Игра в прятки - Джонс Лора - Страница 4

– Лю-ук! – Мужской голос так долго растягивает папино имя, что оно начинает поскрипывать. Я никогда прежде не слыхала этого голоса.

– Барон де Контуа? – удивляется папа. – Прошу вас, заходите! – И он бросается протирать стул тряпкой, смахивая пыль.

Я узнаю это имя. Де Контуа. Он не только наш домовладелец, но и хозяин почти всех окрестных земель, его карманы битком набиты деньгами тех, кто снимает у него жилье. Любопытно, почему барон явился сюда собственной персоной, а не прислал служащего. Он никогда раньше этого не делал.

В ответ на приглашение де Контуа усмехается, будто отец произнес нечто конфузное, и с нелепой манерностью входит в дом. Барон усердно старается уберечься от пыли и каменной крошки на полу, словно перебирается через сточную канаву.

– Позвольте представить вам моих дочерей, барон, – говорит папа, кладя ладони нам на плечи и заставляя присесть в реверансе. – Это Лара и ее сестра София.

Де Контуа, с ног до головы одетый в жемчужно-голубое, рассматривает Лару дольше, чем дозволяют приличия. Так же, по моим наблюдениям, ведут себя и другие мужчины. У этого и глаза жемчужные, правда тускло-серые, точно кто‑то высосал из них цвет, как мозг из косточки. Лицо заостренное, подбородок будто наконечник стрелы. Когда он оценивающе изучает мою сестру, на щеке у него подрагивает мускул.

– Очарован, – тягуче произносит барон, переводя взгляд с Лары на наши рисунки, до сих пор разбросанные по столу. – А что у нас здесь?

Беря их в руки, де Контуа большим пальцем смазывает изображения, и мне ясно, что он это нарочно. Я норовлю протянуть руку, чтобы выхватить у него наброски, но отец не дает мне этого сделать.

– Хм, – бормочет де Контуа, – пожалуй, стоит еще попрактиковаться. – Он щелкает пальцем по Лариному рисунку. – Вид у этого кролика довольно странный…

Он небрежно отшвыривает рисунки, и меня захлестывает ледяная волна гнева.

– Это утка, – возражаю я. – Вы что, слеп…

– Барон, могу я вам чем‑нибудь помочь? – перебивает меня папа.

Де Контуа раздраженно кривит губы. Я тоже.

– Сожалею, Тибо, но я принес… – он колеблется, – …неприятные вести.

У отца тотчас вытягивается лицо.

– Ясно, – отвечает он. – Девочки, идите-ка поищите мать, я уверен, что ей нужна ваша помощь.

Я неохотно следую за Ларой к лестнице, но, переступив порог, задерживаюсь. Из-за двери доносится голос де Контуа, липкий, как патока, и огорченные вопросы отца.

– Боюсь, что так, – цедит де Контуа. – У меня нет другого выбора, кроме как повысить вам арендную плату до двадцати ливров. Прямо сейчас.

– В месяц? Но, барон, это больше трети моего заработка…

– Однако дела у вас идут совсем неплохо, правда? Вы наверняка сможете взять дополнительные заказы.

Теперь я понимаю, почему этот человек явился сам, а не прислал служащего. Судя по голосу, барон явно забавляется. Он получает удовольствие, наблюдая, как его арендаторы пугаются и выкручиваются.

Отец не отвечает; наступает долгое молчание, прежде чем де Контуа снова заговаривает.

– Знаете, Люк, я лишь на прошлой неделе слыхал, будто тюрьмы вроде Бастилии переполнены теми, кто не в состоянии платить по счетам…

– София! – шипит с верхней площадки лестницы моя сестра. – Подслушивать нехорошо!

И не успеваю я возразить, как Лара сбегает по лестнице, хватает меня за руку и тащит в гостиную. Я напрягаю слух, но больше мне ничего не удается расслышать.

Огни Марселя

Неделю спустя

Лара

Сегодня, когда я ехала на облучке отцовского фургона, произошло нечто загадочное. Все ощущения вдруг обострились: окружающие краски сделались более яркими, солнечные лучи, греющие лицо, более теплыми, небо – более ослепительным, необъятным, бездонно-синим.

Возможно, это потому, что я сижу рядом с Гийомом, который правит лошадьми, – он помогает папе с доставкой заказов. На каждой кочке и ухабе дороги наши бедра на миг соприкасаются, но никто из нас об этом не упоминает. Я никогда раньше не находилась в такой близости от него.

– Значит, твой дедушка приехал сюда еще до его рождения? – спрашивает Гийом. Он имеет в виду папу, который сейчас дома, у себя в мастерской. Несмотря на поздний час, он еще долго оттуда не выйдет. С тех пор, как нам повысили плату за жилье, у него нет другого выбора.

– Да, – киваю я, – из Алжира. – Дедушка познакомился с бабушкой на танцах, несколько лет спустя они поженились. Ее семья живет в Марселе на протяжении многих поколений.

– Я никогда не думал, что Люк – уменьшительное от Лукмана, – замечает Гийом. Он старательное выговаривает непривычное имя. – Но ведь фамилия у тебя французская?

– Папин отец поменял ее вскоре после того, как поселился в этих краях. Решил, что лучше, если фамилия будет звучать по-французски. До войны у дедушки в Алжире была хорошая работа. Конечно, когда он переехал сюда, все изменилось. Но дедушка научил папу читать, а тот – нас.

– Вот это да! – говорит Гийом. – Жаль, что я не умею ни читать, ни писать.

– Зато ты умеешь подковывать лошадей, – возражаю я. – Это ничуть не хуже. Даже лучше.

Я представляю, как Гийом каждый день трудится в дядиной кузнице: обрабатывает металл, вытащенный из горна, помогает изготавливать многие из папиных инструментов.

– И как же встретились твои родители? – спрашивает Гийом, поворачиваясь ко мне, и в этот момент колеса с его стороны скатываются в колею, фургон накреняется, и меня бросает на Гийома. Мы быстро отстраняемся и отворачиваемся друг от друга, делая вид, что любуемся видами с противоположных сторон.

– Они познакомились, когда папа был подмастерьем каменщика. Однажды вечером, возвращаясь из каменоломни, он заприметил маму, шедшую домой. Та трудилась на мыловаренной фабрике.

– Той, что принадлежит де Контуа?

– Именно.

Я представляю, как мама вместе с другими фабричными девушками идет с работы, благоухая лавандой, которую добавляли в мыльную массу. Рассказывая про те времена, папа против своей воли давал нам понять, что мама тогда была совсем другой: более мягкой, беспечной, смешливой. Когда папа впервые увидел ее на лесной опушке, она вместе с другими девушками пела песню, подобрав нижние юбки и выставив напоказ загорелые ноги. Сейчас трудно вообразить ее такой.

– Мама ушла с фабрики, когда поняла, что ждет меня, – продолжаю я. – А меньше чем через два года появилась Софи.

– Мне нравится Софи, – добродушно вставляет Гийом. – Очень нравится.

– Она бывает ужасно строптивой, – отвечаю я, – но всегда из добрых побуждений. Напомни-ка, сколько всего у тебя братьев и сестер?

Гийом смеется.

– В избытке. – Он перебирает поводья пальцами, словно пересчитывая тех и других. – В доме самый старший я. Кроме меня – пятеро младших… Два парня и три девчонки. Еще есть моя старшая сестра Агата. В детстве она была мне как мать, потому что та всегда занималась младшими. Сейчас Агата с семьей живет недалеко от столицы. Ее муж – конторщик.

– Боже, как вас много. Моя тетушка тоже живет под Парижем.

Мы проезжаем поворот дороги, примерно в паре миль от дома, и впереди появляется россыпь мерцающих огней Марселя. Неподалеку находится таверна, и громкий говор ее посетителей доносится до нас задолго до того, как они возникают перед нашими глазами. Приблизившись, мы видим столпившихся у входа мужчин, которые в спустившихся сумерках хрипло разговаривают, смеются и звенят стаканами.

– Они отлично проводят время, – замечает Гийом и на мгновение переключает свое внимание с дороги на меня.

– Осторожно! – восклицаю я, хватая его за руки, чтобы удержать поводья: прямо перед фургоном на дорогу вылезает какой‑то изрядно набравшийся тип, заставляя животных отшатнуться и заржать.

– Тпру! – кричит Гийом. – Берегись!

Он останавливает лошадей в двух шагах от пошатывающегося гуляки. По одежде я признаю знатного господина, хотя не понимаю, почему он кутит здесь. Пьяный мужчина снимает парик и насмешливо кланяется, даже не думая уходить с дороги. Так продолжается несколько минут, после чего его заносит на обочину.