Игра в прятки - Джонс Лора - Страница 22

– Тем не менее, – продолжает тетушка Бертэ, – мне не нравится, что фабричные распускают слухи. – Она наливает в свой стакан немного вина. – Но если я расскажу вам все, что знаю, больше об этом не заговаривайте. Ни с другими работниками, ни с кем‑либо еще.

Мама поднимает бровь.

– Ничто из сказанного не должно выйти за пределы этой комнаты. Ясно? – Тетушка Бертэ делает большой глоток вина. – Все случилось в воскресенье, поздно вечером, на следующий день после Bal de Printemps [38] – ежегодного весеннего праздника, который мсье Вильгельм устраивал для своих работников. На фабрике никого не было. Мадам Жюстина и юный мсье Жозеф ушли и надолго пропали. Поскольку в этом не было ничего необычного, тревогу подняли лишь тогда, когда они оба не вернулись к ужину. В это время разразилась небывалая гроза. – Тетушка испускает долгий, прерывистый вздох. – В конце концов насквозь промокшую мадам Жюстину обнаружили в дальнем конце сада. К сожалению, было уже слишком поздно.

Я замечаю, что тетушка ничего не говорит о человеке, который нашел мадам. И о том, чем этот тип, Эмиль Порше, занимался в замковом саду посреди ночи. У меня в голове роится все больше вопросов. Я хочу подробнее расспросить тетушку о том, что мы уже знаем от Бернадетты. О положении, в котором было найдено тело, о наготе мадам…

– А что насчет отметин на шее у мадам Жюстины? – не удержавшись, спрашиваю я. Сердце у меня безумно колотится.

Тетушка Бертэ поджимает губы.

– Ну надо же! У этих фабричных и впрямь языки без костей.

– Они говорили, будто ее нашел какой‑то мужчина, – добавляю я.

– Верно, – неохотно отвечает тетушка. – Но он не имел к этому никакого отношения. По словам мсье Вильгельма, официальный вердикт гласил, что трагическая смерть мадам произошла в результате неудачного ограбления. В ту пору на le grande route [39] случился всплеск разбойных нападений. Повинный в ее смерти злоумышленник, должно быть, тайком подобрался к замку. Бедная мадам просто оказалась не в том месте и не в то время.

У меня холодеет нутро. Что‑то в этой истории не сходится.

– Но если бы с ней был Жозеф, он бы, конечно, рассказал…

– В том‑то и дело, – медленно произносит тетушка. – Когда ее нашли, сына с ней не было. И, боюсь, Жозеф никогда не сможет поведать о том, что произошло той ночью с его матерью у него на глазах. Если он действительно что‑то видел.

Снова повисает зловещая, словно затаившийся хищник, тишина. Совсем как в прошлый раз, когда мы в этой самой комнате обсуждали с тетушкой загадочную смерть мадам Жюстины.

– Мальчика нашли почти на вершине старого платана, – вздыхает тетушка Бертэ. – Того большого дерева в конце сада…

Моя сестра бледнеет.

– Несмотря на все наши усилия, мсье Жозеф несколько часов не соглашался слезть с дерева. Он находился так высоко, что уже почти рассвело, когда одному из мужчин удалось добраться до мальчика и с помощью веревки осторожно спустить его вниз. А на протяжении следующих недель… Словом, он замкнулся в себе, как моллюск в раковине, бедное дитя. Мсье Вильгельм не видел иного выхода, кроме как отправить сына в школу. Ему было всего одиннадцать лет…

– Это… это ужасно, – шепчет Лара.

Несколько минут все молчат. У меня не укладывается в голове: как же выходит, что сейчас все идеально, а в следующее мгновение обстоятельства коренным образом меняются и ни единая душа не способна этому помешать. Мне вспоминаются инструменты моего отца, его фартук и резные камни – все то, чего я больше никогда не увижу.

– Мсье Вильгельм так и не стал прежним после смерти жены, – продолжает тетушка Бертэ. – Он не выносил никаких напоминаний о ней в доме. Находил их слишком болезненными. И даже больше не пользуется старой супружеской спальней: она заперта, и вся мебель в чехлах. Пока мсье Жозеф был в школе, его отец избавился от всего имущества его матери, вплоть до последней шпильки, вплоть до обо… – Женщина осекается.

– Вплоть до чего, тетушка? – спрашивает Лара, кладя руку на руку тетушки Бертэ. – Вы не обязаны рассказывать, если не желаете.

– Ну… просто мсье Вильгельм распорядился удалить всю прежнюю отделку – и даже сорвать во всем замке старые обои. Комнаты были повсюду оклеены новыми.

– Вот вам мужчины, – вставляет мама. – Когда на их пути встречается то, с чем они предпочли бы не сталкиваться, они вечно доходят до крайностей.

– Ты не понимаешь, сестрица, – возражает тетушка Бертэ. – Уничтоженные обои были специально разработаны мсье Вильгельмом. Каждую сценку взяли непосредственно из жизни мадам Жюстины. Было изображено все, чем она занималась с мужем и сыном. Вот почему мсье объявил, что обои нужно убрать. Он не мог вынести напоминаний о том, что утрачено навек.

Мне известно о мужчинах, которые рисуют женщин или ваяют их в обнаженном виде из мрамора, но я никогда не слыхала, чтобы кто‑нибудь изображал женщину на обоях. И не могу понять, что это: романтика или одержимость.

– Мадам Жюстина была его музой, вот в чем все дело, – бормочет тетушка Бертэ, точно угадав мои мысли. – И это хорошо, ведь по крайней мере у Жозефа осталось хоть что‑то.

– По-моему, вы сказали, что все обои были сорваны… – начинаю я. – Тетушка, вы подразумеваете, что обои были уничтожены во всех комнатах, кроме…

– Кроме башни, – отвечает она, медленно кивая. – Ведь этой комнатой, в сущности, никогда подолгу не пользовались, и в то время никто не озаботился ее переделать. Все, что осталось от обоев с изображениями мадам Жюстины, находится именно там.

– Все, что осталось?.. – переспрашиваю я. – А их не могут изготовить снова?

– О нет, – отвечает тетушка. – Печатные формы тоже были уничтожены. По приказу мсье. К тому лету, когда Жозеф вернулся из школы, от его матери почти ничего не осталось.

– Как жутко… Вся ее жизнь там, на обоях, – произносит Лара, ее голос разносится вокруг и отдается эхом. – Бедный Жозеф! У него даже не было возможности попрощаться.

– С тобой все в порядке, София? – осведомляется тетушка Бертэ. – Ты прямо побелела.

– Мне… – лепечу я, на ходу подбирая слова. – Простите, тетушка, но мне нехорошо. Вы не будете возражать, если я вернусь домой?

Башня

Софи

Я делаю несколько шагов по коридору и в нерешительности замедляю шаг, ощущая тяжесть массивных стен замка, вздымающихся надо мной. Я понятия не имею, куда идти и даже как подняться на следующий этаж, не говоря уже о том, чтобы добраться до башни.

Я перевожу дух и с уверенностью, которой вовсе не испытываю, велю себе: «Это наверняка несложно, думай!» Я представляю себе замок снаружи. Если смотреть на фасад, башня будет находиться справа. Значит, все, что нужно, – пойти в ту часть здания и отыскать путь наверх.

Убедившись, что вокруг никого, я спешу к выходу тем же путем, которым мы сюда пришли, вспоминая, как выглядели подземные галереи, лестницы и коридоры, которые мы увидели впервые почти три недели назад. И выясняется, что я все запомнила верно, потому что, не дойдя до лестницы, ведущей к двери черного хода, я замечаю еще одну, убегающую наверх. В дальнем конце коридора звучат чьи‑то голоса, и на миг у меня возникает искушение отказаться от своей затеи, коль скоро я совсем близко от выхода. Но когда прислуга приближается, я бросаюсь вверх по недавно обтесанным простым каменным ступеням и через несколько секунд оказываюсь у какой‑то двери.

Хотя лестница, минуя эту дверь, ведет выше, я, не удержавшись, протягиваю пальцы к ручке, хотя бы для того, чтобы попытаться определить, в какой части замка я сейчас нахожусь и на сколько этажей мне еще предстоит подняться. Совсем чуточку приоткрыв дверь, я заглядываю внутрь.

И замираю в изумлении: моим глазам предстает необычайно просторная и роскошная зала, настолько контрастирующая с теми помещениями замка, которые я видела до сих пор, что у меня захватывает дух. По-видимому, это вестибюль – бесконечное, как огромная пещера, пространство, отделанное полированным мрамором, с поражающим воображение «шахматным» полом, составленным из квадратов черного и светлого дерева. С потолка свисают две громадные шарообразные люстры, заливающие залу ярким светом, подобно паре солнц, а навстречу им грациозно устремляется парадная лестница с затейливыми коваными перилами. У меня такое чувство, будто я из своего маленького, серого, будничного мирка непостижимым образом попала в огромный, ослепительный мир.