Игра в прятки - Джонс Лора - Страница 10

– Уведомление?

– Теперь, когда ваш муж… – Мужчина замолкает.

Грудь мне будто сжимает в тисках.

– Погиб, – выдавливает мама. – Вы это имели в виду?

Служащий беззвучно открывает и закрывает рот, явно не находя слов.

– О, это был… несчастный случай, мадам.

«Несчастный случай». Что за издевательское выражение!

– Я хочу сказать, что… к сожалению, у барона де Контуа не было выбора, кроме как несколько недель назад поднять вам плату за жилье. Ваш муж, судя по всему, не сумел собрать эту сумму.

Мама сжимает кулаки, сминая бумагу, которую держит в руке.

– Теперь же вы вдова и… Словом, барон де Контуа надеется, что вы здесь не останетесь. Что ваши потребности будут… лучше удовлетворены в другом месте.

Мама сразу переходит к делу.

– Сколько у нас времени?

Служащий откашливается.

– Неделя. Барон де Контуа убежден, что этого достаточно.

– Барон де Контуа знает, о чем говорит, не так ли?

Мужчина будто не замечает маминой колкости.

– Он также просил меня сообщить вам, что инструменты, материалы и все прочее, что хранится в нижнем помещении, теперь являются его собственностью и подлежат изъятию в счет не внесенной платы за жилье…

– Вещи в мастерской принадлежат моему отцу, он купил их на собственные средства! Ваш господин не имеет на них права, он просто пропьет все, что помогало отцу трудиться! Он не имеет никакого права! – Эти слова слетают с моих губ прежде, чем я успеваю подумать, меня бросает в дрожь, щеки мои пылают.

Служащий барона поднимает бровь.

– Мадам, могу лишь посоветовать вам привить своей дочери хорошие мане…

Не дослушав, мама захлопывает дверь у него перед носом.

– Что случилось? – раздается у нас за спинами голос Лары, которая медленно спускается по лестнице, потирая висок. Она лежала. Должно быть, ее разбудил шум. – Ох, мама, – вздыхает она, прочитав врученную служащим бумагу. – Что же нам делать?

Через несколько дней приходит послание, адресованное маме. Я застаю ее с ним за столом в гостиной и сразу узнаю тетушкин почерк. Мое внимание привлекает торчащий из-под письма большой квадратный кусок похожей на ткань бумаги с какими‑то узорами.

Я зову из кухни сестру, и мама угрюмо передает ей письмо.

– Ну, что там написано? – нетерпеливо спрашиваю я, внезапно испугавшись, что это тетушкин ответ на предыдущее мамино письмо и что она предлагает Ларе работу на фабрике.

Сестра быстро просматривает первую страницу.

– Тетушка благодарит нас за то, что сообщили ей о па. Выражает свои соболезнования…

Именно Лара предложила уведомить тетушку Бертэ о случившемся. Я мало что помню из происшедшего тем утром, в первые часы после моего возвращения с улицы, однако припоминаю, как сестра писала письмо, едва водя пером по бумаге и щурясь, чтобы разобрать буквы, поскольку свежая рана на голове все еще причиняла ей сильную боль.

Лара переворачивает тетушкино письмо, и губы ее приоткрываются от удивления. Она читает вслух:

– «Сестра, у меня хорошие вести. После получения вашего последнего ужасного сообщения мне пришла в голову одна мысль. Я переговорила с хозяином, мсье Вильгельмом Оберстом, и мне улыбнулась удача: я добилась места здесь, на обойной фабрике в Жуи, не только для Лары, но и для вас с Софией».

Вильгельм Оберст. Это имя звучит по-немецки. Наверное, он австрияк. Как и наша легкомысленная королева.

– Это ведь тот самый человек, в доме которого тетушка Бертэ ведет хозяйство, верно? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает мама, выжидающе глядя на сестру. – Продолжай, Лара.

– «Хозяина очень заинтересовал твой опыт работы на мыловарне, сестра, и он весьма охотно предложил тебе место в красильне. Мсье Оберст – справедливый человек и добрый хозяин».

Мама фыркает:

– Как будто такие вообще существуют.

– «Здесь, если ты согласишься, – читает Лара, – найдутся и два места для твоих девочек. Поскольку хозяин счел, что Лара прекрасно рисует, он готов устроить ее в печатню, где разрабатываются рисунки для обоев. Для Софии тоже есть работа в красильне: она будет помогать с красками, которые используются при печати…»

– В красильне? – взвиваюсь я. – Почему именно Ларе всегда достается самое лучшее?

– Не начинай, София, – обрывает меня мама. – Нам повезло, что для нас в этой стране вообще нашлась хоть какая‑то работа!

Лара продолжает:

– В конце тетушка Бертэ пишет, что нам предоставят жилье. Домик совсем небольшой, но в нем хватит места для всех троих. Тетушка просит прислать ответ как можно скорее и, если мы согласны, безотлагательно готовиться к переезду в Жуи-ан-Жуван.

– Кажется… – шепчет мама, и я с изумлением вижу, что уголки ее рта приподнимаются.

– Подожди, мама, – говорит Лара, – тут в конце приписка. «Прикладываю к письму образец обоев, которые производятся на фабрике: это один из самых востребованных узоров».

Моя сестра достает из-под письма образец – тот самый квадратный кусок обойной бумаги, который я уже заметила. На нем напечатана сценка: сидящая в комнате молодая женщина, отвернувшаяся от зрителя. Овал рисунка заключен в темное обрамление, придающее ему законченный вид.

Я никогда раньше не видела обои так близко, и они кажутся мне странными. Материал настолько тонок, что, когда смотришь его на просвет, изображение видно с другой стороны, что позволяет нам с сестрой одновременно рассматривать его. Темно-красный печатный узор напоминает запекшуюся кровь на коже. Я разжимаю пальцы и отстраняю от себя бумагу.

– Надо немедленно приступать к сборам, – объявляет мама. – У нас много дел.

– Но что… – Я пребываю в полной растерянности. – А как же папины вещи? Что с ними будет?

Мне становится дурно при мысли, что принадлежности, которыми папа пользовался каждый день, теперь никому не нужны. Деревянные рукоятки инструментов, которые стерлись от долгого употребления и приобрели очертания его пальцев, кожаный фартук, принявший форму его тела. Обломки камня, с которыми отец уже начал работать. Они подобны обломкам его самого: это все, что от него осталось.

– Их придется бросить тут, – отвечает мама. – Мы не можем взять их с собой.

– Но…

– Довольно, София! Ради всего святого! Почему ты вечно всему противишься? В любом случае, как не преминул заметить тот человек, все, что находится в мастерской твоего отца, теперь является собственностью барона де Контуа. – И мама добавляет что‑то еще, но ее слова теряются в потоке моих мыслей.

Я смотрю на Лару, ожидая, что она тоже возразит. Но сестра пристально изучает свои руки, лежащие на столе, в ее лице ни кровинки. С тех пор, как она прикоснулась к образцу обоев, мы не услышали от нее ни звука.

– Девочки, – говорит мама, – вы в самом деле воображаете, что у нас есть выбор? Такая работа, как эта, да еще с жильем, не на каждом шагу попадается. Особенно в наши дни. В стране полно таких же, как мы, безработных, у которых нет ни дома, ни денег на пропитание.

В маминых словах сквозит несвойственная ей мягкость. Меня внезапно осеняет: мама рада, что уезжает. Она не думает ни о папе, ни о жизни, которую он прожил здесь с нами. Ни о чем этом она не думает.

Мама наклоняется к Ларе.

– Надо написать об этом сестре.

Диктуемые ею строки эхом отдаются у меня в ушах. Я не хочу уезжать. Не хочу покидать место, где жил, работал, смеялся папа. Сердце стучит у меня в горле, мне трудно дышать. А вдруг я забуду его? Воспоминания ускользают, как вода сквозь пальцы. Они расплескиваются и утекают прежде, чем успеваешь их задержать. Вдруг я забуду его, забуду все это?

Лара запечатывает письмо, и в комнате воцаряется тишина. Мы оставим здесь не только папины вещи, но и надежду на то, что когда‑нибудь вдвоем с Ларой сможем работать у папы в его мастерской. Кажется, у нас отняли все, о чем мы когда‑то мечтали. И сделал это тот самый человек. Де Контуа. Он все разрушил.

Я украдкой гляжу на маму. Она смотрит на письмо тетушки Бертэ так, словно это ключ и карта нового мира.