Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 47

— ¡Al suelo! ¡Todos quietos! ¡Las manos donde pueda verlas! — На пол! Всем стоять! Руки, чтобы я их видел! — заорал мужик с повязкой.

Пассажиры повалились кто куда — на пол, на соседей, под лавки. Сидящая напротив женщина упала лицом в корзину. Бабка сдёрнулась на пол, как новобранец по команде Газы. Коза, как будто дрессированный Мухтар на границе, тоже шустро легла рядом с бабкой.

— Началось в колхозе утро, — подумал наш герой.

Лёха вжал голову в плечи и замер, с внезапной тоской вспоминая, что его верный Браунинг сейчас надёжно спрятан в аккордеоне — завёрнут в тряпочку, застёгнут ремешком и вообще не в доступе. В такие моменты очень жалеешь, что ты не фокусник.

И тут один из налётчиков — особенно мелкий дрищ, рьяный, с глазами навыкате и флягой на ремне — торжественно заорал:

— ¡Ni Dios, ni amo! — Ни бога, ни хозяина!

— ¡Ahora vamos a robar… y violar! — А сейчас мы будем грабить… и насиловать!

Народ оцепенел. Стало слышно, как поскрипывает вагон. Даже коза замерла, оценив пафосность момента.

Старший в кожанке и с повязкой взглянул на часы и буднично отрезал:

— No. Solo robar. No hay tiempo. — Нет. Только грабить. Времени нет.

И тут, из-под лавки, где расположилась бабка с той самой козой, раздался возмущённый голос:

— No señor. ¡Como quedamos! — Нет уж. Как и договаривались!

Наступила абсолютная тишина.

Один из налётчиков закашлялся. Другой зачем-то поправил пистолет. Старший нахмурился, пробормотал:

— Bueno, bueno… — Ну ладно, ладно…

И вот в этот самый момент к Лёхе подошёл тот самый огромный лысый мужик.

Внимательно осмотрев вагон, он неторопливо прошёл к Лёхе и сел напротив, важно сложив руки на приличного размера животе. И, делая вид, что ничего не происходит, занялся прицельным рассматриванием нашего героя близко посаженными глазами. От такого неоднозначного внимания Лёхе некстати в голову заползла мысль, что только в оптический прицел снайперской винтовки точно видно твоё ближайшее будущее.

Периодически мужик двигал левой бровью и прищуривал один глаз, отчего его лицо теряло симметрию и становилось похоже на Будду, которого тяпнула в глаз оса.

Лёха сделал вид, что очень занят изучением собственных шнурков.

Мужик нагнулся, пристально глянул Лёхе в глаза — и заговорщицки спросил тоненьким голосом:

— ¿Chico, dónde Nico? — Чико, где Нико?

Лёха моргнул. Подумать он не успел — да и нечего было придумывать.

— Ni idea, — пожал плечами Лёха. — Понятия не имею.

— ¡Ah! ¡Aquí no hay ningún Nico! — Тут нет Нико! — громко крикнул лысый с облегчением, как будто получил индульгенцию.

Старший махнул рукой — и вся группа с оружием хлынула в следующий вагон. За ними осталась только пыль, запах пота, затоптанная связка лука и одно очень озадаченное животное с рогами. Лёха выдохнул, выпрямился, поправил воротник, глянул в окно и тихо спросил:

— Это вообще что было?.. — не громко произнес наш герой.

Ответа, как обычно, не последовало.

Конец августа 1937 года. Аэродром Эль Прат, пригород Барселоны.

На Лёхино счастье рейс задержали. Он уже приготовился выслушать, как что-нибудь сломалось, не долетело или не долили, но вместо этого увидел… самолёт. И остановился как вкопанный.

Лёха ожидал, что перед ним будет стоять какой-нибудь птеродактиль времён братьев Райт — с парой винтов на верёвках и пилотом в форменной кепке велосипедиста. Но к его удивлению, на лётном поле возвышался весьма современный, обтекаемый, двухмоторный самолёт с глянцевыми иллюминаторами, хромированными деталями и видом, вызывающим уважение даже у избалованного глазом авиатора.

Лёха даже хмыкнул, прочитав на борту:

— Breguet 470. Надо же… французы сбацали что-то приличное. Видимо производители часов постарались с дизайном, — пошутил советский путешественник.

Самолёт и правда был на удивление близок по облику к будущему Ли-2 — та же пузатая форма фюзеляжа, те же два мотора на крыльях, всё это стояло под солнцем как будто выдернутое из послевоенного каталога авиакомпании «Аэрофлот».

Он обошёл его с интересом, но на радостях зашёл слишком далеко — к трапу. Там его уже ждали с лицами, выражающими извиняющуюся вежливость, переходящую в твердолобую категоричность.

— Сеньор, всё распродано. У нас полный рейс. Двенадцать мест, и все заняты.

Лёха пытался обаянием. Потом — настойчивостью. Потом по-своему, по-русски — с усталой прямотой. Но билеты были проданы каким-то шишкам — и с советским лейтенантом, как выяснилось, никто особенно разговаривать не собирался. Разводили руками, улыбались и говорили одно и то же: не можно!

Лёха развернулся, выругался про себя и направился к стоящему чуть поодаль домику пилотов. С виду — небольшая сараюшка под жарким испанским солнцем. На деле же — святая святых, где хранятся карты, кофе, и принимаются настоящие решения.

Через пять минут там шёл активный диалог. Обнаружилось огромное количество общих знакомых, пересечения по аэродромам и частям, схожие поломки и даже один и тот же Бонифатьеич из Картахены, о котором отличные лётчики — Хосе и Хуан из авиакомпании LAPE — отзывались с одинаковой любовью. К этому добавилось немного хороших слов, твёрдое рукопожатие, парочка обнадёживающих банкнот и мягкий, но понятный намёк, что советский путешественник никакой не пассажир, а очень даже запасной пилот. И главное — молчать он умеет.

И вот через двадцать минут Лёха лежал на мешках с почтой в крохотной кухне между кабиной пилотов и пассажирским салоном. Отгораживала его от прохода лишь занавеска. Самолёт с рёвом покатился по полосе.

Он был тринадцатым пассажиром или третьим пилотом. Как считать. Без билета. Без кресла. Зато с ногами на мешке с почтой и сердцем, радостно подскакивающим при каждом толчке колес по траве.

Лёха улыбнулся в потолок и шепнул:

— Спасибо, товарищи испанцы. Вот умеете, когда захотите.

* * *

Самолёт мягко оторвался от земли — легко, как лодка от причала. Лететь было чуть больше часа, и Лёха, не спавший нормально больше суток, провалился в чёрную, уютную пустоту без снов, свернувшись калачиком на мешках с почтой.

Проснулся он резко — в ровный, успокаивающий гул моторов вплелись чужие, резкие нотки. Низкое тук-тук-тук, будто кто-то лупил по фюзеляжу раскалёнными костяшками.

Он приподнялся, отдёрнул угол занавески и выглянул в иллюминатор. В правом крыле чётко виднелась цепочка аккуратных дырок — как будто их оставил гигантский степлер. В следующий миг фюзеляж дёрнуло, и пули хлестнули по обшивке, как злые осы. Где-то в салоне громко завизжали.

Запах крови ударил в нос резко и тяжело. Кто-то заорал. Стекло треснуло. Металл рвануло в нескольких местах сразу. Одна из пуль больно клюнула Лёху в левое предплечье — будто ткнули с размаху раскалённым шомполом.

Он отшатнулся, зажав руку, и уже без занавески увидел, как человек форме республиканской армии рухнул вбок, оставив на подлокотнике то, что секунду назад было ухоженной кистью…

Глава 23

Йопп

Конец августа 1937 года. Аэродром Альмеиз, пригород Хуески.

Йопп глубоко вдохнул кислород из бортовой системы, задержал дыхание на пару секунд, чтобы прочистить голову, и вернул маску на крючок. Надо было прийти в себя — и выглядеть собранным на постановке задания, которую вот-вот начнёт этот заносчивый хлыщ Кнюппель. Тот считал себя, кажется, не просто гауптманом, а чуть ли не наместником Всевышнего или фюрера, что, в общем-то, одно и то же — особенно на этом пыльном, забытом аэродроме, где даже трава росла с неохотой.

Хотя какое там задание — всё и так ясно. Прямой курс: полтора часа до Барселоны, разворот, полчаса до французской границы, снова разворот и обратно. Точно, чётко, как по транспортиру. Да и зачем притворяться, будто они не гоняют этот маршрут чуть ли не каждый чётный день.