Поцелуй теней - Гамильтон Лорел Кей - Страница 18

Он оставил дверь за собой открытой, и я вошла вслед за ним. Он стоял в середине большого открытого пространства. Даже в темноте комната была какой-то необычно светлой, белые стены блестели в лунном свете. Роан стоял в этом серебряном сиянии темным силуэтом. Он стал глядеть на море, как бывало всегда, когда мы сюда входили, – остановился и смотрел из окон в южной и западной стене. Море уходило от окон прочь блестящим шевелящимся разливом серебристого сияния и мрака, и оторочка белой пены кружевом отделяла его от берега.

Я всегда буду в сердце Роана второй, потому что любовь его принадлежит первой возлюбленной – морю. Он будет оплакивать ее потерю, когда я превращусь в прах могильный. И это знание несло одиночество. То же одиночество, что ощущала я при дворе, глядя, как сидхе ссорятся из-за оскорблений, нанесенных за сто лет до моего рождения и за которые они будут браниться еще сто лет после моей смерти. Это, конечно, горьковато, но главное – четкое чувство, что я всюду чужая. Я – сидхе и поэтому не могу быть человеком, и я смертная, а потому не могу быть сидхе. Ни рыба ни мясо.

Но даже в этом чувстве одиночества, оставленности, мой взгляд скользнул к кровати. Гора белых простынь и подушек – Роан кое-как ее прибрал. Лишь бы простыни чистые, а глаженые – это уже излишество.

Я вдруг представила его себе обнаженным на фоне простыней. От этого зрелища у меня свело живот, стало трудно дышать. Привалившись к двери, я подождала, пока смогу снова двигаться, и выпрямилась. Я не буду подчиняться химии и магии. Я сидхе – слабая, низшая сидхе, но это не меняет того, что я – на вершине всего, что мы и люди называем магией. Я не крестьянка какая-нибудь, впервые попробовавшая вкус фейри. Я – принцесса сидхе, и видит Богиня, буду вести себя соответственно.

Я заперла дверь, и даже щелчок замка не заставил Роана обернуться. Он всегда общался с морем в окне, пока не был готов заняться мною. Только сегодня у меня не было на это терпения. Я включила свет в ванной и заморгала, ослепленная. Ванная была тесной – едва хватало места для стульчака, умывальника и ванны. Ванна, быть может, была здесь с постройки дома, потому что была глубокой, на четырех лапах, весьма древнего вида. Занавеска душа висела над ней на палке. На занавеске были изображения тюленей со всего мира, и под каждым его название. Я ее заказала по каталогу, который всегда попадается на глаза, если у тебя есть биологическое образование; нашла среди футболок с анималистическими рисунками, книг о путешествиях в Арктику и летних месяцах, проведенных за наблюдением за волками в глухих местах. Роану она понравилась, и я была рада ему ее подарить. Мне очень нравится заниматься сексом в душе в окружении моего подарка.

Вдруг мне представилось его тело, голое и мокрое, ощущение его кожи, скользкой от мыла. Тихо выругавшись, я отодвинула занавеску, включила воду, чтобы она стала теплой. Мне надо было смыть Слезы раньше, чем я сделаю что-нибудь, о чем потом пожалею. Сегодня мне ничего не грозит. Никто не появится у меня в дверях по крайней мере до завтрашнего утра. Я возьму Роана, наполню ладони шелком его кожи, завернусь в сладкий аромат его тела. Кому от этого будет плохо?

Но это говорили Слезы, а не я. Сегодня мне надо заставить голову работать, если я собираюсь убраться из города. Полиции это не понравится, но копы меня не убьют, а родственники убьют. И вообще в Калифорнии даже смертной казни нет.

Платье разорвалось настолько, что я попыталась стянуть рукава с плеч, как у жакета, но молния держала их на месте. Спереди платье густо и склизко пропиталось маслом. Никогда не видела, чтобы кто-то так безрассудно тратил вещество, которое даже сидхе считают драгоценным. Но если бы я погибла с Алистером Нортоном, то сидхейский колдун мог бы считать, что никто не знает, что такое Слезы Бранвэйн. Сидхе весьма снобистски думают о том, что знают и чего не знают низшие фейри. Колдун или колдунья полагали, что, если я погибну, им ничего грозить не будет.

Эти сидхе, кто бы они ни были, передали Слезы Бранвэйн смертному для использования против феи. Это наказуемо вечной мукой. У бессмертия есть свои теневые стороны, и одна из них – что наказание может длиться очень, очень долго.

Конечно, как и наслаждение. Я закрыла глаза, будто это могло отогнать приплывающие ко мне образы. Но я думала не о Роане – о Гриффине. Он был моим женихом несколько лет. Если бы мы смогли сделать ребенка, мы стали бы мужем и женой. Но ребенка не было, а потом осталось только страдание. Он изменил мне с другой женщиной-сидхе, а когда мне хватило дурного вкуса упрекнуть его, он мне сказал, что надоело ему быть с полукровкой-смертной. Ему нужна настоящая вещь, а не бледное подражание. Эти слова до сих пор звенели у меня в ушах, но перед глазами стояли его золотистая кожа, медные волосы, упавшие поперек моего тела. Я уже много лет о нем не думала – и вот ощущаю его вкус на губах.

На одну эту ночь, пока действует масло, оно может превратить низшего фейри или даже человека в сидхе. Они будут светиться силой давать и получать наслаждение, как любой из нас. Это великий дар, но, как и другие фейрийские дары, обоюдоострый. Потому что потом этот человек или фейри всю жизнь будет тосковать по этой силе или этому прикосновению. Роан – фейри, лишенный своей магии, своей тюленьей кожи. Ему нечем защититься от того, что могут сделать с ним Слезы.

Я знала, что мне не хватает прикосновения другого сидхе, но до сих пор не осознавала насколько. Если бы Гриффин был здесь, я бы ушла к нему. Наутро я могла бы вогнать ему нож в сердце, но ночью я бы ушла к нему.

Я услышала в двери шаги Роана, но не повернулась. Не хотела смотреть, как он там стоит. Не была уверена, что моя избитая сила воли это выдержит. Спереди платье было разорвано, но все равно я не могла сама расстегнуть молнию.

– Ты не мог бы меня расстегнуть?

Голос мой прозвучал придушенно, будто слова приходилось вытаскивать из губ клещами. Наверное, потому, что я хотела крикнуть: "Возьми меня, буйный зверь!", но это было бы лишено достоинства, а Роан заслуживал лучшего, чем остаться жаждать того, чего ему никогда больше не получить. Я могла бы отбросить гламор и переспать с ним после этой ночи, но каждый раз, когда он касался бы меня в истинном виде, только увеличивал бы зависимость.

Он расстегнул мне молнию и потянулся помочь снять платье с плеч. Я отдернулась.

– Я вся в Слезах, не прикасайся ко мне.

– Даже в перчатках? – спросил он.

О них-то я и забыла.

– Нет, в перчатках, я думаю, безопасно.

Он медленно, осторожно поднял ткань с моих плеч, будто боялся до меня дотронуться. Я выпростала руки, но платье так пропиталось маслом, что липло и не хотело соскальзывать. Оно липло как толстая и тяжелая рука, присасываясь, пока я его отдирала от тела. Роан помог мне стащить ткань через бедра, наклонившись, чтобы я могла выйти из него. На каблуках я держалась неустойчиво и тихо ругнулась, что не сняла их раньше. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как он помогает мне раздеваться. Оперлась на его плечо, чтобы не упасть, и чуть не хлопнулась, когда моя рука коснулась голой кожи.

Я открыла глаза и увидела, что он стоит передо мной на коленях, голый, если не считать перчаток. Я шагнула прочь от него так резко, что оказалась в ванне, сев на задницу, вытянув перед собой руку, чтобы отстранить его. Я сидела в воде на дюйм и нашаривала краны, чтобы ее отключить.

Роан смеялся.

– Я думал, что раздену тебя раньше, чем ты заметишь, но не знал, что ты будешь закрывать глаза.

Он содрал перчатки зубами, все еще держа в руках мое платье. Потом сунул голые руки в пропитанную маслом ткань, прижал ее к своей голой груди.

Я все мотала головой.

– Ты сам не знаешь, что делаешь, Роан.

Он посмотрел на меня через край ванны, и ничего не было невинного в этих карих глазах.

– В эту ночь я буду для тебя сидхе.

Я села в ванне, будто собиралась купаться прямо в белье, и попыталась заговорить разумно. Только кровь будто отхлынула от мозга и собралась в других местах. Трудно было думать.