Скорость. Назад в СССР 3 (СИ) - Хлебов Адам - Страница 10

Я с удовольствием покрасил бы стены в какой-нибудь персиковый или светло-кофейный цвет, но так как они все были вдоль и поперек исписаны формулами, графиками и непонятными цифрами, я решил пока их не трогать.

Я собирался раздобыть фотоаппарат, отснять, проявить и напечатать фотографии. Только после того, как уверюсь том, что сохранил всю информацию, я стану красить или наклеивать на стены обои.

Сначала я пытался записывать названия и порядок книг, но потом понял, что Комбинатор меня ввел в заблуждение. Он хоть и говорил, что постоянно пользуется всеми для своих вычислений.

Но за период совместного проживания и подготовки к гонкам я заметил, что он брал от силы пять или шесть справочников и две книги по дискретной математике.

Все остальные, как лежали и пылились на «своих» местах, так там и оставались.

Пару раз в коридоре случались небольшие «обвалы» и тома возвращались в стопки в хаотичном порядке.

Комбинатор, как «плюшкин», просто не хотел нарушать милый сердцу «порядок вещей» и боялся потерять что-нибудь ценное. Хотя главное у него находилось в голове.

А большинство книг ему вовсе не требовалось. Мне показалось странным комната отца Комбинатора, складывалось такое ощущение, что он тут давно не жил.

Я так его ни разу и не видел. Мог ли Комбинатор пудрить мне мозги? Мог, конечно, только непонятно для чего. Может, что-то прятал в комнате от меня?

Это укрепляло мои подозрения.

Еще в конце коридора я обнаружил наглухо забитую дверь на черную лестницу. Если ей и пользовались когда-нибудь, то это было давно, аж во времена пророка Моисея.

Кухня наша была в более-менее приличном состоянии, благодаря усилиям, которые я прикладывал раньше.

Советская кухня хотя и предназначена прежде всего для приготовления пищи, но для нашего человека она представляет собой центр общественной жизни.

Здесь расположено сердце советской квартиры.

Это место встречи и взаимодействия домочадцев, главная сцена, точка сборки семьи, плацдарм обсуждения публичных событий в жизни квартиры.

Никакие «залы», «столовые», «большие комнаты» или «гостиные» не могли заменить или обесценить «кухню».

Ничто не могло сравниться с кухней по сакральности. Здесь плакались жилетку, обсуждали грандиозные планы.

Собирались на рыбалку, охоту, жениться, разводиться. Обсуждали бюджеты на отпуск, будущие покупки, вели серьезные воспитательные разговоры с детьми.

Одним словом, советский человек на кухне мог находиться даже тогда, когда не готовил никакой пищи, не ел и не выполнял другой домашней работы.

Можно смело сказать, что после спальни, кухня была вторым местом по количеству проведенного в квартире времени.

Еще я привел в порядок санузлы, потому что предполагал, что кто-то из гостей может остаться у меня на ночь. А джентльмену негоже иметь загаженные толчок и ванную.

После того как я час поколдовал с моющими средствами, сантехника и краны просто засверкали.

Ничуть не хуже, чем у капиталистов в западных фильмах в лучших буржуинских гостиницах, констатировал я с гордостью, оглядывая результаты проделанной работы.

Но я так сильно вымотался, что слишком поздно вспомнил про джинсы.

Эти сто десять рублей были единственной суммой, которую я истратил на себя, не считая продуктов и предметов личной гигиены типа станка для бритья, мыла и так далее.

Остальные деньги были разделены на две части: на покупку автомобиля отцу и те, что отложены в заначку до лучших времен.

Теперь я вытащил из воды свои ковбойские штаны, покорившие весь мир своим удобным покроем, простотой и дизайном.

Говорят, что в Америке их могут себе позволить и носят все — от мала до велика. То есть, как говорит Слава, «каждый первый».

Хрен его знает, может, и так. У нас в Советском Союзе это роскошь.

Наверняка они у них так стоят значительно дешевле. Ну не месячную зарплату же?

Я с силой отжал «левисы», развернул, и держа за пояс, попытался оценить степень усадки.

Штаны были еще мокрые, до утра вряд ли высохнут. О том, чтобы их надеть в кино, видимо, не могло быть и речи.

Утюг!

Я из-под завалов я извлек кучу полезных предметов, в том числе и новенький электрический утюг.

Разгладив и одев джинсы, я обрадовался, когда обнаружил, что они действительно сели, но подошли идеально по размеру.

Я посмотрел на себя в зеркало. Конечно, не Ален Делон, но оттуда на фоне серых, исписанных мелом, бетонных стен, на меня смотрел вполне себе приятный молодой человек восемнадцати лет от роду.

Мне начинал нравиться интерьер с формулами и уравнениями на стене. В этом было что-то бунтарское, не такое, как у всех.

А у меня, как у и многих людей моего возраста и поколения присутствовало стремление к тому, чтобы у меня было что-то отличительное и индивидуальное.

Что ни делается — всё к лучшему, — вспомнил я старую мамину поговорку, снял полувлажные джинсы, повесил их на батарею отопления и отправился досыпать.

Во второй раз я проснулся я довольно поздно. Сказывалась нагрузка от уборки.

Я наскоро ополоснулся ледяной водой в ванной, потому что решил себя закалять.

Почистил зубы, побрился. Обмотанный полотенцем отправился готовить себе яичницу. Мы привезли из Латвии и честно подели между собой остатки растворимого кофе, оставив хозяевам денег за него.

Сначала у меня мелькнула предательская студенческая мысль о том, что кофе можно скомуниздить. Ну что взять с бедного советского студента?

Но потом вспомнив, что я уже не бедный, тут же оставил десять рублей.

Сейчас было здорово запивать глазунью на куске рассыпчатого, но очень мягкого белого хлеба, глотками ароматного кофе «с танцовщицей».

Закончив завтрак, я тщательно вымыл посуду, потом втиснулся в еще довольно мокрые джинсы.

Они обладали влажным холодком в поясе, надел новую голубую рубашку, купленную по случаю в фирменном магазине Лейпциг.

Тогда мы со Славой поехали покупать ему туфли перед поездкой в Ригу. Немецкий универмаг перенесли с Ленинского Проспекта на улицу Академика Варги.

Магазин открывался в десять утра, но очередь нужно было занимать заранее. Очередь нужно занять в свой отдел. Мы в обувной, но на всякий случай занимаем еще в отдел мужской одежды.

Стоять в очереди — это тот еще аттракцион. Точнее, даже целое искусство. Если вы попали в советскую очередь, то нужно соблюдать ее негласные законы, действующие неукоснительно.

Вам придется целый час топтаться возле закрытых дверей магазина и наблюдать, как самые организованные участники очереди отгоняют нахалов и нахалок, якобы желающих прорваться внутрь.

— Женщина, вы не стояли, куда вы лезете? Вы что не видите, тут очередь? Конец вооон там! Вот наглость какая! Знаем мы ваше только посмотреть.

— Мужчина, отойдите от двери, я вам сказала. Нечего туда заглядывать. Вас мы все равно, не пропустим! Идите и занимайте.

А какая-нибудь тетка или дед со склерозом может и законного очередника не впустить. Тогда бедолаге придется бегать и искать свидетелей, что ты тут стоял. Ведь очередь как живой организм: колышется, дышит.

Кто-то от нее на время отлучается, кто-то возвращается.

— Женщина, подтвердите, что я за вами стою! Вы же помните, что я за вами занимала. Ну вот, а то товарищ тут разволновался, говорит, что меня тут «не стояло».

Что бы ни случилось, нельзя паниковать и растрачивать силы на перебранку — в очереди больше, чем где бы то ни было, необходимы спокойствие и твердость духа.

Если начали ругань — пиши пропало. Незваные оппоненты и защитники будут агрессивно и без устали вспоминать обеим сторонам их место и социальное положение в мире до самого открытия.

Одна скандалистка, которую к концу конфликта все обзовут овцой, способна раззадорить пару десятков других бузотерщиц и истеричек. Причем обоих полов.

Мне всегда таких было жаль. Я старался скрыть свое чувство презрения к таким людям.

Есть особая категория советских граждан в очередях, которых никто не переваривает. Они считают себя самыми умными и стараются занять очередь везде сразу.