Корея. 1950 (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 38

Между тем, сделав экономный глоток кофе — явно растягивая его, несмотря на тот факт, что напиток неизбежно остывает — Элл продолжил:

— Так что вскоре я оклемался и успел ещё немного повоевать — а потом меня отправили в Советскую Россию, в Сибирь! Царя уже свергли. В стране была полная неразбериха. Это было время, когда в Европе одна за другой вспыхивали революции — и вот уже я в составе американского экспедиционного корпуса в Сибири. 31-й пехотный полк, «Полярные медведи»! Говорят, кстати, сейчас воюет в Корее…

Сделав небольшую паузу — и еще один глоток кофе — старик окончательно погрузился в воспоминания:

— Я помню, как мы прибыли в этот холодный край, где снег покрывал землю метровым слоем — а воздух был пропитан запахом гари и страха. Гражданская война раздирала страну на части — и я стал свидетелем ужасов, которые трудно описать словами… Нет, вначале-то все казалось довольно обыденным. Мы, американцы, были там, чтобы поддержать чехословаков и Колчака — но вскоре я воочию убедился, что война между большевиками и приверженцами адмирала переступает все возможные границы человеческой морали и любых правовых норм… И это в тылу адмирала! Смерть гражданских на этой войне стала обычным делом — и что самое ужасное, американских солдат стали привлекать для участия в карательных акция местного атамана… Забыл, как его имя. Но точно помню, что он очень дружил с японцами — и после поражения вроде как к ним и бежал.

Я едва заметно кивнул, вспомнив атамана Семенова. Наши взяли кровавого мясника в Маньчжурии в сорок пятом — справедливое возмездие нашло карателя и военного преступника… Забавно, что своими действиями атаман лишь дестабилизировал тылы Колчака — и толкнул крестьян Дальнего Востока в лагерь красных. Был бы адмирал мудрее — сам бы атамана к стенке и поставил бы… А может и хотел — да руки оказались коротки.

Голос Элла отвлек меня от раздумий:

— Так вот однажды мы окружили деревню, где по слухам, скрывались партизаны большевиков. Молодая, но очень изможденная женщина попробовала выйти из деревни вместе с двумя маленькими детьми, спасаясь от грядущей бойни. Она стояла на коленях, умоляя нас не трогать ее детей! Однако мои сослуживцы, поддавшись ненависти и вседозволенности, стали обливать несчастную холодной водой на морозе, выпытывая про партизан… Они лили и лили воду на глазах детей — так, как делали до этого люди атамана! А она сбивчиво говорила, говорила… Но ей не верили — и продолжали лить воду. Выпытывая новые подробности, пока она еще ворочала языком, пытаясь спасти хотя бы своих чад…

Старик замолчал ненадолго — но после с необычным надломом в дрожащем голосе произнес:

— Как же мне было ее жаль! Как жаль эту женщину и ее детей! Но у нас был приказ, мы были солдаты, мы дали присягу и у нас был приказ… Я ничего не мог поделать со своими товарищами, я не мог спасти эту женщину, не мог…

По щекам Элла покатились натуральные слезы — но он, похоже, решился вдруг рассказать нам то, что терзало его, как видно, многие годы. Этакая исповедь…

— Потом был штурм деревни — в ней действительно засели партизаны. И тогда я и поймал пулю в грудь — не иначе это кара Господня за мое бездействие! За то, что стоял истуканом, когда убивали несчастную, за то, что даже не попробовал ей помочь, заступиться! Вот тогда я очень ясно для себя понял, что нельзя оправдывать приказом военные преступления, нельзя оправдывать приказом собственную трусость… Нельзя…

Последние слова старик уже сдавленно прошептал — и плечи его затряслись в беззвучном рыдании.

Рассказ Элла вызвал у меня целую бурю чувств — я даже не смог вычленить что-то одно… Просто стало очень горько и обидно. Да и майор, судя по тяжелому взгляду и неожиданной болью в глазах, разделяет примерно те же самые чувства.

Неожиданно, именно Боули первым побеспокоил хозяина дома:

— Скажи… А что стало с ее детьми?

Но Элл ничего не ответил, лишь отрицательно помотал головой. Похоже, что ничего хорошего… Однако, чуть успокоившись старик обратился именно к майору:

— Как жаль… Как жаль, что тогда не было военной полиции! Что не было тех, кто остановил бы нас, кто покарал бы заводил подобных бесчинств, кто остановил бы преступников и палачей… Наверняка ведь для меня все сложилось бы иначе — также, как и для той русской женщины и ее деток.

Боули дернулся, словно пропустил удар, в широко распахнутых глазах его промелькнуло изумление — и запоздалое чувство вины… Но он быстро пришел в себя:

— Спасибо за рассказ, сэр. И тебе спасибо, Айван, что познакомил нас с Эллом. Это было… полезно.

После чего Боули добавил уже с этакими покровительственными нотками в голосе:

— Но даже не думай опоздать на смену из-за ночных посиделок, раз уж поменялся с Джорджем!

Я лишь кивнул майору на прощание, ощущая при этом, что из рассказа старика он почерпнул для себя нечто очень важное и явно личное. Что же, очередная загадка… Но интуиция подсказывает, что эта наша встреча сегодня была точно не напрасна.

— Пора спать, Элл. — я положил руку на плечо старика, не очень сильно сжав его пальцами. — И можешь считать, что сегодня у нас ничья.

Глава 15

20 октября 1950 года от Рождества Христова. Округ Хванджу, провинция Хванхэ. Горная система Тхэбек южнее Пхеньяна.

Майор Михаил Кудасов, военный советник при Корейской народной армии.

…- Идут.

Я тяжело выдохнул, отпуская последнюю надежду — и залегая за невысоким бруствером стрелковой «полуячейки». Идут… Оглянувшись по сторонам, нашел глазами нескольких залегших рядом бойцов первой группы — и на некотором отдалении, второй. Ветераны отряда — Чимин, Бём, Паша и я… Да еще полтора десятка добровольцев-корейцев, наиболее свежих и готовых к бою из тех бойцов, кто каким-то чудом избежал ранений.

Вот Джису подковали крепко — пулевое ранение в грудь, Юонга достал осколок мины, взорвавшейся на гребне перевала; оба наших товарища остались в колонне раненых, следующих под началом майора Кима. Офицера, командующего остатками батальона, загнанного американцами в горы — и чей отряд мы, собственно, и выручили в прошедшем бою.

К сожалению, американцы хоть и потерпели поражение, но не были разбиты — потеряв тяжелое вооружение, они отступили, так как бой в темноте, да еще и на простреливаемой с высоты позиции складывался явно не в их пользу. Другое дело, что и помешать их эвакуации мы толком не смогли — как и захватить более-менее внятных трофеев, за исключением нескольких винтовок «Гаранд» да пары небольших короткоствольных автоматов, что сами янки называют «маслянками». Те же станковые пулеметы американцы сумели забрать при отступлении, бросив лишь один «Браунинг» с сильно поврежденным кожухом водяного охлаждения. Следовательно, противник способен (чисто теоретически) сформировать пару новых пулеметных расчетов…

Да, мы спасли большую группу корейских бойцов — вымотанных отступлением, перераненных, обессилевших от бегства по горам и отсутствия питания в последние пару дней. Пополнение нашей группы, спасенное от расстрела, в этом плане от остатков батальона Кима ничем не отличалось — и, кое-как обсудив ситуацию с корейским офицером (без перевода Юонга было не так-то просто, Паша все же не знает языка в совершенстве), мы приняли решение действовать двумя разными отрядами. Наиболее боеспособные остались в группе прикрытия Гольтяева, забрав себе львиную долю трофеев — и чуть увеличив отряд за счет добровольцев. Остальные эвакуируют раненых, продолжая отступление по горам параллельно дорогам, ведущим в Пхеньян.

К нашему вящему сожалению, «линия» фронта вновь сместилась на север — канонада теперь гремит на приличном удалении, на пределе слышимости орудийных залпов… Возможно, бои гремят уже в самой столице — уличные бои! И этот же факт заставляет невольно поднимать глаза в небо — вдруг все же увидим нашим МиГи в небесах? Когда же им еще вступить в бой, если не во время битвы за Пхеньян⁈