Боярышня Евдокия 4 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна - Страница 32

— Сейчас велю! — недоуменно поморгав, вновь засуетился дворник.

— Вели, вели, — ворчливо напутствовала она его и, все ещё улыбаясь, добавила: — Гаврила Афанасьевич, ты бы того самое, взял бы наш короб, — она стрельнула глазками в сторону показавшегося дядьки боярича, — а я за боярышней побегу, а то мало ли чего… того самого! — и засмеявшись, помчалась за Евдокией Вячеславной.

В Дмитров въезжали измученные дорогой. День не распогодился, а к концу дня вовсе начался дождь со снегом, перешедший в самый настоящий ливень. Где-то вдалеке даже гремел гром, будто бы сейчас весна, а не начало зимы. Сани скребли полозьями по ледяной каше, а шкуры, которыми укрывались, уже давно промокли.

Дуня готова была разрыдаться от бессилия, но смотрела на плотно сжавшего губы Ванюшку, на промокших всадников и продолжала удерживать потяжелевшую шкуру со своей стороны саней.

У князя Юрия Васильевича[3]её уже ждали и буквально вытащили из саней. Ноги-руки так затекли и замерзли, что отказывались слушаться. Дуня успела заметить, что челядь всем помогает спешиться и говорят о бане, а потом всё помнила урывками.

Вот её раздевают и ведут париться, натирают чем-то приятно пахнущим, массируют голову маслом. Вот поят горячим морсом и снова охаживают веничком. Потом вроде кто-то будит её и выводит на улицу продышаться.

— Ух, что же это деется! — слышит Дуня сквозь шум дождя. — Боярышня, ты поспешай, а то замерзнешь, — кричат ей в ухо, укрывая от ветра и небесного водопада.

— А где мой брат?

— Вместе с мужами. У нас есть банька для воинов.

— А эта?

— Эта малая банька, для женок и гостей.

А потом сильно громыхнуло и Дуня увидела силуэт молодого мужчины, подбегающего к ней.

— Гаврила?

— У меня конь грома испугался! — крикнул он. — Бегал успокоить и тебя увидел…

Последние слова с расплывающейся по лицу улыбкой заглушил новый грохот и ослепляюще яркий свет. У Дуни все волоски по всему телу дыбом встали и дыхание перехватило из-за наэлектризованного воздуха. Сопровождавшая её женщина обмякла от страха и осела на крытый плашками переход, мелко крестясь. Евдокия едва сумела её придержать, чтобы та не встряхнула себе позвоночник.

— Дуня, не бойся, — донесся до неё напряжённый голос Гаврилы, и она повернула голову к нему.

— Я отражу гнев Перуна!

— Какой гнев? — не расслышав его сквозь шум дождя переспросила она, но тут же в её глазах отразился ужас понимания, происходящего: — Не шевелись… не трогай! — всё, что успела она крикнуть, прежде чем Гаврила метнул нож в шаровую молнию.

Глава 14.

— А-а-а-а-а! — сипела жёнка, скованная ужасом. Она бы с удовольствием лишилась чувств, но сверху поливало ледяным дождем и это удерживало её в сознании .

— Гаврила, ты как? Жить будешь или помирать собрался? — давясь нервным смехом, спросила Евдокия.

Всклокоченный боярич растерянно посмотрел на неё и прошептал:

— Не знаю.

Она его ответ прочитала по губам. Подошла, подняла упавшую на землю шапку и прижала к себе, утихомиривая шумно бьющееся сердце. У Гаврилы волосы на голове встали дыбом и ей показалось, что от них идет пар.

— Давай я тебе помогу, — предложила Евдокия и хотела взять его под руку, но при прикосновении её щёлкнуло током. — Ой, ты колешься!

Гаврила тоже почувствовал укол, и его глаза округлились :

— Видно, на роду мне написано помереть, — с горечью произнёс он, закатывая глаза и жадно ловя капли дождя.

— С чего бы? — ворчливо отозвалась Дуня и помогая подняться на ноги сопровождавшей её женщине. — Милая, давай, вставай! Промокнешь, заболеешь!

— Он! Он! Он! — повторяла она, тыча пальцем в Гаврилу.

— Любимчик богов! — торжественно провозгласила Евдокия и многозначительно посмотрела на неё.

— О-о-о, — выдохнула она, закрывая себе рот руками.

— О таком никому никогда не надо рассказывать, чтобы не навлечь на себя и свой род беду, — проникновенно сообщила ей боярышня и чуть жестче добавила: — Запомни это.

— И отцу Пафнутию нельзя?

— Дорогуша, тебя как зовут? — придерживая женку, вкрадчиво спросила Евдокия.

— Стеша я.

— Стешенька, если хочешь, то расскажи, конечно, но он не сумеет воспользоваться твоей удачей, — терпеливо, с нотками сочувствия, произнесла Евдокия, стараясь не обращать внимания, как холод пробирается к телу под быстро промокающей одеждой .

Но оставлять столь неоднозначный вопрос нерешенным было нельзя :  когда-то молнии считались знаком Перуна и почитались воинами, а сейчас сие явление трактовалось резко отрицательно и могло иметь серьёзные последствия. Первое, что ныне приходило людям на ум — при помощи молний бог карает нечистых!

В Европе уже сто лет жгли тех, кого подозревали в связи с духами, а молнию считали прямым указателем на неугодных богу. Так что судьба Гаврилы сейчас зависела от болтливости нечаянной свидетельницы Стеши.

Евдокия мгновенно прочувствовала проблему и принялась её решать. Она сразу вспомнила, как старец Феодосий жаловался, что в Европе кардиналы обуяны жаждой крови, и подстрекаемые своими монахами готовы развязать настоящую войну по борьбе с инакомыслием.

И только сейчас, при взгляде на расширившиеся от ужаса глаза обывательницы,до Евдокии дошло, что печально известная в будущем «охота на ведьм» уже созрела!

Название «охота на ведьм» лишь в малой степени отражало, что было на самом деле. В Европе на кострах горели мужчины, женщины и дети. Их было много, очень много. Но ещё больше было замучено в застенках при допросах и милосердно казнено.

Вот поэтому Евдокия, несмотря на непогоду,нежно поглаживала испугавшуюся женщину по плечу и старалась внушить ей, что об увиденном нельзя никому рассказывать. Ни подружкам, ни своему князю, ни отцу Пафнутию.

Конечно, на Руси всегда любили болтать, и не диво встретить попа расстригу, свободно рассказывающего всем, как он понимает служение Богу. И люди всё ещё помнят язычество, считая, что это не мешает быть православным. Но случается, что за подобную болтовню и память о старых богах можно пострадать.

— Стеша, ты меня поняла? — проникновенно спросила Евдокия, стараясь не давить, чтобы женщина со страху не стала врать.

— Боярич же узнал перст Перуна? — пролепетала она.

— Боярич — воин, и ему дали благословение в понятном для него виде.

— Молонья могла меня убить, — Степанида уже твёрдо стояла на ногах и во все глаза смотрела на пришибленного Гаврилу. Мимо кто-то быстро пробежал, бросив удивленный взгляд на задержавшихся возле баньки женщины с девой и бояричем.

— Могла, но не убила, потому что он благословлён, а не наказан. Тебе посчастливилось увидеть божий знак, и коли сумеешь сохранить доставшиеся тебе по случаю капли удачи, то твоя жизнь обязательно измениться к лучшему, а не сумеешь, то…

— Я никому не отдам свою удачу! — жарко воскликнула женщина, прижимая руки к груди.

— Вот и хорошо, — вздохнула с облегчением Евдокия. — А теперь скорее в дом,пока мы не замерзли.

Степанида засеменила ко входу, а Дуня, чуть помедлив всё же ухватила Гаврилу за рукав и потащила за собой. Его волосы намокли и уже ничем не выдавали недавнее происшествие.

— Ожог есть? — быстро спросила она его.

— Нет, то есть да… не знаю...

— Ясно. Тебя где поселили?

— Рядом с гридницей дали закуток. Мы с дядькой там.

— Я пришлю к тебе Ванюшиного пестуна с мазью от ожога. Нельзя, чтобы на воспаленную кожу попала грязь.

— Дунь… — Гаврила покраснел и тут же исправился, — Евдокия Вячеславна, а правда, что ты говорила про меня? Неужто сам Перун меня выделил?

— Гаврила Афанасьевич, вот ты мне скажи, если у меня ноги в росе вымокнут, то это означает, что меня отметила сама мать сыра земля?

— Э-э-э, нет!

— Ну,так и молния. Кстати, именно эта называется шаровой и немного полетав, она исчезла бы сама собой, если бы ты не бросился сражаться с нею.