Вечное - Скоттолайн (Скоттолини) Лайза (Лиза) - Страница 15

— Позвольте мне прояснить этот вопрос с точки зрения закона, — вмешался Массимо, сидевший рядом с Сандро. — Лапеби получил помощь со стороны. Как юрист могу сказать, что это было против правил, и Лапеби следовало дисквалифицировать.

— Отличная мысль, синьор Симоне! — воскликнул сидевший за тем же столиком партиец, которого Марко никогда прежде здесь не видел.

— Лапеби тоже был жертвой! — крикнул кто-то еще. — Поговаривают, ему подпилили руль.

Но публика тут же загомонила осуждающе, упрекая посетителя, что он не только ошибается, но и неблагонадежен, а может, и вовсе предатель. Тот возмутился, и вскоре поднялся шум на весь бар; Марко почувствовал перемену настроения: алкоголь и поражение — плохая компания.

Марко поднял бокал красного вина.

— Слушайте, я хочу сказать тост! За Италию!

— За Италию! — дружно подхватили все, поднимая бокалы.

Марко продолжил:

— Друзья, Италия не была сегодня повержена — не для меня! В нашей стране столько сокровищ, особенно в Риме! Сокровищ, которые никто и никогда не сможет у нас отнять!

— Браво, Марко! — крикнул Массимо, и Сандро ухмыльнулся.

Марко принимал происходящее близко к сердцу, хотя Альдо смотрел на него как на помешанного.

— Да в конце концов, какая разница, кто выиграл «Тур де Франс»! Это ведь не «Джиро д’Италия»! Мы не французы — мы итальянцы!

Завсегдатаи разразились восторженными криками:

— Да, у нас есть собственная гонка!

— «Джиро» куда труднее — и честнее!

— Итальянцы не мухлюют! Мы народ отважный!

— Да, и в нашем чудесном городе столько сокровищ! — Марко вспомнил о древностях, мимо которых проезжал прошлым вечером. — Мы проходим рядом каждый день, но часто ли видим по-настоящему? Ценим ли мы их по-настоящему?

По залу разлетелся согласный гул.

Марко указал на открытую дверь.

— Например, у нас поблизости Понте-Фабричио — пешеходный мост, возведенный древними римлянами, и по нему до сих пор ходят. Мы получили его в наследство от древних времен, еще до рождения самого Христа! Это чудо принадлежит нам в силу происхождения.

Публика кивала и одобрительно гудела.

— А колонна Траяна[54], что вздымается в небеса! Вы хоть раз по-настоящему рассмотрели резьбу? Она рассказывает историю. Кто-то ведь вырезал эти фигуры! А знаете кто? Римляне! Мы — римляне! — Энергия Марко била ключом, подпитываясь восхищением публики. — А как же Колизей — величайшая арена мира! Вы видели, как великолепно она сконструирована? Будто большая чаша римского неба.

— Верно!

— Отличный парень этот Марко!

— И к тому же патриот!

— Говорят, и велосипедист он неплохой!

Марко просиял улыбкой:

— Вот о чем я вам твержу. Наш город возник прежде всего остального мира. Мы были первыми в самом важном. Не в дурацких гонках, а во всей западной цивилизации.

Аплодировали все, и даже Альдо.

Марко помедлил, слушая рукоплескания, а потом заметил, как стоящий в глубине зала отец с мрачным видом манит его к себе. Марко пробрался через толпу, затем вышел в коридор, отец отвел его в складское помещение и закрыл дверь.

— Забавляешься над велогонками, Марко? Дурацкими их называешь? Это же наша товарная фишка! — Отец дал ему подзатыльник. — Тебе напомнить, что я финишировал двенадцатым в «Джиро д’Италия»? Это был лучший день в моей жизни, я никогда так горд не был!

— Папа! — обиделся Марко. — Я всего лишь пытался помочь.

Внезапно дверь отворилась, и на пороге появился Массимо с партийным деятелем.

— Извини, Беппе. Позволь представить тебе комендаторе Буонакорсо — он возглавляет местный Fascio. Он хотел с тобой познакомиться.

— Piacere[55], комендаторе Буонакорсо, — сказал отец, протягивая руку.

— Piacere, Беппе. Пожалуйста, зовите меня Романо. — Буонакорсо с натянутой вежливой улыбкой пожал руку отца. Глаза у него были маленькими, карими, тонкие усы блестели от помады, а нос, к сожалению, напоминал картофелину. Он был среднего роста, подтянутый, ухоженный, складки мундира безупречно отутюжены.

— Чем обязан столь приятному знакомству, Романо?

— Ваш сын, Марко, достиг впечатляющих успехов. Могу я переговорить с вами обоими?

Глава четырнадцатая

Сандро насилу дождался начала лекции профессора Леви-Чивиты. Лекционный зал был самым большим в Ла Сапиенце, и, невзирая на летнюю пору, в него набились битком администрация университета, профессура, сотрудники факультетов математики и физики. Сандро гордился тем, что сидит вместе с Энцо и студентами магистратуры. Вокруг были взрослые, не то что в школе, к тому же Сандро оказался среди самых гениальных математиков и физиков своего времени. На сей раз не он был самым умным в помещении, и Сандро это потрясло. Ему еще многое предстояло узнать, и они могли его научить. Когда-нибудь и он внесет свой вклад в развитие итальянской математики. Сандро понял, что мать была права, теперь ему стало ясно, что она имела в виду. Бог не просто так наделил Сандро даром. Может быть, для того, чтобы он вручил этот дар своей стране.

Сбоку от помоста показался профессор Леви-Чивита; он подошел к трибуне, и аудитория разразилась аплодисментами. Сандро, который до этого дня встречал великого математика всего пару раз, был очарован его внешним видом и манерой держаться. Леви-Чивита скромно улыбнулся, затем поправил микрофон: гений был удивительно невысокого роста, примерно полтора метра. У него были редеющие седые волосы, вытянутое лицо, а за круглыми очками мерцали глаза. Ему шел старомодный костюм в тонкую светлую полоску, с широкими лацканами и воротником-стойкой, а также шелковый шейный платок.

Он заговорил спокойным и негромким голосом, так что вся аудитория подалась вперед, и Сандро тоже зачарованно прислушался. Порой он едва понимал, о чем идет речь, но его внимание было приковано к профессору, он не делал заметок, предпочитая сосредоточиться. Чуть позже Леви-Чивита выкатил доску и начал сопровождать лекцию расчетами. Ум Сандро бурлил, как никогда прежде, лекция настолько его увлекла, что, когда она закончилась и профессор Леви-Чивита отвесил залу старомодный поклон, юноша оцепенел.

Сандро вскочил на ноги и захлопал в ладоши, все присутствующие аплодировали не меньше пятнадцати минут, после чего преподаватели и почетные гости устремились к помосту. Студенты направились к выходу, заполнив проходы между рядами, но Сандро никуда не спешил, ему хотелось остаться в зале и набраться побольше впечатлений.

— Сюда, Сандро! — Энцо тронул его за руку.

— Хорошо, — неохотно ответил он и последовал за Энцо к боковому проходу, и тут кто-то сказал:

— Будь я проклят, если стану аплодировать грязному еврею.

Сандро застыл. Он повернулся посмотреть, кто это сказал, но толпа все время двигалась. Ближе всех к нему стояли двое студентов, достаточно взрослые, должно быть, выпускники. Сандро показалось, что это сказал кто-то из них.

— Что вы сейчас сказали? — спросил он.

— Ничего, — с явным безразличием ответил один из юношей.

Второй пожал плечами.

— Кто-то только что назвал профессора Леви-Чивиту «грязным евреем», — Сандро едва выговорил это оскорбление. От гнева он осмелел, хотя оба парня были его старше. — Это были вы?

Выпускник покачал головой:

— Мы ничего не говорили.

— Брось, Сандро! — Энцо потянул его вперед.

— Нет. — Сандро не сводил глаз с парней. — Может, и не вы, но вы должны были это слышать. Слышали?

— Нет, не слышали. — Студенты поспешили отойти, и чувство справедливости велело Сандро от них отстать, поскольку он не был уверен до конца. Он осмотрел аудиторию, полную хорошо одетых образованных людей, и ужаснулся: ведь кто-то из собравшихся здесь сказал эту гадость. Если Сандро прежде не знал, как выглядят антисемиты, теперь ему было известно наверняка: они выглядят как все остальные.