Поцелуй чернокнижника (ЛП) - Робертс Тиффани - Страница 36

Несмотря ни на что, Меррик усмехнулся, пока Дэнни торопливо выходил с кухни. Хотя голос парня все еще звучал сдавленно, было ясно, что он пытался разрядить обстановку, отодвинуть в сторону печаль и тревогу, пропитавшие их короткий, но важный разговор.

Когда Дэнни скрылся из виду, мысли Меррика полностью переключились на Адалин. Он не хотел ее гнева — он жаждал ее радости, ее страсти, ее сердца. Ему нужно было поговорить с ней, извиниться, объясниться, услышать, что она думает и чувствует.

Он взглянул на себя. Одежда была пропотевшей и запачканной. В этом не было ничего постыдного — это было доказательством честного трудового дня, — но он не хотел представать перед Адалин в таком растрепанном виде. Она была достойна только самого лучшего от Меррика. Да и к тому же душ, заслуженный тяжелым трудом, всегда приятный.

Погруженный в раздумья, что обычно случалось с ним только в кабинете, Меррик направился наверх.

Обычное больше не применимо. Я был поглощен мыслями об Адалин каждый день с тех пор, как она появилась.

Как только он оказался в душе, и горячая вода бежала по обнаженной коже, его мысли об Адалин снова изменились. Воображение нарисовало образ ее обнаженной рядом с ним в душе, вода струится по ее темным волосам и ручейками стекает по груди и животу. Его член затвердел, немедленно вызвав острую, неприятную боль в чреслах.

Несмотря на пламя желания в ее глазах, когда она смотрела на него, несмотря на то, как она таяла в поцелуях, она все еще не вернулась за большим. Она так и не сказала ему своего решения — сдастся она или нет?

Это сводило с ума.

Он чувствовал, будто всю жизнь был неудовлетворен, будто всегда тосковал по ней, всегда нуждался в ней — даже несмотря на то, что узнал о ее существовании лишь несколько дней назад. Эта потребность жила в нем всегда, но осознать ее он смог только после ее появления. Она вспыхивала уже не раз за последние дни, но ни один из этих порывов не был так силен, как сейчас.

С рычанием Меррик уперся одной рукой в стену, а пальцы другой сомкнул вокруг ствола. Боль только усилилась. Он начал двигать кулаком вверх-вниз, с каждым движением наращивая напряжение внутри себя. Вскоре его дыхание участилось, и в воображении перед ним снова всплыла Адалин — обнаженная, танцующая только для него, прижимающаяся голой кожей к его телу. На мгновение он почти ощутил ее прикосновение, почти ощутил всю полноту ее песни маны в своем сердце.

Меррик достиг внезапной, взрывной кульминации, от которой дыхание стало прерывистым и неровным, а сам он задрожал. Долгое время он стоял под водой, опустив голову. Длинные мокрые волосы падали на лицо, а грудь тяжело вздымалась, пока он переводил дыхание.

Но чего-то не хватало, чего-то существенного. Он все еще чувствовал неудовлетворенность, все еще испытывал то глубокое, пульсирующее желание к ней — желание, которое теперь было только сильнее.

Он быстро вымылся и вышел из душа, вытерся и с такой же поспешностью надел чистую одежду. Ему нужно было увидеть Адалин сейчас. Он не стал тратить время на поиск носков или обуви, не заправил рубашку — та промокла из-за мокрых волос, — и ни на секунду не замедлил шаг по пути к ее спальне.

Подойдя к ее двери, он остановился и подавил желание ворваться внутрь. Адалин была расстроена из-за него, а он был здесь, чтобы извиниться. Ворвавшись в комнату, он мог только подорвать искренность намеренных извинений, мог только ухудшить отношения между ними. Он поднял руку и постучал в дверь.

Когда она ничего не ответила, он потянулся к щеколде, но остановил руку в воздухе. Ее не было в спальне. Он бы понял это раньше, если бы не примчался сюда на волне ошеломляющей, бездумной срочности. Он ощущал ее присутствие, хотя и слабо — она была где-то на противоположной стороне дома.

Меррик шагнул к балкону, нависающему над холлом, и сжал перила. Сосредоточившись на этом теплом, покалывающем ощущении, он заново определил ее местоположение.

Внизу?

Он спустился по ступенькам и прошел в коридор между фойе и гостиной, где снова остановился и повернулся лицом к южному коридору. Это было направление, откуда он почувствовал ее присутствие, хотя в коридоре было темно, все было спокойно, а все двери закрыты.

Но тихо не было. Музыка плыла по коридору из-за закрытых дверей бального зала, и на этот раз он чувствовал в ней силу, он знал, что она исходила от пианино, а не от кассетного проигрывателя Адалин.

Меррик без колебаний направился к танцевальному залу. Когда он приблизился к нему, его охватило странное ощущение, от которого по коже побежали мурашки, а от основания черепа — электрические разряды. Он знал музыку, звучащую в бальном зале, но не потому, что слышал ее в каком-нибудь концертном зале сто пятьдесят лет назад, и не потому, что слышал ее по радио в течение прошедшего десятилетия. Он никогда раньше не слышал этой музыки.

Он распахнул двери. Песня обрушилась, закружилась вокруг, пронеслась сквозь него. Навязчивые, меланхоличные ноты, чреватые вспышками горечи, разочарования, силы и проблесками надежды, обращались непосредственно к его душе — потому что они уже обитали там. Так было всегда.

Это была песня маны — мана-песня Меррика.

Он переступил порог.

Адалин сидела за пианино. Распущенные спиральные пряди волос обрамляли ее лицо, когда она мягко покачивалась в такт музыке. Пальцы отбивали каждую ноту, как будто она практиковала эту мелодию тысячу раз до этого, как будто она всегда была предназначена для того, чтобы играть ее — как будто песня была написана специально для нее.

Меррик прошествовал через танцпол. Ему казалось, что он плывет, а не идет, и его магия начала резонировать вместе с музыкой Адалин, подстраиваясь под нее нота в ноту.

Нет, не нота в ноту. Чего-то не хватало в ее исполнении, чего-то жизненно важного — подчеркивающей, комплиментарной мелодии, которая придавала его песне маны новую гармонию, мелодии, которая усиливалась внутри него с каждым шагом к ней.

Он поднялся на низкую сцену перед ней. Глаза Адалин были закрыты. Его магия гудела, поощряемая вибрациями пианино, посылаемыми через пол, и воздух казался заряженным предвкушающей энергией. Меррик приближался к инструменту медленно, благоговейно, не желая спугнуть ее и прервать музыку — сейчас, в этот момент, она выглядела более страстной и беззаботной, чем за все время своего пребывания здесь.

Будто почувствовав его присутствие, Адалин открыла глаза и встретилась с ним взглядом. Она не удивилась — вместо этого улыбнулась и продолжила играть, не сбившись ни на ноту, а ее щеки окрасились нежным румянцем.

Меррик обошел банкетку. Адалин отодвинулась в сторону, и он сел рядом с ней. Несколько секунд он наблюдал, как ее пальцы, такие грациозные и уверенные, порхают по клавишам. Он научился играть много лет назад, и, даже если у него не было практики, даже если он не мог сравниться с ней в мастерстве, он знал, что сможет сыграть то, что нужно сыграть сейчас.

Он поднял руки и расставил их по местам, закрыл глаза и заиграл пропущенную мелодию. Заиграл ее мелодию.

Эти два произведения прекрасно сочетались друг с другом, каждое уникальное и индивидуальное, но полностью дополняющее другое, вступая друг с другом в сложный танец.

Он почувствовал на себе пристальный взгляд Адалин. Подняв веки, Меррик встретил ее сияющие глаза — они искрились радостью, отражая широкую улыбку. Она наклонилась к нему, легко коснувшись рукой его руки. Магия запульсировала вдоль его предплечья, и огонь вспыхнул внизу живота. Но это пробуждение желания меркло перед звуком их песен, сплетающихся в воздухе.

Музыка казалась прелюдией к чему-то большему, чему-то более глубокому, чему-то неизбежному. Это было похоже на вкус… судьбы.

Он не мог сказать, сколько они играли вместе — минуты или часы, — но это ощущалось как вечность в самом прекрасном смысле, потому что все было настолько правильным, настолько идеальным. Они замолчали в унисон, и последние ноты медленно затихли, оставив тихое, прерывистое дыхание Меррика и Адалин единственными звуками в большой комнате.