Пляска смерти - Гамильтон Лорел Кей - Страница 40

— Я готов, — сказал Мика. — На все, что будет нужно Аните.

— Не будь ты таким совершенством, — скривился Ричард.

— Ты работаешь днем, Ричард, — сказал Натэниел, — и причем регулярно. Я на парт-тайме в «Запретном плоде» заработаю больше любой учительской зарплаты.

— Кормилец, — бросил Ричард полным презрения голосом.

Натэниел улыбнулся и покачал головой:

— Анита себя сама отлично прокормит, мои деньги ей не нужны. Я другое хотел сказать: если я сокращу рабочие часы, на моей работе это не сильно скажется. А тебе это значило бы бросить работу полностью.

Но Ричард не хотел, чтобы его смягчили. Он хотел злиться и потому обернулся к Мике:

— А ты? Ты не меньше часов работаешь, чем Анита.

— Мне понадобится более серьезная помощь в работе на горячей линии и в коалиции. У нас будет почти год, чтобы подготовить кого-нибудь мне в помощь или даже на замену, если это понадобится.

— Это не может быть твой ребенок, — сказал Ричард.

— Генетически — не может.

— Что значит — генетически?

— То, что ребенок — всего лишь не моей крови, не означает, что он не мой. Не наш.

— Твой и Аниты.

Эти слова просто обожгли мне кожу — столько в них было силы, злости, что даже стало больно физически.

— Нет, — ответил Мика. — Аниты и Натэниела, и Жан-Клода, и Ашера, и Дамиана, и твой, и мой. Залить каплю спермы — это еще не делает тебя отцом. Важно, что ты потом делаешь, Ричард.

— Нельзя же воспитывать ребенка с семью отцами!

— Называй как хочешь, — ответил Мика, — но из мужчин в этой комнате только двое могут полностью переменить жизнь, если насчет ребенка — правда. Это Натэниел и я. — Он посмотрел на Жан-Клода. — Или я ошибаюсь?

Жан-Клод улыбнулся в ответ:

— Нет, mon chat, ты прав. Я не думаю, чтобы младенец мог все время жить в подвалах «Цирка проклятых» и остаться… — он поискал слово, — …уравновешенным. Посещать — oui, и часто, очень часто, но мир, который я построил здесь, не… — он снова поискал слово, — не благоприятствует воспитанию маленьких детей.

— Я сама — маленький ребенок, — раздался тонкий приятный голосок у нас за спиной.

Очевидно, мы слишком увлеклись разговором, раз не услышали приближение этой крошки. Ну, впрочем, Валентина — вампир, а они, заразы, жуть до чего тихо передвигаются.

Темные кудряшки свисали чуть ниже ушей. Она недавно их обрезала, чтобы иметь более современный вид. Лицо у нее было круглое, детское, недавно только из младенчества. Ей пять лет и всегда будет пять — физически по крайней мере. Одета она была в красное платье и белые колготки, на ногах — дорогие кожаные туфельки. Когда она приехала к нам, то не носила ничего, что не носили бы до 1800 года. Она до сих пор не надела бы брюки или шорты, потому что леди такого не носят, но зато перешла уже в двадцатое столетие — хотя бы в смысле моды. На совершенно невинном лице по-детски моргали большие темные глаза. При дворе у Белль она занималась пытками — добывая информацию, в порядке наказания и просто потому, что ей это нравилось. Жан-Клод мне как-то сказал, что все дети-вампиры в конце концов сходят с ума. Вот почему вампирские законы запрещают обращать человека до половой зрелости.

Валентину обратил педофил, который оказался вампиром. Он устроился в глухом местечке и там изготовлял себе игрушки почти пятьдесят лет, пока случайно не выяснилось, чем он занимается. Валентине еще повезло — он ее обратил, но не успел сделать своей невестой. Почти всех его «невест» и «женихов» пришлось уничтожить — слишком они были дики, слишком безумны. То, что один из «ее» вампиров творил такие вещи, было одним из очень и очень немногих фактов, заставивших Белль испытать чувство вины.

— Да, — сказал Жан-Клод, — конечно, ты ребенок. Ты наша petite fleur.

Он подошел к ней, как будто старался не дать ей услышать разговор взрослых. Пусть выглядела она на пять, но было ей не меньше трехсот лет: тело детское, а ум — отнюдь. Но если не следить за собой, то мы все обращались с ней по внешнему виду, а не по умственному развитию.

Она обернулась ко мне детским личиком с серьезными глазами.

— У тебя будет ребенок?

— Может быть, — сказала я.

Она улыбнулась, обнажив клыки, тонкие, как иголочки.

— У меня тогда будет с кем играть.

Жан-Клод потянулся было взять ее за руку — но передумал. Ему самому не раз пришлось пострадать от рук Валентины. И он никогда не забывал, что она — чудовище.

— Где Бартоломе? — спросил он. — Разве он не должен сегодня за тобой присматривать?

— Я не знаю, где он, — ответила она, глядя в глаза Жан-Клода.

Он едва заметно коснулся ее плеча. Она смотрела мимо него, на меня. И в этом взгляде ничего не было от детства.

— Ей больше трехсот лет, Жан-Клод. Не обращайся с ней как с пятилетней.

Он посмотрел на меня:

— Валентина хочет, чтобы с ней обращались как с ребенком, и это ее право. — Он опустил глаза к ней. — Не правда ли, ma dulce?

Голос его лгал, но он не прикоснулся к ней, как сделал бы, будь она действительно ребенком.

Она кивнула, но глаз с меня не сводила. Из этих глаз на меня смотрели столетия силы, загнанные в тело слишком хрупкое, чтобы делать то, что было на уме. Бывали ночи, когда я жалела ее, а бывали моменты, как сейчас, когда я сомневалась, была бы она в своем уме, даже если б успела вырасти. Что-то в ней было такое… просто неправильное. Насчет ее здравого рассудка — это был старый вопрос о курице и яйце. Мне она никогда не делала ничего плохого. Никогда даже не пыталась напугать меня намеренно. Но входила в шорт-лист тех, с кем я никак бы не хотела оказаться беспомощной наедине. Несколько месяцев у меня ушло, чтобы понять: мурашки по коже в ее присутствии только частично связаны с ощущением дисгармонии разума и тела. Понять, что Валентины я боюсь больше любого из прочих вампиров, которые называют Жан-Клода мастером.

— По-моему, весело будет, когда здесь появится ребенок.

— А что веселого? — спросила я, не зная, хочу ли я слышать ответ.

— Я больше не буду самая маленькая, — сказала она.

Ответ прозвучал совершенно невинно, так отчего же у меня возникло желание тут же сказать, что, если она попытается моего ребенка обратить в вампира еще меньше себя, я ее убью к хренам? Паранойя — или простая предусмотрительность? Иногда трудно определить разницу.

Ричард пододвинулся ко мне, и я не возразила. Не только мне казалось, что с этой Валентиной что-то до ужаса не так. Он обнял меня за плечи, и я опять же не возразила. Когда глядишь в глаза Валентины, любой успокаивающий момент не помешает.

— Нет, — сказала я медленно. — Слишком много времени в «Цирке» не стоило бы проводить.

Мика тоже придвинулся ближе, не касаясь меня, потому что Ричарду бы это наверняка не понравилось. Он еще терпел, когда вместе с ним ко мне прикасался Жан-Клод, но и только. Наверное, не только меня пугала эта «девочка-младенец».

Жан-Клод посмотрел на нас, все еще касаясь ее плеча.

— Я должен найти Бартоломе и наказать его, что не смотрит за ней лучше.

Валентина высвободилась, и Жан-Клод отпустил ее. Она двинулась дальше в комнату. Ричард теснее притянул меня к себе. Мика встал почти передо мной, не давая Валентине подойти. В другой ситуации я бы ему сказала, что такой необходимости нет, но мне не понравилось, как она заинтересовалась вообще всей этой историей с ребенком.

Валентина обошла нас по кругу. Напряжение ушло из моих плеч, Ричард выдохнул, почти как вздохнул с облегчением. А Мика не успокоился — стоял перед нами в напряжении, будто не был уверен, что она не вернется по тому же кругу. А Валентина пошла к Сэмюэлу и Самсону.

— Что ты делаешь, малышка? — спросил Жан-Клод.

Она сделала идеальный, очень низкий реверанс, придержав платьице ручками, скрестив лодыжки.

— Привет тебе, Сэмюэл, мастер города Кейп-Код.

— Привет тебе, Валентина, — ответил он.

Она протянула ему руку. Он взял ручку в свои и едва прикоснулся губами к ее запястью. Все это было по протоколу, вполне приемлемо, но по движениям было ясно, что Сэмюэлу в ее присутствии тоже весьма неуютно.