Другая жизнь. Назад в СССР (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 4

— Да, ну! Окстись! Мне ещё бокса не хватало. Так… С батей. У меня и перчи боксёрские есть.

— О! У меня тоже есть! Может вместе?

— Андрюш, ну где?

— Можно после уроков в классе заниматься.

— Офигел? В школе после уроков оставаться? В секцию запишись.

— Не-е-е… Я ходил. Там лупцуют. Тренер не смотрит, а старшаки дубасят по башке. У меня потом голова месяц болела.

— У нас на самбо тоже так. Старшаки младших терзают. Пошли, говорят, бороться, а сами приёмы свои на них отрабатывают и об ковёр лупят.

— Так ты сам, вроде старшак…

— Есть и старше меня и здоровее. Уже поменьше стали приставать, а было тяжко. Но надо, Андрей, выстоять. Потом отцепятся.

— Не… Не пойду в бокс. Сам буду.

— Протяни верёвку и качай маятник. Нырок — два удара, корпус — голова. Нырок — два удара, голова-корпус. Нырок с шагом назад — два удара, корпус — голова. Нырок с шагом вперёд — два удара, голова — корпус.

Говоря, я показывал, как надо нырять и бить. И получалось у меня так ладно, что все вдруг перестали дурачиться и уставились на нас с Андрюхой. Вернее — на меня, топчущегося вокруг Давлячина и наносящего удары в воздух, но в максимальной близости от его тела.

— Ты что? Ты что? — наконец выдавил Давлячин.

Он тоже топтался, только не понимал, куда ему бежать, потому что я был везде.

— Шелест совсем озверел. Вот историчка довела! С дуба рухнул? На людей бросаешься!

Это вызверилась на меня Танька Зорина. Она смотрела на меня дико сощурив глаза, а на лице её поступили белые пятна. Она ещё и слегка шепелявила и звучали её слова, как шипение змеи.

— Ты что, Танюша, это мы отрабатываем. Показываю твоему Андрею, как боксировать надо. Чтобы он тебя смог защитить.

— Ка… Ка… Какому, «моему»? — задохнулась от гнева Зорина. — Ты ду… дурак, Шелест⁈

Девчонка вбежала в класс, схватила портфель и рванула по рекреации.

— Чего это она? — ошарашено спросил я Давлячина.

— Дал бы я тебе сейчас в харю, да здоровый ты больно! — выдавил белый, как мел Андрюха, а я вспомнил, что они станут «официально» дружить с Татьяной только к концу девятого класса.

— Андрюш, Андрюш, извини! Млять! Не хотел!

Я взял его за руку.

— Ты, мудак, всё испортил! — раздражённо сказал он и попытался выдернуть руку.

Раздался треск и у меня в руках остался его рукав.

— Бля-я-я! — вырвалось у меня.

— Вот, точно — мудак! — громко сказал Андрюха и влепил мне по лицу неплотно сжатым кулаком левой руки. Послышался громкий хруст. Я вспомнил, что у Андрюхи позднее оказалась какая-то болезнь с хрупкими костями.

— А-а-а! — заорал он, и схватился голой правой рукой, смешно торчащей из рубашки без рукава, за предплечье.

Увидев его голую руку и вообще фигуру без рукава с искривлённым болевой гримасой лицом, я глупо заржал.

— Вот придурок! — сказала моя двоюродная сестра Ирка. — Повели, девочки, этого сразу в медкабинет.

— Я-то при чём⁈ — удивился я. — Он меня по, э-э-э, лицу стукнул между прочим, могла бы и пожалеть братца.

— Да на тебе пахать нужно! — бросила она крылатую в то время фразу и они повлекли Давлячина вслед за Зориной Татьяной. Это было похоже, как муравьи тащат гусеницу в муравейник и я снова заржал.

— С тобой, что-то не так, — сказала Наташка Терновая. — Не смог же ты вдруг стать моральным уродом? Что стряслось, Миша?

Мы с ней немного дружили. Чисто по школьному. Была какая-то меж нами духовная связь, человеческая симпатия. У меня, по крайней мере. Что там было у неё я не знал ни в этой ни в другой жизни. Я так подумал и сказал.

— Фиг его знает, Наташа, что-то шарики за ролики с этой историей заходят. Боюсь я историчку.

— Понятно, — сказала Наташка. — Такое бывает. Называется — нервный срыв.

— Ты прям-таки, как врач. Хлобысь, и диагноз. Пойду-ка я присяду.

— Сядем усе, — сказал тоном Папанова из «Бриллиантовой руки» Андрей Ерисов, пробегая мимо.

— Типун тебе на язык, — буркнул я и подставил ему подножку.

Нога сама выскочила вперёд и зацепила его ногу. Хорошо, что в двери кабинета образовалась приличная пробка и Ерисов, влетел в неё головой, а не в дверной косяк. Ученики, как кегли разлетелись в разные стороны, Мокина и Фролова завалились задрав подолы кверху задами.

— Оба-на! — воскликнул Лисицын и заорал на весь коридор. — Кусочек сэкса! Кусочек сэкса!

— Млять! — заорали Фролова и Мокина одновременно, окучивая Ерисова кулаками и ладонями. — Ты что, Ерисов, мудак⁈ Какого хера!

— Это Шелест мне подножку поставил, — заныл Андрей, выбираясь из-под юбки Мокиной. Все пацаны, оказавшиеся в этой рекреации, ржали так, что тряслась школа.

— Какой, Шелест, мудила⁈ — крикнула Фролова, но потом посмотрела на меня и заорала. — Шелест — козёл! Всё брату скажу. Он тебе наваляет, пи*дюлей!

— Я-то тут причём, если Ерисов — сексуальный маньяк. Он специально сделал вид, что споткнулся, чтобы пощупать вас.

Пацаны ржали и пялились на поднимающихся с пола девчонок.

— Что уставились, козлы? — выкрикнула Мокина. — Трусов не видели⁈ Нате, смотрите!

Она снова задрала вверх юбку, оголив свою довольно симпатичную нижнюю часть тела.

— Мокина была ещё та оторва, — вспомнил я мысленно и переспросил сам себя. — Почему была? Вот она! Стоит передо мной, как лист перед травой. В полном расцвете девичьих сил и лет.

Мокина внешне напоминала Мальвину, но характер и повадки у неё был — Лисы Алисы: где улыбнётся, а где и пошлёт так, что у пацанов уши в трубочку сворачивались. Что-то у неё с семьёй было не просто… То ли отец сидел, то ли мать…

Фролова Людка была порядочнее Мокиной, но тоже за словом в карман не лезла и, ходили слухи, что она уже гуляла с парнями постарше. И брат у неё был с непростой судьбой. Да-а-а… А у Мокиной слава была интереснее. Ха-ха!

— Замутить, что ли с ней? — вдруг пронеслась шальная мысль.

— Ты что, Миша? — услышал я голос Терновой. — Может тебе в больничку?

— Не-не-не. Я пока тут посижу.

— Ты тут не поубиваешь всех⁈

— Всех — нет!

Наташка покачала и покрутила головой, словно японский божок, и поправив очки, вздёрнув носик и подбородок, как могла делать только она, шагнула в класс.

В тот день со мной больше ничего не происходило. Я сидел тише воды, ниже травы и как только прозвенел звонок с последнего урока сбежал из школы. Сбежал, потому, что меня ждала с объяснениями о поломанной руке Давлячина директор Светлана Яковлевна.

Андрюху мне было жалко. Хоть и получил я от него по физиономии, но понимал, что за мои случайные слова о Танке их теперь замучат расспросами. Хорошо, что дразниться по-детски уже перестали. Переросли одноклассники дурацкий возраст.

Я, лёжа дома на своём диване, пытался разобраться, что со мной происходит. Мало того, что у меня в голове чьи-то мысли и чья-то память о моём, вроде как будущем, но и вдруг откуда-то появились навыки бокса. Навыки, мать их, а не воспоминания. Кулаки сами сжались и выстрели именно столько раз, чтобы сбить желание Балдина драться. Ударил бы я его по лицу. Он бы мне. Я бы его завалил на пол и что дальше? А так, раз-два и в дамки. Правда, девчонки фашистом назвали, так на то они и девчонки. Зато пацаны смотрели кто с интересом, а кто с уважением.

— Нет, это не бокс, — всплыло откуда-то понимание у меня в голове. — Это — каратэ.

Про каратэ я слышал. Мне что-то показывал Валерка Колотов на самбо. Пинал меня куда-то под коленку, по шее ребром ладони бил. А я его бросал передней подножкой с подхватом ноги. Это мы готовились к «показухе» на день пограничника.

Занимались у нас вечером какие-то военные, но нам оставаться с ними не разрешали, а окна зала были закрашены белой краской.

— И так — каратэ? — спросил я сам себя

— Каратэ — ответил я себе.

— Ни хрена себе, сказал я себе, — сказал я себе.

— Так точно съедет крыша, — подумал я.

Поразмышлял про каратэ и понял, что много чего знаю из этого самого каратэ. Блоки, там, всякие, удары руками и, главное, ногами. Поднявшись с дивана я пнул правой ногой воздух перед собой. Да-а-а… Не убедительно. Попробовал ударить в сторону… Жуть какая! А круговой? Ой, мля, как больно!