Шапка Мономаха. Часть II (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 4

После короткого совещания епископов Платон поднялся и своим великолепным голосом в полнейшей тишине торжественно объявил:

— На основании законов Божьих и человеческих, выслушав свидетельства и рассмотрев доказательства, суд принял решение признать виновность императрицы Екатерины Алексеевны в супружеской неверности. И на этом основании считать её брак с императором Петром Федоровичем Романовым расторгнутым.

Зал выдохнул как единый организм и загудел. А Платон продолжал.

— Признавая тяжесть содеянного, суд на неверную супругу налагает малое отлучение от причастия сроком в три месяца, в кои она должна раскаяться в содеянном и принять постриг. В свою очередь, признавая и вину супруга в произошедшем, на него суд налагает епитимью в виде строгого поста в течении ста дней и пешего паломничества в Троице-Сергиеву лавру.

«Э… Мы так не договаривались!» – мысленно закричал я, но внешне остался невозмутим и, поднявшись с трона, в пояс поклонился в сторону князей церкви.

— Спасибо, святые отцы, за справедливый суд и справедливое наказание, – произнес я во вновь установившейся тишине. – Со смирением приму заслуженную епитимью.

И, развернувшись к публике, которая тоже поднялась со своих мест вместе со мной, провозгласил:

— Донесите до всех и до каждого вердикт суда. На престоле сидит бесстыжая преступница, отлученная от Церкви. Всякое выполнение ее распоряжений с сегодняшнего дня есть преступление не только передо мной, но и перед Богом!

(1) При Екатерине II, в отличие от XIX века, разводами занимался гражданский суд, а местная Духовная Консистория, а за ней и Синод лишь утверждала его приговор. При этом, если доказательства измены были налицо, этот нецерковный суд выносил положительное решение вполне в церковном духе – отлучение от причастия, заключение в монастырь. Развод оформлялся в виде Указа императрицы. Дела знати рассматривались в особом порядке лично Екатериной.

Глава 2

Когда Всевышний рисовал карту будущей Земли, в одном месте на нее случайно пролились чернила – синих пятен и полос оказалось больше, чем зеленых. Исправлять ничего не стал, его ждали другие заботы. Так появился Озерный край – запутанная сеть рек, озер и водоемов на юго-востоке Финляндии.

В самом его центре, на островке между Осиновым и Рябиновым озерами, давным-давно шведы построили замок и назвали его Олафсборг или Нейшлот. Серый камень, почти отвесные стены у самого уреза воды, бастионы и три мощные высокие башни, никакой возможности у нападающих подойти по земле и установить осадные лестницы – твердыня считалась неприступной. Правда, русские умудрились взять ее дважды. Сперва в 1714-м, после осады и длительного обстрела, в результате которого в стене была пробита брешь и гарнизон капитулировал. Во второй – в 1741-м, когда шведы просто сдали крепость. С тех пор она превратилась в форпост на границе со Швецией – замок в богом забытом краю с небольшим гарнизоном из инвалидов и ветеранов. Командовал им однорукий секунд-майор Кузьмин, участник войны с турками, на которой он и потерял свой конечность.

Служба текла вяло и неторопливо. Враг на горизонте отсутствовал, зато всепобеждающая сырость мучила всех поголовно – особенно старчиков-ветеранов, начинавших службу еще при фельдмаршале Минихе. А кого тут бояться? Флегматичные финны вовсе не возражали против соседства с русскими, которые не мешали им спокойно ловить рыбу и взбивать сливочное масло.

— Замучил рюматизм, – пожаловался часовой на юго-западном бастионе своему напарнику.

— Глянь, братец, что это? – указал тот на клубы тумана над озером.

Из дымки над водой, разгоняемой встающим солнцем, выплывала целая эскадра рыбацкий лодок, украшенных флагами. Почем-то шведскими.

— А ну-ка, позови коменданта! – не растерялся старый служака.

Кузьмин прибежал, захватив с собой барабанщика. Бросил взгляд на озерную гладь.Разглядел рассевшихся на банках солдат в синей с желтым форме, с ружьями между колен.

— Стучать алярм! – бросил короткий приказ.

Барабанщик принялся выбивать энергичную дробь.

— Нешто война, вашбродь? – спокойно поинтересовался ревматический часовой – его волнение выдавали лишь крепко сжавшиеся на ружейной цевье распухшие пальцы.

— Скоро узнаем.

Скоро не вышло.

Флотилия уверенно правила к замку. Секунд-майор отдал приказ встретить ее не салютом, а предупредительным выстрелом. Ахнула крепостная пушка. Ядро, как каменный блинчик, совершило несколько подскоков от поверхности воды, прежде чем утонуть. Никого не зацепило. Лишь напугало рыбака-рулевого, уронившего от неожиданности в воду свою трубку. Посудины под шведскими флагами резко отвернули к берегу не то из-за пушечного выстрела, не то из-за проклятий лодочника, не то из-за традиционного русского недружелюбия.

Вскоре лодки уткнулись в берег, густо поросший мохнатыми елями. Солнце вовсю уже светило. Чирикали птички. Лишь рыбы пока притаилась, дожидаясь вечера, чтоб вдоволь поиграть. Шведским солдатам было не до развлечений – они активно разгружали лодки и обустраивали лагерь за пределами дальности крепостных орудий.

— Похоже, накрылась наша грибная охота, – пригорюнились гарнизонные солдаты, построившиеся по боевому расписанию вдоль стен на бастионах.

Далеко за полдень, когда над шведским лагерем взвились дымки над ротными котлами, показалась пышная конная процессия. Явился сам король в окружении блестящей свиты из молодых юношей – преимущественно, из гвардейцев, к которым он питал особую, вызывающую осуждение в стокгольмском обществе, привязанность. Он прибыл под стены Нейшлота, чтобы лично, как обещал, водрузить над крепостью шведский флаг.

— Еще не сдались? – прямо из седла поинтересовался он у командиров Эльфсборгского и Уппсальского полков.

— Ждали только вас, Ваше Величество! – раскланялись полковники.

— Аксель! – обратился король к своего фавориту. – Отправляйся к коменданту московитов и скажи, что я забираю Олафсборг под свою руку. Ну, ты сам знаешь, что сказать. Сошлись на Екатерину и все такое… Ах, да, забыл. Непременно упомяни, что нас почти две тысячи против двух с половиной сотен русского гарнизона.

Молодой офицер отсалютовал, получил на скорую руку сооруженный белый флаг и поскакал к наплавному мосту, соединявшему крепость и берег. Пока он вел переговоры, Густав с удовольствием разглядывал своих солдат, наряженных в форму, над которой потешалась вся Европа – в подобие цилиндров с огромными цыплячьего цвета султанами и короткие кафтаны, напоминающие дирижерский фрак, из-под которых выглядывали как бы ярко-желтые шорты. Сам же король находил вид лейб- гвардейцев весьма мужественным. Для себя он ожидаемо выбрал свой заветный синий мундир с лимонным жилетом – тот самый, в котором он был в знаменательный день переворота, случившегося два года назад.

— Упорствует, – разочаровал короля его конфидент, вернувшийся через непродолжительное время. – Этот безрукий Кусьма имел наглость заявить: “Я калека. В одной руке у меня шпага, другая отсутствует. Как мне отворить ворота? Пусть его величество сам потрудится”.

— Я вздерну его на одной из башен замка! Не закатиться и солнце!

Его слова опроверг громкий взрыв: русские уничтожили наплавной мост.

— Боюсь, Ваше величество, – вмешался самый опытный в королевской свите из молодых офицеров, рядовой лейб-драбант фон Стедингк (1), – замок можно взять только деньгами или предательством. Или очень длительной осадой, во время которой мы непременно заскучаем. Или нужны осадные орудия, которых мы не захватили.

— Пушки движутся следом за нами, – не преминул вставить свое слово Аксель, чтобы порадовать своего короля

— Постреляем! – потер руки Густав.

Фон Стедингк на него покосился, но сдержал рвущееся высказывание о принципиальной разнице между полевой артиллерией и осадной. Он воевал с тринадцатилетнего возраста и о многом мог бы поведать.Но предпочел не портить королю настроение.