Пляска смерти - Гамильтон Лорел Кей - Страница 23

У меня за спиной прозвучал голос — с гораздо более сильным французским акцентом, чем я привыкла слышать.

— Огюстин, что ты сделал с ma petite? Сила, давление… — Я обернулась к нему, и он замолк. — Белль Морт.

Это было сказано без интонаций, будто он подавил все эмоции, которые это зрелище у него вызвало.

Одет он был в свои фирменные цвета — черный и белый. Куртка черного бархата едва доходила до талии. Белые кружева сорочки выплескивались наружу из середины этой черноты — у шеи их держала камея, один из первых моих подарков Жан-Клоду. Кожаные штаны будто обливали ноги. Черные сапоги до колен — пожалуй, из самых простецких, что у него есть, но в его теле, скользящем к нам, ничего простецкого не было. Мы обе слишком хорошо знали возможности этого тела, чтобы купиться на такой камуфляж — потому что соединялись в некое «мы». И поскольку существовало это «мы», она знала, почему Жан-Клод убрал в хвост черные кудри. Она знала, почему одежда была элегантна, но из наименее дорогих вещей Жан-Клода. Почему на нем почти не было украшений: он хотел явиться таким, каким его видели когда-то приехавшие в гости мастера. Он хотел спрятать свою суть, оставить простор для догадок о том, какова его сила. Это была игра, с которой я не согласилась — по-моему, это значило их провоцировать: дескать, поглядите, какой я слабый, давайте давите меня. Жан-Клод на это ответил, что никогда не нарывался на неприятности оттого, что скрывал от других мастеров какие-либо свои способности. Этот образ действий в прошлом спасал ему жизнь.

Она использовала меня как рупор:

— Вижу, вижу тебя, Жан-Клод. Все эти простенькие игры не скроют тебя от Белль Морт. Но ты прав, что пришел ко мне таким скромным — я люблю скромность в мужчинах.

Я смотрела на него глазами Белль Морт, а она смеялась, смеялась, смеялась на своей огромной пустой кровати. Пустой. Это с каких же пор Белль спит одна? От этой мысли она снова запнулась — всего миг нерешительности, но Жан-Клод им воспользовался и подошел ко мне сзади, бархат и кожаная гладь его тела обернули меня, и они с Огги смотрели друг на друга.

Белль во мне заревела, но в некотором смысле свой момент она упустила. Жан-Клод — sourdre de sang, а я — его слуга-человек. Когда мы соприкасаемся, она не может обратить меня против него. Но она оставила нам прощальный подарок — ядовитый шепот у меня в мозгу.

— Ты — sourdre de sang. Ты можешь меня прогнать, но не сможешь исправить, что начал Огюстин. Когда я уйду из ее разума, ardeur останется. Он охватит вас всех троих, и вы такое будете втроем вытворять, чего уже веками не делали.

Она была у меня в голове, и потому я не смогла скрыть, что впервые слышу о более чем дружеских отношениях Огги и Жан-Клода. За много тысяч миль она засмеялась в освещенной свечами спальне, заговорила моими губами, альтовым мурлыканьем, пытавшимся выйти из моего рта.

— О, Жан-Клод! Ты не сказал ей, что вы с Огюстином были любовниками?

Жан-Клод застыл возле меня неподвижно, будто дыхание затаил. Я поняла: он ждет от меня реакции на ее слова. Он ждал, что я разозлюсь и еще усугублю грядущую катастрофу. Но я всех нас удивила.

Я не была шокирована. Уж не знаю почему, но не была. То, что он достался мне не девственником, я знала. Даже знала, что у него были и другие любовники, кроме Ашера. Конечно, знать это абстрактно было совсем не то, что видеть такое свидетельство на коленях перед собой, держащее тебя в объятиях.

Я посмотрела на Огги, ожидая, что это меня расстроит, но то ли его сила что-то сотворила со мной, то ли я разделила эмоции Жан-Клода или даже самой Белль. Как бы там ни было, а я смотрела на стоящего передо мной мужчину, видела контур его лица от виска до подбородка — штрих тонкой умелой кисти. Огонь в темно-серых глазах угас: страх и чужая воля пригасили кое-какие из его вампирских умений. Но пусть в этих глазах ничего не было, кроме него самого, — я не могла отвести от них взгляда. Даже не в кружеве черных ресниц было дело, не в бездонном цвете, показавшем мне, что серый может быть не хуже синего, — во взгляде этих глаз. Он смотрел на меня глазами утопающего. Такая боль, такое ощущение потери было в этом взгляде, что у меня горло перехватило. Моей реакцией на это было сочувствие, Белль оно было не знакомо. Она радовалась, невозможно радовалась, что после стольких лет разлуки он при виде ее глаз все еще испытывает такую боль. Она и хотела, чтобы ему было больно, чтобы он страдал, чтобы чувствовал себя изгнанником, исторгнутым из рая рукой мстительного бога, ну, в данном случае — богини.

Сила Огюстина значила, что я смотрела на его страдание как только что влюбившаяся, в том первом ослеплении, когда готова сказать или сделать почти все, чтобы все вокруг тебя тоже были счастливы. Я хотела все исправить, поцеловать, чтобы все беды ушли.

— Нет, — сказала Белль. — Нет, они тебе лгали. У тебя должно быть ощущение, что тебя предали. Разбили тебе сердце.

— Ну уж прости, что разочаровала, — буркнула я, но она знала, что мне на ее прощение плевать.

— Ты так спокойна, Анита. Смотри моими глазами — и твое прекрасное спокойствие долго не проживет.

Я знала, что стою на коленях, зажатая между Жан-Клодом и Огги, но еще я была в ловушке памяти Белль, и мы сидели на троне в темном зале, освещенном факелами. Огюстин был привязан к металлической раме, контуры его голого тела видны были всем. Он пришел умолять Белль принять его обратно. Она отказалась, но предложила ему еще раз испробовать ardeur. Это не были мысли — я так глубоко находилась у нее в голове, что делила ее воспоминания. Она намеревалась его унизить. Он ее заставил полюбить себя, и такого она простить не могла.

Перед троном появились Жан-Клод и Ашер, одетые в длинные плащи, открывающие только лицо. И у Ашера лицо было прекрасно, каким было когда-то. Значит, эти воспоминания относились ко времени до того, как Ашер и Жан-Клод покинули Белль, чтобы спасти Джулианну — женщину, которую они оба любили, — от ревности Белль. Жан-Клод и Ашер были еще ее совершенной парой. Идеально подобранными красавцами, выполняющими все, что она просит.

Я знала, что под плащами они нагие. И знала, чего хочет от них Белль.

Я вздрогнула, услышав голос Огюстина, но воспоминания Белль не исчезли. Огюстин сказал:

— Жан-Клод, ты ее мастер. Не дай Белль показать это Аните.

Его голос будто вернул меня обратно, потому что это говорил не тот, кто был там привязан. И Жан-Клод, к которому обращался он, был не тот слуга, что стоял перед троном. Все это было давным-давно и больше не было реально.

— Но случилось это, Анита, именно так, как я тебе сейчас покажу.

— Ma petite, — спросил Жан-Клод, — ты меня слышишь?

Я заморгала, увидела наклонившиеся ко мне лица, но сила Белль взревела у меня в голове:

— Нет, Анита, ты увидишь все в реальности!

И я снова оказалась в том же зале с факелами. Я ощущала на себе руки, но видела и то, что показывала мне Белль.

— Коснись ее голой кожи, — сказал Огги.

Ашер и Жан-Клод плавно двинулись к привязанному. Это был почти танец — развевающиеся плащи, грациозные движения.

Ладони скользнули по моим голым плечам, и тут же воспоминание стало затягиваться темнотой. Как будто выключали постепенно свет, скрывая все происходящее.

— Нет! — крикнула Белль и дернула меня обратно в тот же темный зал, на сотни лет назад.

Плащи слетели, тела блеснули, бледные и идеальные. Прозвучал голос Огюстина:

— Ты обещала мне ardeur.

— Я держу свое слово, Огюстин.

Жан-Клод вспыхнул темной звездой, только руку положив на голую спину другого вампира.

— Теперь я понял, — сказал Огюстин.

Он неловко повернул лицо, глядя вдоль собственного тела на Жан-Клода. А Жан-Клод встал перед ним на колени, чтобы ему удобнее было смотреть. Взяв Огюстина ладонью за подбородок, он тихо сказал, так что Белль могла и не слышать:

— Я тебе даю только попробовать. Если тебе омерзительны мои прикосновения, я могу остановиться.