Пляска смерти - Гамильтон Лорел Кей - Страница 3

Я освободилась из ее объятий:

— Не надо их так называть. У них есть имена, а что тебе нравится жить одной, а мне — с кем-то, не моя проблема.

— Хорошо. Значит, остаются Мика и Натэниел.

— Мика безопасен, ты же сама сказала. Так что не он.

У нее глаза полезли на лоб.

— Значит, Натэниел! Боже мой, Натэниел в роли будущего отца!

Секунду назад я бы с ней готова была согласиться, а сейчас это меня разозлило.

— А чем нехорош Натэниел? — спросила я — и не слишком приветливо.

Она уперлась руками в бока и глянула на меня:

— Ему двадцать, и он стриптизер. Двадцатилетний стриптизер — хорошее развлечение на девичнике. А детей с ними не заводят.

Я перестала скрывать злость, пропустила ее в свой взгляд.

— Натэниел мне говорил, что ты не видишь в нем человека, не видишь личности. Я ему сказала, что он не прав. Что ты — моя подруга и что такого неуважения к нему не проявила бы. Кажется, это я была не права.

Ронни не стала брать свои слова назад, не стала извиняться. Она тоже разозлилась и стояла на своем:

— В прошлый раз, когда я здесь была, Натэниел был для тебя пищей. Всего лишь пищей, а не любовью всей твоей жизни.

— Я не говорила, что он — любовь моей жизни. Да, он сперва был моим pomme de sang, но это не значит…

Она перебила меня:

— То есть «яблоком крови»? Это же и значит pomme de sang?

Я кивнула.

— Если бы ты была вампиром, то брала бы кровь у своего стриптизерчика, но из-за того проклятого кровососа тебе приходится питаться сексом. Сексом, о Господи! Сперва этот гад делает тебя своей шлюхой крови, а потом ты становишься просто…

Она вдруг замолчала с пораженным, почти перепуганным выражением на лице — будто знала, что слишком далеко зашла.

Я смотрела на нее холодными, ничего не выражающими глазами. То есть выражающими, что моя злость из горячей стала холодной. А это всегда плохой признак.

— Продолжай, Ронни. Скажи это слово.

— Я не хотела такого сказать, — прошептала она.

— Нет, — ответила я. — Хотела. Что теперь я просто шлюха.

В голосе моем звучал тот же холод, что ощущали глаза. Слишком много злости и слишком сильная обида, чтобы осталось что-то, кроме холода. Горячая злость — иногда приятное ощущение, но холодная защищает лучше.

И тут она заплакала. Я смотрела на нее, онемев. Что за черт? Мы ссоримся, нечего реветь в середине ссоры! Особенно когда это она вела себя так грубо. Чтобы посчитать, сколько раз Ронни вообще при мне плакала, хватило бы пальцев одной руки, и с запасом.

Я все еще злилась, но и недоумевала, а оттого злость чуть поумерилась.

— Разве не мне здесь полагалось бы рыдать? — спросила я, поскольку ничего другого на ум не пришло.

Я на нее злилась, и черт меня побери, если я собиралась прямо сейчас ее утешать.

Она заговорила — заикающимся, неровным голосом, как бывает после сильных рыданий.

— Прости меня, Анита. Ради Бога, прости меня. Я… я так завидую…

Тут уж у меня глаза полезли на лоб.

— Ронни, о чем ты? Чему завидуешь?

— Мужчинам твоим, — ответила она тем же дрожащим, неуверенным голосом. Как будто кто-то другой говорил или такая Ронни, которую она старалась людям не показывать. — Чертовым этим мужчинам. Мне придется бросить всех, всех, кроме Луи. Он потрясающий, но черт меня побери, были же у меня любовники! До трехзначных чисел дошло.

Я не считала, что это так уж хорошо — догнать число любовников до ста с лишним, но это тоже была тема, на которую мы с Ронни давно уже согласились о несогласии. Я не сказала: «Так кто же из нас шлюха» или что-нибудь столь же обидное. Все эти дешевые уколы я оставила в стороне. Потому что Ронни плакала.

— А теперь я все это брошу, все на свете — ради одного только мужчины. — Она оперлась руками на шкафчик, будто ей трудно было стоять.

— Ты говорила, что с Луи секс отличный. Если я правильно помню, были слова «потрясающий» и «крышу сносит».

Она кивнула, и волосы рассыпались по лицу, на миг скрыв глаза.

— Так, все так, но он же всего только один мужчина. А если мне наскучит или я ему? Ну как может быть одного достаточно? В прошлый раз каждый из нас пошел налево всего через месяц после свадьбы.

Она подняла глаза, и в них был страх.

Я как-то беспомощно пожала плечами и сказала:

— Ты не у того человека спрашиваешь, Ронни. Я-то мечтала о моногамии. Мне это казалось вполне подходящим.

— Вот я именно об этом! — Она резким, сердитым движением отбросила с лица волосы, будто их прикосновение еще больше выводило ее из себя. — Как вышло, что ты, моя подруга, у которой за всю жизнь было всего трое мужчин, теперь встречаешься и трахаешься с пятью?

На это я не знала, что ответить, и потому постаралась быть предельно точной:

— С шестью.

Она нахмурилась, глаза стали задумчивые, будто она считает в уме.

— Я только пять насчитала.

— Одного забыла, Ронни.

— Нет. — Она начала загибать пальцы: — Жан-Клод, Ашер, Дамиан, Натэниел и Мика. Вот все.

Я снова покачала головой:

— В этом месяце у меня был незащищенный секс с еще одним мужчиной.

Я могла бы сказать по-другому, но если мы вернемся к обсуждению моего несчастья, то перестанем обсуждать «зависть к членам» у Ронни. Ей здесь нужен был лучший психотерапевт, чем я.

Она наморщила лоб — и тут до нее дошло.

— О нет, нет, только не это!

Я кивнула, с удовлетворением отметив по ее глазам, что весь ужас этой вести до нее дошел.

— Это было только один раз?

Я отрицательно качнула головой, еще раз, и еще раз.

— Не один раз.

Она посмотрела на меня так пристально, что я не выдержала взгляда. Даже со слезными дорожками на щеках она снова стала прежней Ронни. Той, которая умела играть в гляделки, так что я отвернулась к шкафу.

— И сколько же именно?

Я зарделась — ничего не могла сделать с собой. Черт побери.

— Ты краснеешь — нехороший признак, — сказала она.

Я уставилась на крышку стола, пряча лицо за длинными волосами.

Уже помягче она спросила:

— Так сколько раз, Анита? Сколько раз за этот месяц вы снова были вместе?

— Семь, — ответила я, все так же не поднимая глаз.

Очень неприятно было это признавать, потому что само число уже говорило, насколько я рада была снова оказаться в постели Ричарда.

— Семь раз за месяц, — сказала она. — Вау, так это же…

Я подняла глаза — и этого хватило.

— Прости, прости. Я просто… — Вид у нее был такой, будто она не знает, смеяться или печалиться. Взяв себя в руки, она сказала все-таки грустным голосом: — Бог ты мой, Ричард.

Я снова кивнула.

— Ричард.

Она прошептала это имя с подобающим случаю ужасом. Который был здесь вполне уместен.

Мы с Ричардом Зееманом много лет уже то сходились, то расходились. В основном расходились — как-то так получалось. Короткое время были помолвлены, пока он на моих глазах кое-кого не сожрал. Ричард был вожаком — Ульфриком — местной стаи вервольфов. И еще он был учителем естествознания в старших классах и законченным бойскаутом. Если бы только бывали бойскауты шести футов с дюймом роста, мускулистые, поразительно красивые и с такой же поразительной способностью к саморазрушению. Он ненавидел себя за то, что он монстр, а меня — за то, что мне с монстрами было проще, чем ему. Он много что ненавидел, но мы восстановили отношения достаточно, чтобы последние месяца полтора заваливаться вместе в постель. Но, как учила меня бабуля Блейк, одного раза вполне хватает.

Из всех мужчин моей жизни худшим выбором для возможного отца был бы Ричард, потому что из всех из них только он попытался бы устроить нормальную жизнь за забором из белого штакетника. Нормальная жизнь — это для меня невозможно, и для него тоже, но я это знала, а он — нет. Не мог понять. Даже если я беременна, даже если я оставлю ребенка, замуж выходить я ни за кого не буду. Моя жизнь сложилась так, как сложилась, и мечта Ричарда о домашнем благоденствии — не моя.