Вечное - Скоттолайн (Скоттолини) Лайза (Лиза) - Страница 27

— Давай пройдемся, Марко. — Эмедио зашагал дальше, склонив голову и сомкнув руки в замок за спиной. При каждом шаге подол его черной рясы поднимался. — Ты был еще ребенком, когда все случилось, но больше я ничего не знаю. Она не хотела говорить, а я не стал настаивать.

— Поверить не могу! — Марко запустил руку в волосы. Он шел рядом с братом, но никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. — Папа знает, что ты знаешь?

— Нет, и мы об этом никогда не говорили. Я теперь для него не просто сын, а еще и моральный ориентир. Мама рассказала мне об этом давным-давно и прибавила, что они оба решили обо всем забыть.

— А Альдо знает?

— Нет, и не говори ему. Мама этого не хотела бы. Все в прошлом.

— Но почему ты мне не рассказал?

— По тем же причинам. К тому же я знал, как ты себя поведешь.

Марко вскипел:

— Но это же нормальная реакция!

— Да, только непредсказуемая. И тогда ты был намного младше.

— Но отец превозносит себя выше всех нас. Будто он — само совершенство и у него нет ни малейших изъянов.

— Что ж, теперь ты знаешь, что это не так, но нужно просто смириться. — Эмедио посмотрел ему прямо в глаза. — Ты же не наивный мальчик. Понимаешь, что женатые мужчины погуливают.

— Но не наш отец! Он ведь изменял нашей маме! — Марко потряс кулаком. — Надо сказать ему, что я знаю! Бросить ему это прямо в лицо!

— Пожалуйста, не надо. — Эмедио скривился; они проходили мимо дерева. — Только маму обидишь. Забудь.

Марко понимал, что брат прав.

— Но как она сумела смириться? Почему простила?

— У нее есть вера.

— Вера — это ответ на все вопросы? — невольно огрызнулся Марко.

— Да, вот именно, — посмеиваясь, ответил Эмедио. — Чему я посвятил свою жизнь? Вера — это ответ на все. Вера в Бога, в любовь, в прощение.

— Basta! — рубанул рукой воздух Марко. — Почему ты не злишься из-за нее? Брат Террицци, неужели нашему отцу, который притворяется отличным семьянином, все сойдет с рук? Нашему отцу, который притворяется хорошим фашистом, почитающим закон и порядок?

— Наш Отец — на небесах. Мой смертный отец управляет баром. Он лишь человек, что совершает ошибки. И фашизм — это не гарантия моральной чистоты. Скорее, наоборот.

— Ах да, — проворчал Марко. — Я и забыл, что ты нас теперь ненавидишь.

— Я ни к кому не испытываю ненависти. — Эмедио свернул на Виа-ди-Порта-Кавалледжери, оживленную улицу, где было полно разных контор и магазинчиков. — Пусть Муссолини думает, что война — это сила, я считаю по-другому. И каждый христианин так считает. — Он указал на базилику Святого Петра. — Взгляни, разве это не самое прекрасное на свете зрелище?

Марко посмотрел на собор Святого Петра: его освещенный купол цвета слоновой кости излучал теплое сияние на фоне темнеющего неба, под луной, белой и круглой, словно облатка для причастия. В любой другой вечер Марко нашел бы утешение в этом зрелище, но не сегодня. Сегодня ничто не помогало.

— Я поклоняюсь Князю Мира, Марко, поэтому я не фашист.

— А я, значит, поклоняюсь Князю Войны?

— Давай не будем обсуждать политику. Мне нужна сигарета. — Эмедио поджал губы. — Так что насчет Элизабетты?

— А что с ней? Она не знает о нашем отце и своей матери, и я ей не расскажу, если ты об этом.

— Нет, я не о том. Совсем о другом: ты ведь не собираешься продолжать с ней встречаться?

— Собираюсь.

Эмедио встал как вкопанный.

— Нельзя, Марко. Ты можешь дружить с ней, и не больше.

Марко тоже остановился.

— Но я ее люблю.

Эмедио нахмурился:

— Ты представляешь, как Элизабетта сидит за нашим столом во время воскресного обеда? Скажи, как будет чувствовать себя наша мама, подавая угощение дочери любовницы своего мужа? И о папе подумай. Мама говорит, Элизабетта похожа на свою мать. Это просто безумие.

— Отец все это заслужил! — У Марко заныл живот. — Я люблю ее, мы всегда с ней дружили.

— Но теперь-то ты знаешь правду. Вы не можете быть вместе.

— Я не могу от нее отказаться. — Марко знал, что это действительно так, хоть и понимал возражения Эмедио. — А почему они вообще позволили нам дружить? Зачем?

— Вы учились в одном классе, ничего нельзя было поделать. Они думали, что если вмешаются, то вас только сильнее потянет друг к другу. — Эмедио смягчился. — Послушай, брат, ты молод. Ты можешь заполучить любую девушку, какую только пожелаешь. Вряд ли она так уж много для тебя значит.

— Очень много.

— Как далеко все зашло?

— Что за вопросы ты задаешь, брат? — Марко оскорбился. — Никуда не зашло.

— Ты? Ждешь, когда девушка созреет? — Эмедио приподнял темную бровь. — Не верю.

Марко совсем помрачнел.

— Я имею полное право встречаться с Элизабеттой.

— Дело не в том, что тебе можно, что нельзя, а в том, что ты должен сделать. Отступись.

— Не отступлюсь. Знаешь, Сандро тоже в нее влюблен. Можешь сыграть на его стороне. Полегчало?

Лоб Эмедио разгладился.

— Так пусть она достанется Сандро. Он ей подходит.

— Я ей подхожу! Почему ты считаешь иначе? — Марко помрачнел. — Я для тебя все еще малец, но ты посмотри на меня другим взглядом. Теперь я работаю в партии, меня там уважают. Я знаю всех высокопоставленных чинов Палаццо Браски. Я делаю карьеру!

— Прости, что не салютую тебе, — поджал губы Эмедио.

— Следи за языком! — О вылетевших у него словах Марко тотчас пожалел.

— Это в тебе говорит темная сторона, — нахмурился Эмедио.

— Нет у меня никакой темной стороны.

— У всех она есть. Работая в Fascio, ты позабыл о Гласе Божьем.

Слушать его Марко больше не хотел. Он покатил свой велосипед прочь.

— До свидания.

— Марко, постой…

Но тот вскочил на велосипед и нажал на педали. Он набрал скорость, ему было все равно куда ехать. Все, что он знал о своей семье, оказалось ложью. Его мир рухнул, и Марко не знал, в кого теперь верить, если в отца верить нельзя.

Глава двадцать шестая

Открыв дверь, Сандро увидел, что все готовятся к седеру — шел первый вечер Песаха[72]. Он приехал из Ла Сапиенцы с прекрасными новостями и обрадовался, что может поделиться ими с семьей в этот особенный вечер — пришла даже Роза. Стол был покрыт лучшей скатертью, его украшали лучший фарфор, бокалы и серебряные приборы, а в самую середину мать как раз водружала вазу с цветами.

По радио негромко звучал скрипичный концерт Вивальди.

— Счастливого Песаха, Сандро! — сказал отец, поправляя перед зеркалом галстук.

Роза и Дэвид, расставляющие вино на буфете, тоже поприветствовали его.

— Всем счастливого Песаха! — Сандро повесил рюкзак на вешалку и расцеловал отца и сестру. Та была одета в темно-синий костюм, оттеняющий блестящую копну русых волос. Она была накрашена, и пахло от нее цветочными духами, которыми Роза стала пользоваться чаще.

— А пахнет от тебя приятнее, чем обычно, — сказал Сандро, поддразнивая сестру.

— Получше, чем от тебя, — улыбнулась Роза в ответ.

— Сандро, рад тебя видеть. — Дэвид пожал ему руку. Сандро он нравился, хотя ни один римлянин не стал бы носить такой теплый твидовый костюм, как у жениха сестры, особенно весной.

Мать тоже обняла Сандро; на ней был серый костюм с жемчужным ожерельем, в ушах — серьги с жемчужными каплями, а седые волосы она уложила в шикарную ракушку. Вошла Корнелия с серебряным блюдом в руках; она принесла харосет — протертую смесь из фиников, изюма, апельсинов и кураги — традиционное угощение на Песах, оно символизировало кирпичи и строительный раствор, которые использовали рабы-евреи.

— Выглядит очень аппетитно, Корнелия!

Та в ответ благосклонно кивнула:

— У нас будет лазанья с мацой и pesce in carpione[73], как ты любишь.