Ветер знает мое имя - Альенде Исабель - Страница 11

Она прибыла в Соединенные Штаты, переплыв Рио-Гранде вместе с отцом, крепко в него вцепившись. Это произошло в начале января 1982 года, через двадцать четыре дня после бойни в Эль-Мосоте. Об этом она говорила очень редко. С отцом, пока тот был жив, – никогда: он спрятал свою боль в запертой шкатулке, в самом дальнем уголке памяти, считая, что только молчание сохранит эту боль в неприкосновенности. В словах воспоминания растворяются, искажаются, а он ничего не хотел забывать. Летисия тоже не упоминала об этом при американцах: в ее новой стране никто не знал, что это за Эль-Мосоте, а если бы она рассказала, что там произошло, ей бы никто не поверил. В самом деле, мало кто мог найти Сальвадор на карте, и трагедии этой страны, до которой было рукой подать, казались древней историей далеких краев. Эмигранты из Центральной Америки, на взгляд американцев, были все одинаковы: смуглые нищие люди, люди с другой планеты, неожиданно возникающие на границе с грузом своих проблем.

Из своего детства Летисия помнила немного: запах дыма от плиты, которую топили хворостом, буйную растительность, вкус молодой кукурузы, птичий хор, тортильи на завтрак, бабушкины молитвы, плач и смех братьев и сестер. Мать она никогда не забывала, хотя сохранился только один снимок: ее сфотографировали на деревенской площади, беременную первым ребенком. Эту реликвию дочь хранила в шкатулке, своем переносном алтаре, вместе с фотографиями отца, свидетельством о своем третьем браке – единственном, который что-то значил, – первым зубом своей дочери и другими священными предметами. Ярче всего из тех времен она помнила кровавую расправу, хотя и не присутствовала в деревне, когда все произошло. Эти образы Летисия собирала всю жизнь – искала и искала, стремясь понять. Так и получилось, что она как будто все видела своими глазами.

Многие поколения ее семьи жили в сальвадорской деревеньке Эль-Мосоте: двадцать с чем-то хижин, церквушка, дом священника и школа. Их лачуга, как и все прочие, была дощатая, с земляным полом, – две комнаты, где ютились родители, дети и бабушка. Радиоприемник, всегда включенный, был настроен на станцию, которая передавала новости и народную музыку; на стене висела раскрашенная от руки свадебная фотография родителей, застывших в торжественных позах, на полочке стояла гипсовая статуэтка Богоматери Мира, покровительницы Сальвадора. Кордеро, как и остальные жители деревни, принадлежали к евангелистам, хотя страна в целом была католической, но это не мешало им почитать Богоматерь Мира. Летисия и двое братьев спали на полу, на матрасе, бабушка делила постель с одним из внучат – с тем, который не мог ходить, поскольку родился с больными костями, – а родители с двумя младшими детьми занимали вторую кровать. Они держали кур, собак, кошек и свинью, животные бродили сами по себе, на воле, да и дети тоже: ребятишки играли в горах, в пещерах, среди диких зарослей и озер. И с самых юных лет помогали по хозяйству и в поле. Летисия ходила с матерью стирать белье на реку; его замачивали на ночь в воде с золой, потом мылили и били о камни. Чтобы не снашивать обувь, девочка шла в школу с единственной парой сандалий в руках и надевала их только на пороге. В тесное помещение школы набивалось много учеников – туда ходили дети из окрестных деревень, и единственная на всю школу учительница раздавала им пожелтевшие от времени учебники и заставляла себя уважать, пользуясь безотказным методом: в знак поощрения раздавала леденцы, в наказание била линейкой по рукам. Отец обрабатывал землю, как и все жители тех мест; на своем маленьком поле он, как и все односельчане, выращивал кукурузу, юкку и авокадо. Мы бедняки, говаривал отец, но все же не такие, как те, что гнут спину на кофейных плантациях; по крайней мере, семья не голодает. Воскресная служба была главным событием недели: в единственный выходной день все надевали праздничную одежду, пели гимны и молились, чтобы вредители не пожрали посевы, скот хорошо плодился, партизаны и солдаты оставили их в покое, а Иисус всегда был рядом. Кордеро молились еще и за Летисию, у которой уже несколько месяцев болел живот, а настои аниса, мяты и петрушки ничуть не помогали. Главным праздником в деревне было крещение восьмилетних детишек. Утром процессия направлялась к реке, ребят торжественно погружали в воду, а вечером пили, ели и плясали. Бабушка уже шила Летисии белое платье – заранее, готовясь к следующему году.

С каждой неделей боли усиливались. Девочка опухла, не хотела есть, то и дело засыпала, ходила как сомнамбула. Она так ослабела, что ее уже не отправляли стирать белье на реку или помогать бабушке на кухне, однако не позволяли пропускать школу. Однажды ее стошнило в школьном дворе. Вечером учительница сама привела ее домой и поговорила с отцом:

– Послушайте, дон Эдгар, у вашей дочери кровавая рвота, это очень серьезно.

– Да, бывает, что ее рвет. Ее осматривал врач от правительства, тот, что проезжал здесь четыре или пять недель назад, сколько мне помнится.

– И что он сказал?

– Что у девочки несварение желудка и анемия. Оставил капли и велел есть больше мяса и фасоли, но ей ничего не идет впрок. Все по-прежнему. Я бы сказал, даже еще и хуже.

– Нужно отвезти ее в больницу.

– Это слишком дорого, госпожа учительница.

– Посмотрим, что можно сделать, – отвечала та.

В воскресенье пастор обрисовал прихожанам сложившуюся ситуацию, и, как всегда в таких чрезвычайных случаях, каждый внес свою лепту: на эти деньги купили два билета на автобус, осталось немного и на дорожные расходы. Бабушка положила в сумку лучшее платье девочки, чтобы она выглядела прилично в столице, а в корзинку – хлеб, сыр и половину жареного цыпленка. Мать мало чем могла помочь в сборах, она отдыхала после долгих и трудных родов, но все же проводила мужа и дочь к автобусной остановке. Соседи, пастор и учительница тоже пришли попрощаться. Прочитав короткую молитву, священник вручил Летисии маленький пластмассовый крестик: он сверкает в темноте ночи, сказал святой отец, как любовь Иисусова – в самые мрачные времена.

Поездка в автобусе, битком набитом взрослыми, детьми, живыми курами и всякого рода котомками, по извилистым, неровным дорогам, могла лишить Летисию последних сил, но учительница дала отцу пузырек с каплями валерианы, которые сама принимала от бессонницы. От этих капель девочка почти всю дорогу проспала, приникнув к отцу, а вторая доза подарила ей сон и в городе, когда им пришлось провести ночь на скамейке в парке.

В больнице им сказали, что нужно записаться на прием и приехать через два месяца, когда подойдет их очередь, но пока Эдгар Кордеро заполнял формуляр, тряска в автобусе оказала свое действие: дочь рухнула на колени и ее вырвало кровью перед самой регистратурой. Девочку быстро увезли на каталке, отец смотрел, как она исчезает за дверью. Через несколько часов он узнал, что у Летисии прободение язвы, ее срочно прооперировали. Эдгару объяснили, что девочка потеряла много крови, требуется переливание, и она пробудет в больнице, пока состояние не стабилизируется. Здесь дожидаться бесполезно, сказали ему, лучше позвонить через несколько дней и выяснить, когда девочку можно будет забрать. Эдгара пропустили к дочери на несколько минут, но девочка еще не отошла от анестезии; отцу оставалось только поцеловать ее в лоб и уповать на помощь Иисуса.

Эдгар Кордеро вернулся в деревню автостопом, на попутных грузовиках, поскольку не мог использовать обратный билет на автобус: его следовало сохранить, чтобы позже отвезти Летисию.

Через два дня после операции Летисия еще оставалась в больнице с перевязанным животом и синяками на руках от уколов и капельниц, но уже понемногу ела кашку и, чтобы ноги окрепли, несколько раз в день проходила по коридору, опираясь на ходунки. Сначала кружилась голова и колени казались ватными, но Летисия упорно тренировалась, поставив себе целью быстро выздороветь и вернуться домой: ей не терпелось взять на руки новорожденного братика.