галактики.

— Вот британцы. Хорошо заплатили и снимают, — объяснил Хадиф.

— Не думали, что эта съёмка будет вам только во вред? — спросил я.

— Для нас отсутствие средств к существованию хуже.

Девушка-репортёр брала интервью у женщины, сидевшей на ступеньке у дома. Рядом стоял ребёнок лет десяти, в потёртой футболке и босиком. Я с ужасом отметил, что у мальчика нет руки…

— … а как вы поняли, что это были израильские бомбы? — спросила репортёр.

— А кому нас ещё бомбить? — возмутилась женщина.

— Вы уверены, что это не сирийцы? Или, может, ваши же палестинцы? По ошибке. Такое ведь бывает, — наседала репортёр, держа в руке микрофон.

Женщина смотрела на британцев, как на людей с другого мира. Потом опустила голову, закрыв лицо рукой. Мальчик сжал её локоть своей единственной рукой.

— Добрый день, — сказал я по-английски, подходя чуть ближе. — Алексей Карелин. Газета «Правда», СССР.

Репортёр повернулась, окинула меня взглядом, в котором мелькнуло любопытство. Она внимательно меня осмотрела снизу вверх и элегантно положила руку на бок.

Девушка была весьма красивой.

Из-под кепки выбивались тёмные волосы. Кожа девушки была белоснежной, с нежным румянцем на округлых щеках. Большие зелёные глаза миндалевидной формы. Фигуру хоть и скрывал бронежилет, но округлые ягодицы не скроешь.

Такой на войне не место. Ей бы в кино сниматься.

— У вас великолепный английский, мистер Карелин. Элис Винтер, — протянула она мне тыльную сторону ладони.

— Обойдёмся без красивых жестов, Элис, — ответил я, просто пожав ей руку.

Тут слово взял её оператор, опустив камеру.

— Мы делаем сюжет для британского телевидения. Хотим показать ситуацию объективно.

— Интересный способ, — сказал я спокойно.

Я понимал, что у женщины спрашивают действительно ли она считает, что это Израиль устроил бомбардировку, в результате которой её сын лишился руки.

— Особенно вопрос про «палестинцев по ошибке» мне понравился, — заметил я.

Элис опустила микрофон и пожала плечами.

— Война никого не щадит. Важно не питать иллюзий.

— И сколько платят за объективность? — спросил я, смотря в объектив их камеры.

— Полторы-две тысячи в неделю. Плюс страховка, — явно с издёвкой бросила Элис.

Говорить мне с ней было не о чем. Это были те люди, готовые ради денег говорить всё что угодно. Снимать какие угодно репортажи и этих людей вряд ли переубедить.

— А сколько платят вам, товарищ Каре…

Элис не успела договорить. Я услышал знакомый гул приближающихся самолётов. Хадиф резко дёрнул меня за плечо.

— Вниз! Быстро!

Я дёрнул за собой оператора и девушку. Мы вместе упали за бетонный блок, а рядом с нами залегли и палестинка с сыном.

Гул был всё ближе. И в эту секунду точно над нами пролетел израильский «Фантом».

Почти сразу раздался взрыв. Земля под ногами будто качнулась. Где-то в отдалении с грохотом обрушилась стена. За ней грохнуло ещё раз, ближе. Люди бросились в укрытие, женщины закричали, дети затаились под лестницами.

Я нырнул за бетонный угол. Британский оператор инстинктивно прижал камеру к себе, словно спасал раненого товарища.

Пыль моментально окутала всё. Звуки стали глухими, как под водой. Где-то рядом завыла женщина. За ней заплакал ребёнок.

В небе послышался низкий гул, я поднял голову и увидел, как над нами пронёсся Ф-15. Он шёл низко, на высокой скорости.