Крепостная (СИ) - Брай Марьяна - Страница 47

Довезли мы барина домой со стонами и воплями. В комнату Фирс его занес уже белым от боли и холода.

Пока мы с Глафирой компрессы делали, а Нюра отвар готовила, чтобы напоить страдальца, в гостиной появился хорошо поддатый Петр.

— Говорил ведь, доктора оставить надо, - начал он старую песню.

— А платить ему ты из чего собирался? – грозный голос Осипа из-за распахнутой в спальню двери несколько остудил пыл нашего привыкшего жить на широкую ногу барчука.

— Вот и говорю: продать земли с усадьбой, ехать в Петербург и жить как люди! – помолчав, продолжил Петр.

— Флигелек нам прикупишь? Али в гостиницу пристроишь, пока деньги не закончатся? А потом на полянку вернемся? Чтобы хорошо жить, надо много работать, Петр, - Осип начал закипать. И я жестами показала Фирсу, что Петра надо присадить.

— А ты не хорохорься, батюшка! Думаешь, коли молодуху себе прижил, то и сам моложе стал? Да она теперь из тебя только и будет, что деньги тянуть. Или ты на нового наследника надеешься? – голос Петра удалялся. Видимо, у Фирса получилось задуманное.

— Дурак ты, Петруша, ой, дурак! Право слово. Зачем человека из навоза тянуть, коли ему там хорошо. Пусть в ём и обживается, - вдруг серьезно и совсем без горечи заявил Осип.

— Сам, пока не повзрослеет и не поумнеет, твоим умом, барин, он никогда не станет жить, - подтвердила я.

— Препоны строил, чтоб земля не продалась. Больше не буду. От этого, видать, и перекосило. Только и делал, что придумывал, как ему помешать. А он и по голове моей готов пройти, не поскользнется. Все. Обещаю и тебе, и себе, что отпущу его, - Осип даже внешне как-то расслабился.

Три дня мы делали щадящий массаж, а потом еще неделю глубокого. Вечерами я натирала мужа разогревающей мазью Домны. Мы читали книги на разные голоса, пили чаи и даже смеялись. Утром я уезжала в мастерскую, потому что ладони словно горели, чувствуя необходимость в этом труде. Осип оставался на Нюру. А возвращалась я дотемна, чтобы провести с ним время.

И в первых числах мая Петр нашел покупателя.

Осип, как и обещал, даже не расспрашивал сына о делах. Играл в шашки, шахматы, гулял потемну к реке, а потом до ближайшей деревни. Которая скоро станет чужой. И люди будут смотреть на него, как на предателя, как на человека, обманувшего их, продавшего их, как скотину.

А я все вспоминала о письме, которое Клара должна была передать с доктором. Ответа, коли отправить она обычным способом не могла, ждать было зря. И я, как и Осип, отпустила эту историю, решив, что буду простым сторонним наблюдателем.

Глава 43

Проводя все время от темна и до темна в мастерской, я с первой выплаты Осипом обзавелась стареньким коричневым платьем, парой передников из плотного двухслойного льна и нарукавниками.

А самое важное: я сама купила кисти и прочие мелочи, название которых даже не знала. Просто тыкала пальцем и просила дать «вот эту штуку». Тоненькие лопаточки, которыми можно наносить толстые мазки, щипцы, тоже миниатюрные, малюсенькие ножи – все это пополнило мой набор инструментов.

Одним утром заметила, что в доме сняли все шторы, вынесли ковры и даже покрывала с постели.

— А это что? Генеральная уборка? – поинтересовалась я у Глаши.

— Дык ить скоро чистай чатверг! Мы завсегда заранее все убираем. Забыла ты ли, чо ль? – она посмотрела на меня снова, как на дурочку.

— Ой! Совсем забегалась, прости, Глаша. Можно я вечерами что-то делать буду? Можешь стирку мне оставить…

— Ишшо чиво! У тебя там дел и без того за глаза. Николаша нам рассказал, что ты такой красоты придумала: у барина глаза остановились! Говорит, ты продавать их собралась. Барину чичас поддержка деньжатами шибко нужна. Тем болье, что земель мало осталось-т. Да и те барин наш не спешит себе на руку использывать. Говорят, он народу сказал, что в первый год вапче ничего с них не возьмёть!

— Ого! А не привыкнут они просто так-то?

— А не просто так, Надьк. Землицу обработають, зерно да горчицу посадють. Масло-т горчишное хорошо шло. А сами пока деньжатами хоть маленько обживутся, продавая свое.

— Поняла. Значит… чистый четверг? А опосля него Пасха?

— Конечно! Христосыватьси будем. Самый светлый праздник, - Глаша светилась, как пасхальное яичко.

Даже в мое время, в моем детстве Пасха была поважнее Нового года. И мне ужасно нравилась эта предпраздничная суета, рождающая ощущение новизны, светлого продолжения жизни. А для этих людей праздник был особенным куда больше.

До обеда в голове крутились картинки из моего прошлого, где крашеные яйца, куличи, пироги и застолья в каждом доме, куда зашел похристосоваться, перемежались с чувством начала весны. Настоящей весны!

Осип не поехал в мастерскую, остался с Петром, чтобы помочь правильно оформить документы на продажу.

Я решила идти пешком. И не пожалела: лавки и небольшие магазины изменились: окна были натерты до блеска. Почти на каждом замечала то небольшой букетик из еловых веток, то веночек из них же.

В одном из купеческих домов, где на первом этаже лавка, а второй этаж занимали хозяева, я увидела свежую вывеску. Не яркие, но заметные цвета привлекали внимание всех без исключения.

На деревянном «баннере» размером с ламповый телевизор красовалась корзина с крашенками. А рядом на тарелке, естественно, кулич!

Торговали в этой лавке посудой. Но меня на картинке привлекла не она. Взгляд мой остановился на плохо нарисованной фарфоровой солонке. Или это было просто украшение для стола… Выполнена эта штуковина была в форме яйца.

Я моментально вспомнила господина Фаберже. Истории его деятельности я не знала, но шкатулка в форме пасхального яйца предстала пред моим мысленным взглядом «как живая».

Нет, не было идеи делать ее в размер яйца! Нужна побольше, чтобы могла стать подарком на Пасху. Девушки и женщины смогут хранить в них миниатюрные поминальники, крестики или просто выставлять на стол, как вазочки для конфет.

Николашку я затащила в мастерскую с улицы, не объясняя, что случилось. Скинула шаль, пальто и, налив из горячего чайника его «фирменного» чая, принялась описывать то, что хочу.

— Пасха-т нынче двасать третева! Это считай, - он закатил глаза, видимо, прикидывая, сколько времени до нее осталось.

— Десятое сегодня. Тринадцать дней! Надо делать шкатулку в форме яйца, но на донышке сточить, чтобы она стояла. Но немного наискось, чтобы острие яичка вверх смотрело, - торопясь, словно дорога была каждая минута, затараторила я.

— Девка, давай, не понужай так, перво-наперво нарисуй мне сбоку ее. И покажи, покуда крышка будет. Какого размеру хоть примерно?

Пару часов мы рисовали, примерялись, мяли промасленную бумагу, чтобы воочию посмотреть на размер и удобство. А потом вспомнили, что есть снег, и перешли лепить макет на улицу.

Николай перемерил со всех сторон наше снеговое яичко, почесал за ушами, сделал необходимые записи и, как сказочный персонаж, сообщил, что «утро вечера мудренее. Иди, Иван Царевич, отдыхай, а к утру все будет.».

Естественно, я не ушла, потому что до восьми вечера было еще много времени. Я занялась шкатулками.

К Пасхе усадьбу украсили еловыми ветвями, в доме зажгли свечи. Воскресение Христа начинали отмечать как Новый год: сидя за столом и не прикасаясь к пище. Страстная неделя заканчивалась аккурат в полночь, и, говорят, весь городок светился Пасхальными свечами из нарядных окон.

Утром все шли на праздничную службу, а с обеда начинали ходить в гости. Христосоваться.

Я еле дожила до обеда, потому что в той самой купеческой лавке с красивой вывеской около двери на продажу взяли две моих шкатулки. И обещали отдать аж сто рублей двадцать третьего апреля, сразу после службы.

Мы с Нюрой и Глафирой запланировали зайти в лавку после праздничной службы в церкви. Нет, она не работала в Пасху. Просто тот самый купец Илья Федорович Смольников пообещал, что продаст мои прекрасные изделия перед Пасхой, и дал расписку на сотню.