Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 32

Анархисты не были единой структурой, скорее — пёстрым набором фракций, часто враждующих между собой. Первым делом он определил, у кого есть личные счёты с товарищами, кто чувствует себя обманутым или преданным, кого можно было выставить «жертвой обстоятельств».

— Гильермо, а ведь тебя же твои же товарищи сдали? Пока ты совершал подвиги, их даже не пытали в подвале. Они продали тебя, чтобы самим выбраться. Они теперь с деньгами, а ты — на дне. Разве это справедливо?

— Хуан, а ты знал, что твой командир забрал себе золото, выделенное на оружие? А ты рисковал жизнью ради него! Если бы я не прикрыл — тебя бы уже пустили в расход. Вот таковы твои братья-анархисты.

Анархисты, пережившие разгром в Барселоне, остались без денег, без оружия и без поддержки. Орлов не сомневался: деньги и возможность нормально жить — сильный мотиватор.

— Вы можете бегать по подворотням, скрываться, питаться подачками, надеяться, что вас не сдадут. А можете стать полезными. А полезных людей не выбрасывают на помойку.

Он не врал, но и не договаривал. Он мог дать деньги, мог дать временное прикрытие — но лишь пока это ему выгодно. Он не давал гарантий — он создавал зависимость.

Для многих анархистов переход на сторону НКВД был морально неприемлем. Но Лейба не зря так долго вертелся в этом «бизнесе» и был хорош в том, чтобы убедить человека, что он не предаёт свои идеалы, а просто «выживает».

— Гильермо, ты же не собираешься умереть за красивые слова? Весь этот базар про свободу народа — это для идиотов. Анархисты проиграли. Ты хочешь быть проигравшим?

Ему не нужно было заставлять их менять идеологию — достаточно было размыть их принципы.

Он не собирался давать им никакой власти или важной информации. Он использовал их как «грязные руки», которых всегда можно было списать.

— Вам не нужно ничего понимать. Вам просто нужно делать то, что я скажу. Не обязательно работать на меня — просто помогите разобраться с одним человеком. За это получите хорошие деньги. А потом можете жить как хотите.

Не самый сильный морально человек оказался перед выбором: либо сотрудничать, либо исчезнуть. Оба выбрали сотрудничество.

— Вы же знаете, кто я. Вы знаете, что я могу сделать. У вас нет никого, кто вас спасёт. Вы либо работаете со мной, либо кончаете в канаве. А если не верите — спросите у остальных, кто уже «исчез».

Он знал: ничто так быстро не разлагает коллектив, как подозрения и доносы.

Через час Гуталин «выдал» Торшера, уверяя, что тот слушает вражеское радио. А Торшер написал донос на Гуталина, утверждая, что тот втихаря продаёт контрабанду без разрешения начальства.

Орлов даже не скрывал своей улыбки. Дело было сделано.

* * *

Гуталин и Торшер мгновенно превратились в его уши и глаза на улицах Барселоны. Они знали, кто прячется, о чём шепчутся в подворотнях, кто с кем спит, кто кому должен и кто готов продаться за недорого. И пока они копошились в тени, Орлов выжидал, надеясь получить «добро» из Москвы.

А когда указания пришли, он едва не сломал карандаш о стол.

Москва сказала: «Не трогать Хренова, наблюдать».

Орлов не был наивным романтиком. Если Белкин так рьяно взялся прикрывать этого лётчика, которого его встречали в Мадриде как героя вместе с этим минёром, Стариновым, значит, Хренов влез в какое-то очень серьёзное дело.

Но он ничего не забыл.

Не забыл ни странных сообщений о Хренове, ни вопросов о золоте, ни того, как Кузнецов, внезапно выдернутый в Москву, перед отъездом долго разговаривал с Белкиным.

Теперь, когда Кузнецов уехал, а Белкин погряз по уши в делах, настало время всё вспомнить…

Глава 16

Чудо-Юдо

Вторая половина июля 1937 года. Аэродром Лос-Альказарес, пригороды Картахены.

Лёха дремал в гамаке, устроенном с редкой для военного ангара заботой о комфорте, наслаждаясь послеобеденным отдыхом. С самого раннего утра он успел сгонять на СБ-шке на разведку моря и теперь, усадив штурмана Степана писать рапорты за весь экипаж, наслаждался благословенным ничегонеделанием.

Протянутая в закутке ангара между стальными шкафами, вытертая брезентовая ткань с парой перекладинок, изображая гамак, едва поскрипывала, мягко покачиваясь. В этом ритме было что-то морское, почти корабельное. Привязанная к ноге пилота и прицепленная к металлическому шкафу верёвка делала покачивание почти автоматическим, как у маятника.

Вообще-то Лёха находился на дежурстве. Буквально полчаса назад он заступил в наряд «Антитеррор». Кавалерийский комиссар недавно продвинул через начальство идею: лётчики должны помогать караулу охранять аэродром и быть готовыми вступить в бой с диверсантами. Бывший кавалерийский политработник никак не мог смириться, что пилоты и так таскают пистолеты круглосуточно, а выдача «настоящего» стрелкового оружия им как-то не задалась.

Надо сказать, что в Испанию не поставлялись разве что пищали с раструбами. Разнообразие винтовок всех моделей и вариаций зашкаливало. На аэродром спихнули совершенный хлам, решив, что авиаторам в атаку цепью не ходить, а для караульной службы и такие сойдут. Аэродромной службе в Лос-Алькасарес достались французские винтовки Gras почти полувековой давности под патрон 11 мм и длиной чуть ли не метра полтора. Лёха разочек стрельнул из «карамультука», набил себе на плече приличных размеров синяк и потерял интерес к изделию французских оружейников.

Лётный состав сумел как-то отбояриться от выдаваемого антиквариата, зато политрук отыгрался на технической службе. Сначала одну выданную винтовку просто потеряли. Комиссар устроил адский шухер, и в результате ствол был обнаружен спокойно стоящим в углу за бочками. Штык, больше похожий на небольшую саблю, был изъят у испанских товарищей, нарезающих им колбаску, с воплями и руганью.

Вторая попытка всучить винтовку также провалилась. Отлялябасенные в извращенной форме механики недолго думая прикрутили винтовки к стене здоровенным кронштейном с гайкой и повесили рядом на цепочку гаечный ключ… который скоро понадобился и ушёл. Поэтому при учебной тревоге «антитерроровцы» остались стоять толпой у стены, любуясь на прикрученные винтовки, построившись гуськом и сжимая в руках штыки… тоже сидящие на одной здоровенной цепи.

Ну а Лёха… Сходить на «антитеррор», как он это называл, никогда не отказывался. Как любой настоящий лётчик, он умел устроиться удобно в самых неподходящих условиях. В гамаке, в закутке, под редкое покачивание, он чувствовал себя гораздо лучше, чем в командирском кресле своего бомбардировщика.

Тут зашумел прибывший из города грузовик, и в ангар влетел раскрасневшийся, с безумными глазами Алибабаевич.

Он споткнулся о ведро с тряпками, шарахнул плечом по стойке с железяками техников, чуть не уронив лопасть от винта, и, шатаясь, подбежал к гамаку. Глаза у него действительно были, как у совы, которую разбудили в разгар дня и заставили понюхать нашатырь. Руки тряслись, зрачки — как блюдца, и он, запинаясь и дрожа, выдохнул:

— Лёша! Медаль! Медаль — всё! Нету больше!

Лёха приподнялся на локте, приоткрыл один глаз и, щурясь, посмотрел на стрелка. Вид у того был такой, будто он только что пережил авианалёт, исповедь и изнасилование одновременно.

— Моя… в город ездил. Сеньориту опять встречать. Ну, ту, что в прошлый раз «ля-ля бася» три раза делать… Ещё ты говорил — сиськи, как баллоны от ЗИСа! Вдоль порт гулял. Она улыбался! Моя за жопа хватать! Много хватать! Хороший жопа. Она наклонись… и оно — плюх! — в воду. Мой медаль! В порту! У причал! Где мазут, дохлая рыба и какие-то консервный банки!

Из дальнейших сбивчивых объяснений выяснилось, что Алибабаевич повёл очередную распрекрасную сеньориту смотреть на звёзды и прогуляться вдоль порта совмещенное с надеждой на непременное совокупление молодых организмов.

Как водится, он начал хвастаться — показал ей испанскую медаль, ту самую, что ему выдали за поимку шпионов в Мадриде. А потом — смех, и пристраивание, неловкий жест… вдруг буль! В самый ответственный медаль выскользнула и плюхнулась прямо в мутную портовую воду у самого причала.