Небо красно поутру - Линч Пол - Страница 4

Он двинул по перевалу Толанда там, где мир сгустился в зелени, и вышел на реку, огибавшую всю его длину. Перешел ее вброд по хребту из камней, и широким шагом поднялся по склону сквозь расступавшиеся камыши, и отыскал проселок – шел он с мощью человека, нацеленного на что-то одно, а когда небо раскрылось, не остановился, проселок от дождя размяк, и башмаки его пачкались в мякоти под ним.

Небу еще было что дать. Дождь падал плотней, и он остановился под деревом и сгорбился на корточках. Картузом облепило ему голову, и дождь капал на лицо. Костюм испятнало темным, кожу холодило. Он слушал, как позвякивал полог листвы и раскатисто трещала сорока, и уловил взглядом птичку над собой, посмотрел, как порхает она по дереву, а лазоревый поясок ее сияет. Подле него безликие желтые диски скерды обихаживались шмелем толстым, как его большой палец на руке.

Дождик смягчился до мороси, и он закатал рукава и вновь двинулся дальше. Побеленную граничную стенку поместья на Мшистой дороге он встретил там, где свет был жидок и рассеян сквозь деревья. Дальше увидел он раскинувшееся имение. Земля раскрывалась вширь, и он зашагал в нее, трáвы сиянье зелени, сад царство цветенья. Перед ним подле хлевов выстроились в ряд конюшни, и широкая спина дома свысока поглядывала на двор.

Койл натянул картуз пониже на глаза и направился к конюшням, тишина, вот только лошадь всхрапывает, и тут увидел брата своего на поле с мерином. Долгое братнино лицо сузилось, когда тот его заметил. Он стиснул челюсть и глянул через плечо, а Койлу начал сердитым шепотом.

Ты какого хера тут делаешь?

Койл не пошел навстречу шепоту брата, а вместо этого заговорил обычным голосом, тихо и ровно. Разбираюсь со всем этим, как и надо было.

Койл глянул, как брат его качает головой, размах его челюсти воздвигся пред ним, как препятствие. Вспышка в глазах и то, как сжался у него рот, и Койл уже увидел в нем лицо своего отца.

Этот ублюдок молодой где-то тут? спросил он.

Я ему оседлал. С собакой куда-то подался – ты погоди-ка, постой, сказал он.

Джим воздел руки, как будто это могло кого-то остановить.

Нигде годить я не буду. Поговорю с парнягой-то, а.

Не поговоришь.

Я уже решил. Это как есть неправильно.

Ты прав. Выселять вас как есть неправильно. Но если Фоллер увидит, как ты тут отираешься, хер ты что сделаешь.

Я про то, чтоб тихонько залечь, слышу с того дня, как слишком боялся и рот раскрыть.

Фоллер с его ребятками до тебя позже доберутся. Сам же знаешь, как оно.

Поглядим.

Ступай домой.

Койл улыбнулся. Хаханьки-ха.

Брата он оставил стоять онемело на поле и перелез через ограду, что неуверенно покачнулась под его тяжестью, и вышел на гравий подъездной дорожки. Камешки во влажности своей поблескивали, и хруст их под ногою, а затем пред ним красным восстала передняя дверь. Он потянул за колокольчик, и снял картуз, и сдернул листок вьющегося плюща со стены, покатал его, пока тот не испачкал ему большой палец. Дверь тяжко распахнулась. Перед ним встала домашняя служанка, волосы прилажены к черепу туго, а голубые глаза ударили в него таким взглядом, что она будто б читать могла его вот как есть.

Будьте любезны, мне нужно с хозяином поговорить.

В ответ от нее ничего, кроме взгляда в полный рост.

Передайте ему, это Колл Койл, сын Шемаса Койла.

Из-за женщины наблюдали укрепленные на стене оленьи головы с глазами-мраморками. Он на нее воззрился и подумал, будто в глазах у нее заметил движение, но потом она заговорила: Не можу вам ничем, – и навалилась телом на дверь, и закрыла ее. Койл миг обождал и позвонил в колокольчик опять, но дверь оставалась замкнута. Он поколотил кулаком в филенку и оторвал струнку плюща. Повернулся и обошел вокруг дома, встретился с бдительным взглядом горничной у двери в судомойню и брата своего нашел на конюшне.

Куда ублюдок, выродок этот поперся нынче утром?

Я тебе грил, иди домой.

Скажи мне, где он.

Брат вздохнул, а потом показал. Гортагор. Он обычно обратно в окружную едет по тропе Малыша Джо.

Джим провожал взглядом широкую спину брата, пока тот выходил с поля, а потом почесал себе челюсть и вновь обратился к лошади.

Хэмилтон пустил свою лошадь иноходью по сенной тропке, вившейся узко, собака ж его умелась вперед. Он поглядел в небо и на солнце в домовине туч, и увидел, что напряглось оно дождем, и позвал собаку, но той не видать было и не слыхать. По тропе, опутанной терном, он доехал до изгиба, а дальше приметил и гончую свою, и очерк человека на коленях.

Койл повернулся, когда увидел верхового, и встал посередь тропы. Картуз свой он снял и поднял руку, а когда всадник не остановился, пошел рядом с кобылой, и взялся за кольцо ее узды, и вынудил лошадь остановиться.

Хозяин, произнес он.

Всадник дал лошади шенкеля, чтоб двинулась вперед, но Койл держал животное крепко. Хэмилтон опустил взгляд и оскалился. Наваксенные сапоги да плисовые штаны, застегнутые в позолоту, и фалды расправлены у него за спиной, а вот глаза нестойко подернуты красным. Хэмилтон взял себя в руки, и взглянул на сапоги свои, и смахнул грязь тылом руки в перчатке. Койл поднял на него взгляд, уловил, как в дыханье человека доносится ему вчерашняя вечерняя выпивка.

Сэр, неправильно оно, то, что вы творите.

Гончая вертелась вокруг передних ног лошади.

Вы слушаете, сэр?

Мужчин начал окутывать легкий дождик, и Хэмилтон поерзал в седле. Глаза его выискали небо, и выискали собаку, и выискали они тропу дальше того места, где стоял этот человек. Он откинулся назад и вогнал пятки в лошадь, но Койл держал ее на месте, шепча тихие слова, чтоб сбить животину с толку, отчего глаза ее, как он увидел, заметались, а потом животное успокоилось.

Отпусти мою лошадь, произнес Хэмилтон. Второй раз просить не буду.

Пока вы со мной не поговорите, не отпущу, сэр.

Хэмилтон глянул на него, и его рука отыскала в кармане часы, и он посмотрел, сколько времени, и сунул их обратно, а затем сверкнула улыбка.

Если желаешь, чтоб твой брат и дальше на меня работал, лучше отойди.

Койл сглотнул и посмотрел на гончую, которая уселась глазеть, и тут небо распахнулось настежь. Каждый из них стоял так, будто к дождю они были равнодушны, и, хотя, возможно, так оно и было, Хэмилтон наконец не выдержал. Он перекинул ногу над крупом, и с силою слез с лошади, и с вожжами в руке вознамерился пройти мимо Койла. Тот же отвернул в другую сторону, вторично захвативши узду, лошадь занервничала, а двое встали друг против друга.

Я вас прошу меня просто выслушать, сказал Койл. Мой отец работал на вашего отца всю свою жизнь, – помер на работе этой, ей-же-ей. От нас вашей семье ничего, кроме хорошего. Брат мой тоже вот.

Отец твой помер от собственной дурости. А братец твой? Ну, тут ему конец.

Что такое?

Конец ему тут, я сказал. Всем вам.

Койл уставился в красные глаза его, и слова из него поперли жаркие и яростные. Проклятье на вашу душу, сказал он и плюнул в ноги этому человеку.

Хэмилтон воззрился на него, широко открыв глаза, а затем на губах у него возникла ухмылка.

Проклятье на мою душу? Да ты свою только что проклял. Это тебе я кости переломаю, это твоя шея треснет у меня на веревке. И я возьму твою жену, и вырежу из нее ребенка, и набью ее своим семенем, а другую соплячку твою, которую ты своим ребенком зовешь, возьму и скину с моста в мешке, и все вы в преисподнюю отправитесь.

В голове у Койла помутилось, и нутро его мира схлопнулось до тьмы, а рука оглыбилась. Ринулся он на человека перед собой, его кулак попал тому в челюсть, поддержанный весом всего его тела за ним. Лошадь взвилась на дыбы, и человека отшатнуло назад, пока не рухнул он на камни стены. Тихонько хлопнуло – то голова его разломилась на камне, и кость вдалась внутрь, из него хлынула кровь, а глаза его закатились, словно бы стараясь озарить зреньем тот пролом, затопивший дневным светом мир его, обратившийся во мрак. Из горла его донесся сиплый хрип, а из носа ручейками просочилась кровь и слилася с пеной слюны у его рта. Ноги у Койла подломились от этого зрелища, и он пьяно зашатался. Собака заскулила, а он взглянул на голову перед собою, продырявленную, как гнилой плод, на голову, поникшую вбок на плечо, и на коленях подполз к человеку, царапая протянутыми руками грязь, и поймал мозговое вещество того, вязко выливавшееся из проломленной кости, и попробовал запихнуть его обратно руками, тихонько поскуливая самому себе ох Иисусе.