Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 29

— «Кузя!» — поржал про себя Лёха. — Пусть будет и в честь Кузьмича Кузьмичёва, — думал он, выныривая из грусти и возвращаясь к своему нормальному состоянию разгильдяйства и пофигизма.

* * *

— Что-то правое шасси не вышло… — с лёгким удивлением сказал Лёха, когда они уже заходили на посадку.

— Камандира, правая нога нет, — донесся в шлемофоне голос Алибабаевича.

Лёха кинул быстрый взгляд на индикаторы и сквозь зубы выругался и нахмурился.

— От невезение… точно не вышло.

Он дёрнул рычаг уборки-выпуска еще раз, но правое шасси продолжало упорно сидеть в створках.

— Алибабаич! Попробуй резервную ручку покрутить, — дал он команду в рацию.

— Ручка совсем не идет, — через минуту натужено пыхтя отозвался стрелок.

— Ладно, попробуем вытрясти, экипаж, держитесь, сейчас трясти будет, — буркнул он в рацию и, сжав зубы, закрутил самолёт в серию энергичных манёвров, пытаясь вытряхнуть застрявшее шасси. Самолёт мотало из стороны в сторону, Алибабаевич в хвосте наверняка ловил все эти виражи особенно остро. Шасси появляться отказалось.

Лёха и перешёл к более жёстким виражам. Виражи, рыскание, даже попробовал пару резких горок. Но шасси, зараза, даже не дёрнулось.

— Не идёт, командира, — доложил Алибабаевич из хвоста, выглядывая в иллюминатор.

— Сам вижу, — проворчал Лёха.

— Внимание экипаж, пристёгиваемся. Кто умеет — крестится, кто не умеет — сейчас научится, — с мрачной иронией выдал Лёха в переговорник.

— Штурман, отползай подальше и верхний люк со стопоров сними, если что, выбираться будешь… — дал команду наш герой.

Земля стремительно приближалась. Одноногий самолёт снижался. Лёха держал машину с небольшим креном влево, надеясь пробежать на одной ноге как можно больше и загасить скорость. Снижение было ровным, ветер не сильно мешал. Оставалось только надеяться, что самолёт не начнёт заваливаться, когда одна нога коснётся земли. Касание! Самолёт подскочил, и тут же его накренило вправо, Лёха отработал педалями и штурвалом, и в этот момент раздался хлёсткий металлический щелчок — шасси с глухим лязгом выскочило из створок и встало на место.

Самолёт плавно коснулся земли и осел на обе стойки, прокатился по траве и остановился. В наушниках повисла тишина.

— Это потому что я Аллаха сильно просил! — раздался в шлемофоне голос Алибабаевича, — Камандира, а может самый маленький медаль за такой посадка положен? — поинтересовался озабоченный орденоносец.

— Да уж, вроде все целы, — пробормотал Лёха, глядя на панель, — Ты Алибабаевич готовься! Сейчас набежит толпа и будешь отписываться, как ты грязными руками самогонку в нишах ставил.

— Командира! Моя руки мыла! Всегда рука чистый был! — возопил в рацию возмущенный таким поклёпом стрелок.

— То есть про саму самогонку ты не возражаешь? Занесешь начальственный камым тогда! — поржал Лёха, снимая стресс.

— Офигенно сели, командир! — выдал длинную тираду возбужденный штурман.

Лёха отстегнул ремни, вытер пот со лба и хмыкнул.

— Ну вот видишь, Стёпа, с почином тебя!

Середина июля 1937 года. Авиазавод около города Аликанте…

Видимо, разговор Кузнецова и Алафузова всё-таки состоялся, и Лёха получил самолёт. Ну, честно говоря, что значит «получил»?

Он договорился с начальством, регулярно летал на своей СБ-шке в разведку, в основном над морем, а после полётов, как сам выразился, «в свободное от работы время», собирал свой новый самолёт.

К раздаче основного пирога из поступившей авиатехники он опоздал, так что по привычному советскому остаточному принципу ему достался И-16, присланный «из наличия». И даже огромные деревянные ящики с этим бортом резко отличались от остальных — новых, пахнущих лаком и свежей краской машин с Казанского завода № 22.

Сборочная бригада завода, заглянув в ящик, сплюнула через плечо и буркнула:

— Оно нам надо?

А потом, увидев красные звёзды и номер тринадцать, нанесённый яркой жёлтой краской на фюзеляже, категорически отказалась собирать уже бывший в эксплуатации и, что значительно хуже, «чужой» самолёт. Никакие аргументы не действовали и Лёха стал подозревать, что настоящей причиной отказов было суеверие.

— Лёша! Мы тебя очень уважаем, но фиг его знает, откуда этот борт! — прямо заявил один из механиков на организованных Лёхой посиделках.

Наш товарищ, не страдавший подобными суевериями, только фыркнул и самостоятельно окунулся в новый проект.

Тем временем остальные ящики с деталями тоже подверглись некоторому каннибализму. В идеальном мире этот самолёт давно бы отправили на запчасти, но отчётность — наше всё, а значит, формально эта машина всё ещё числилась боевой единицей.

Лёха, оглядев это чудо авиации, вздохнул и подошёл ближе.

— Ну что, тринадцатый, будем знакомы…

Первым делом Лёха отправился делать инвентаризацию. Разложив списки, он скрупулёзно сверял, что осталось от самолёта, а что кануло в лету.

В конце первой сотни замечаний новый зампотех, Агафон Евлампиевич, сперва ещё пытался держаться и спорить, но потом махнул рукой и плюнул:

— Приходи, чем смогу, помогу! Только не показывай мне этот ужас в ближайшие дни, а то я сломаюсь психически!

Через несколько дней исключительно довольный и приятно пахнущий вином и паэльей, Агафон Евлампиевич отловил Лёху после обеда и, заговорщицки подмигнув, сказал:

— Пошли! Познакомлю тебя с человеком.

Человеком оказался щупленький, невысокий, но исключительно подвижный испанец с усами, как у Дон Кихота.

— Знакомься, это Хосе — главный инженер завода САТ-15 в Аликанте. Им поставили задачу организовать производство И-16 на месте. Мы им передаём один самолёт, они его разбирают, обмеряют, делают шаблоны. А потом соберут его обратно. Обещают собрать… Наши планируют комплекты поставлять, но без кузовных деталей, а двигатели испанцы хотят ставить свои, мадридские.

Лёха прищурился.

— Христофор Бонифатьевич! И я так подозреваю, что именно мой борт приготовлен на заклание!

— Я тебя пришибу когда-нибудь, Хренов! — буркнул зампотех. — Евлампиевич я! Отец отказался попу в церкви подношение делать по случаю моего рождения, вот поп и слепил всех самых захудалых святых! Тьфу!

— Смотри, про твой самолёт… Где его так раздели — неизвестно, он тридцать вторым пришёл, вроде как запасным. А по документам он вообще сельско-хозяйственой сеялкой числится и передали его давно испанцам. Сейчас переписку устроили между наркоматом, испанской транспортной компанией, портом и нами. Так что когда и будут ли вообще запчасти — очень большой вопрос. А тут целый завод! Всё, что тебе нужно, там есть и главное им позарез самолёт нужен. За месяц обещают управиться.

Через пару дней Лёха примчался на завод на своей «моторпердолине» и был впечатлён успехами испанцев. Они работали самоотверженно, и самолёт уже превратился в набор конструктора «Сделай сам» для снятия шаблонов.

Следующие две недели Лёха носился, как угорелый, между аэродромом, портом и заводом в Аликанте, стараясь везде успеть.

Он увидел двигатель, который испанцы планировали ставить на самолёты. Это был «Райт-Циклон» — двоюродный брат советского М-25, имеющие одного предка, собранный на заводе Hispano-Suiza под Мадридом. Лёха, приглядевшись к качеству сборки, и пообщавшись с инженерами, не сомневаясь, решил поменяться на него не глядя.

* * *

В один из дней, захватив с собой любопытствующего и болтающегося без дела Алибабаевича, Лёха участвовал в процессе сборки, активно мешаясь рабочим в цеху завода. Атмосфера была рабочей, трудовой, сборщики занимались привычным делом, миролюбиво посылая Лёху к начальству, что в переводе с испанского означало «иди нафик, мальчик», пока внезапно не раздался мерзкий хлопок.

Сорвало вентиль на заполненном воздухом небольшом баллоне под высоким давлением.

Баллон, ощутив свободу, резко сорвался с места и начал исполнять в мастерской программу высшего пилотажа, врезаясь в стены, шкафы, ящики, столы и снеся чертёжную доску. Народ, почувствовав инстинктивную угрозу, бросил всё и в панике разбежался, словно тараканы при включённом свете.