Крепостная (СИ) - Брай Марьяна - Страница 59

Я прислушалась. Там, куда я собиралась постучать, возился кто-то возле самой двери. Осторожно ударив костяшками пальцев по облезлой фанере, я отошла в сторону, потому что казалось: сейчас дверь распахнется, и на меня кинется с ножом в руке тип, похожий на того, что лежал на улице.

Дверь отворилась, женщина с масляной горелкой появилась в дверном проеме. Посмотрела по сторонам и, заметив меня, замерла. Только одним взглядом, пристально исследующим меня, она давала понять, что жива. Растрепанные волосы, желтеющий уже синяк под правым глазом, заеды – корочки на потрескавшихся губах.

— Тебе чаво, барышня? – в голосе ее была претензия и любопытство одновременно.

— Яа-аа… Вот, у меня письмо от… - я знала наизусть, что женщину, отправившую его, зовут Ольга, но под этим взглядом моментально все забыла.

— Ольгу? Проходи, - бросив взгляд на уже затертый знатно конверт, она отошла от порога и пропустила меня внутрь.

В нос пахнуло немытыми телами, туалетом, плесенью, сыростью – всем, что могло пахнуть отвратительно и соответствовать статусу этого места.

— Вон туда, за печь, - она указала на встроенную в угол бывшую когда-то светлой печку-голландку и исчезла в ближайшей комнате.

Я постучалась и долго прислушивалась к тишине за дверью, надеясь услышать за ней детский лепет. Да хоть и плач! Я молила Бога лишь о том, чтобы ребенок был там. Я не могла с пустыми руками возвратиться домой. И не хотела пока даже представлять, найду ли Петра. И если найду, то в каком состоянии.

— Тсс, - послышалось из-за двери, и часть груза с моей души упала.

Щелкнула щеколда, явно мощная и совсем не подходящая к двери, которую можно вынести ударом ноги.

— Ты кто? – заспанное личико, тонкое, даже изящное, с красиво вздернутым носиком и окаймлённое копной рыжих волос, появилось в небольшой щели. Девушка явно держала дверь ногой, боясь непрошенных гостей.

— Я Надежда. Вы прислали мне письмо. Прошу, откройте. Я одна и боюсь… - я осмотрелась и снова встретилась взглядом с той, что могла быть Ольгой.

— Проходите, только тихо. Я снимаю тут койку. Нас шестеро. Некоторые недавно вернулись с работы, - дверь приоткрылась чуть больше, и я увидела тесно заставленное койками пространство. Девушка, тонкая и почти прозрачная, как и черты ее лица, лавировала между лежанками в сторону большого окна, а потом резко повернула направо. Там, за тряпичной занавеской стояли еще три кровати.

— А ребенок? Клара вернулась? – я больше не могла ждать, и вопрос вырвался из меня.

— Клара? – сначала девушка осеклась, а потом словно что-то вспомнила. - Да, точно… секунду, - она завозилась между громоздким комодом и пустой кроватью, которую, по всей видимости, и занимала.

А я осмотрелась. Поблёкшие обои, некогда декоративные, ломались и провисали, словно несчастные воспоминания о былом благополучии. Снопы белого, будто больного утреннего света, пробиваясь сквозь щели между плотными, но грязными и рваными портьерами, освещали лишь неподвижные, укутанные с головой фигуры да пыльные углы, которые не видели веника больше пары месяцев.

— Вот он, ваш Герман, - с этими словами Ольга подняла из-за кровати спящего младенца. Во сне губки его то кривились, то растягивались в улыбке, то собирались в нежный розовый бутончик. Светлое личико словно светилось изнутри и делало это место чуть живее.

— Есть хоть что-то, во что его можно завернуть? Я заберу и отвезу его деду, - боясь, что девушка передумает, я протянула руки.

— Вы сразу с поезда? – спросила Ольга.

— Да, но это не беда…

— На ногах еле держишься. Идемте, заварим чаю, - она положила было свёрток обратно, но я воспротивилась, и Ольга распрямилась снова с мальчиком на руках.

Выйдя в коридор, я хотела взять его сама, но в руках был саквояж, который ставить на пол было просто опасно.

Мы прошли к дверному проёму возле печи, за которым оказалась кухня.

— Хорошо, у нас есть минут двадцать, пока все не вылезут, - Ольга, кутая тощие плечи в рваный платок, указала мне на табурет, передала Германа, потом посмотрела в зев очага, подобрала с пола несколько щепок и подожгла их, уложив в очаг.

— Значит, Клара не вернулась? Или приходила? – мне нужно было как можно скорее выяснить все о ней и о Петре.

— Я расскажу быстро, только не перебивай. Здесь любая посчитает, что у меня слишком длинный язык. Но я с таким трудом не позволила отдать его в приют… - Ольга с улыбкой посмотрела на маленькое сокровище, лежащее в моих руках.

Пока закипал чайник, пока мы пили пустой чай без сахара, Ольга поведала мне историю Маруси Щукиной, дочки средней руки купца, сбежавшей из дома в шестнадцать лет с офицером, который оставил ее беременную. Маруся избавилась от ребенка, но не избавилась от надежды найти мужчину, за счет которого будет жить.

В итоге девушка прибилась к кабаре, пару раз съездила с любовником в Париж, и кличка «Маруська-француженка» прилипла к ней, как банный лист на разопревшую задницу.

А потом она встретила Петра, студента, в скором времени оканчивающего университет и по протекции родителей планирующего занять хороший пост в своей Тмутаракани. Петр сох по Марье, как лыко, забытое на заборе, а она все никак не могла понять: как удобнее его использовать. А еще, как назло, кавалеры получше не попадались.

Чтобы удержать любимую, Петр бросил учебу. А все деньги, положенные матерью на обучение, потратил на то, чтобы одеть, обуть, перевезти в съемную квартиру «дочь богатого мануфактурщика, сильно разозлившую отца желанием жить в России и оттого пребывающую в нищете и скорби”.

Я слушала, и у меня на затылке шевелились волосы. Я даже начала отряхивать их, думая, что это таракан. Не хотелось бы привести пару в деревню.

— Но как вы знаете, что это ребенок Петра? – спросила я, наверное, самое важное.

— Когда она прибежала сюда и рассказала, что беременна, они жили вместе уже несколько месяцев. Петр не то чтобы отпускал ее куда-то, он и дома не отходил от нее ни на шаг. Так вот она и плакала, и смеялась, тараторя что-то. Мол, не думала, что мне Бог даст после того греха, который сотворила с первым ребенком.

— А вы? – я настолько погрузилась в этот хоррор, что казалось, смотрю фильм с лихо закрученным сюжетом.

— Я посоветовала родить. Ведь Петр готов не только жениться, он все готов был сделать ради нее. И она согласилась… - и тут Ольга опустила глаза.

— А принесла его вам потому, что вы не дали его убить? – спросила я, снова заглянув в личико, словно списанное с иконы, и внутри будто бы перевернулось яичко в стакане воды.

Ольга молча закивала в знак согласия.

— Все верно. Я узнала, сколько времени требуется на дорогу, я уговорила всех, кто живет в этой комнате. Я умоляла, я стояла на коленях, чтобы его не выкинули к сиротам. Я знаю, что это такое. Я знаю все о сиротских приютах, - губы Ольги тряслись, крылья носа трепетали, а щеки становились розовыми.

— Все хорошо, вы большая молодец, Оленька, - я больше не чувствовала себя восемнадцатилетней девчонкой. Я чувствовала себя женщиной, прожившей прошлую свою жизнь полностью, а за ней еще одну. Я хотела обнять это несчастное дитя, сказать, что она сделала важное и святое дело.

— Вам нужно идти. Те, что сейчас проснутся, начнут клянчить денег за то, что терпели его. Вы слишком хорошо одеты для этого района, - Ольга зашмыгала носом, провела ладонями по лицу и встала, - сейчас я принесу покрывало. Есть еще пара пеленок.

Вернулась она через минуту, не больше. В руке ее был узелок размером с двухлитровую миску.

— Да, еще письмо. Оно вам, Надежда. Я отдам и документы, потому что надеюсь съехать отсюда. Как только дождусь денег.

— Вот, - я вынула из кармана приготовленные еще в экипаже, сама не зная зачем, десять рублей.

— Нет, вы что? Я его не продаю! – она выставила руки перед собой.

— А я не покупаю. Вы кормили и поили его, не работали, чтобы сидеть с ним, не дали его в обиду! Если бы здесь был его дед, он нашел бы и дал вам червонец! А еще, если вам что-то понадобится. Вдруг! У вас есть наш адрес. Это город, но на деле деревня. Там нужно много работать, но никогда не останешься голодным. Я жена его деда. Его бабушка, - посмотрев на младенца, я снова улыбнулась.