Под знаком Альбатроса (СИ) - Гришин Алексей - Страница 24

Но конвоиры заговорили не с ними, а с подошедшим откуда-то сбоку третьим, судя по одежде — начальником караула.

— Кого приволокли? — Чувствовалось, что начальнику не особо интересен ответ, ему хочется назад, в тепло и уют.

— Душегуба, ваша милость. Он Брауна убил. Да и Тейлор сейчас в «Чайке» лежит, отходит. Думаю, до утра не доживет.

Сонливость вмиг слетела с офицера.

— Бунтовщик⁈

— Какой там, ваша милость. Мы там, в «Чайке», стало быть, отдыхали, ну, местных, значит, к порядку призвали, чтоб носы не задирали. Мирно было все… ну… как обычно, вы ж нас знаете.

Ссадины на лицах солдат в темноте особо не выделялись, но разорванные мундиры без слов объясняли понимающему человеку значение слова «мирно».

— Ладно, этого на гауптвахту, под охрану, затем хватайте носилки и бегом за Тейлором, может, и не помрет еще.

— М-мне бы… — попытался заговорить продрогший до костей Линч. Но, повинуясь легкому начальственному кивку, один из солдат врезал ему по морде. Не особо сильно, так, для вразумления, чтобы рот не открывал.

Арестованного отвели в какую-то комнату, в зарешеченное окошко которой едва-едва проникал лунный свет. Впрочем, достаточный, чтобы разглядеть стоящую у стены дощатую лежанку. Ведро для нечистот уже видно не было, но резкая вонь точно указывала место его расположения.

На лежаке обнаружилось нечто довольно плотное и шерстяное, бывшее когда-то то ли плащом, то ли накидкой. Вонючее, но достаточно теплое, чтобы арестованный не загнулся до виселицы. А чего ему еще ждать на этой проклятой родине?

Утро началось со скрипа замка, потом — дверных петель.

В каморку вошел здоровенный рыжеусый мужик с нашивками капрала.

— Встать!

Пришлось, перспектива получить от такого кулаком в зубы не вдохновляла совершенно. Только быстро не получилось — замерзшее за ночь тело слушалось едва-едва. Впрочем, визитер решил эту проблему просто, отвесив могучего пинка, сбившего Линча на землю, но придавшего энтузиазма в выполнении команд.

— Говорю один раз. Если кто-то входит в дверь — встаешь быстро. Если приказывают — исполняешь немедленно. Наказание — плеть. Ясно?

— Да. — Было ясно, что более развернутого ответа капрал не примет.

— Хорошо. Сейчас берешь это, — он указал на вонючее ведро, — и несешь за мной.

Вышли на улицу. Точнее, во двор, огражденный с трех сторон большими одноэтажными зданиями, типичными казармами. С четвертой дорога, перекрытая теми же рогатками, мимо которых его провели вчера.

У рогаток — пост. Крыши домов высокие, во дворе — патруль из трех человек. Убежать не получится, даже если оглушить беспечно идущего впереди капрала. Тот словно почувствовал мысли.

— Бежать даже не думай. Тейлор ночью помер, так что дай только повод — парни с тебя живого кожу содрать готовы. Будешь вести себя смирно, помрешь как человек, на виселице, со всеми удобствами.

В сказанном не было и доли иронии, бывалый вояка, кажется, искренне верил, что смерть на виселице — далеко не худший способ расстаться с жизнью.

Когда содержимое ведра было вылито в помойную яму, капрал сопроводил арестанта назад в стылую каморку, сообщив, перед тем как запереть дверь, что господин капитан, имеющий право судить убийц своих солдат, ныне в отъезде, будет только через шесть дней. И именно столько осталось тому жить. Поскольку суд в островной армии не только правый, но и непременно скорый.

Еще примерно через час принесли поесть. Кувшин сильно разбавленного вина и толстый ломоть грубого серого хлеба.

Линч взглянул на свой объемный живот, от которого мечтал избавиться последние пару лет, и с оптимизмом висельника решил, что даже на такой диете похудеть не получится до самой смерти.

Ночью Линч проснулся от того, что кто-то начал бросать в зарешеченное окно камушки. Мелкие, они со звоном падали на каменный пол. Потом раздался приглушенный голос.

— Эймон, проснись, это Шон. Слышишь меня.

— Слышу, — подошел к окну и ответил также шепотом.

— Можешь говорить нормально, только не кричи. Часовой от твоей двери только что отошел. Ты как?

— Нормально, если меня повесят в конце недели. Если позже — боюсь простудиться. Здесь холод собачий.

— Знаю. Отойди в сторонку.

И через секунду в окно влетел уже крупный булыжник, едва не угодивший заключенному в голову.

— Тяни!

Чего и куда? А, вот оно что! Линч нащупал привязанный к булыжнику шнур, потянул. Определенно что-то тянется.

— Аккуратно, не спеши. Так, подожди, помогу… ну вот и отлично. Отвязывай одеяло и бросай конец назад.

Сказано — сделано. Вновь прилетевший камень и команда: «Тяни! Только не урони».

Хм, тут что-то другое. Ого! Между решетками пролез мешок, узкий, но длинный, словно специально сшитый для передачи арестантам. Что там? Вяленное мясо, уже нарезанное, хлеб и бутылка. Чего? Ух ты, потир! Жить можно, жаль, что недолго.

— Спасибо. А не отберут завтра?

— Нет, тут больше половины наши служат, островитяне не будут устраивать скандал по мелочам. Так уже было.

Вот как? Интересно. Может, и шанс есть?

— И чем кончилось?

— Повесили. — Даже в шепоте Шона слышалось сожаление. — Но не падай духом, Пэдди обещал тебя вытащить, а он если что сказал, значит точно сделает.

— Что сделает? Ты, главное, дверь открой, а там уж я как-нибудь…

— Да никак! Тут вокруг маги чего-то наворотили, так что без разрешения офицеров границу лагеря не пересечь. Ни сюда, ни отсюда. Говорят, для безопасности сделано, но, по-моему, чтобы наши не разбежались. Ладно, пора мне. Кидай веревку назад, завтра еще пожрать принесу.

И, схватив переброшенный в окно конец, младший брат ушел, только звук его шагов недолгое время нарушал ночную тишину.

Утром все повторилось. Тот же капрал разбудил, заставил вынести ведро. На то, что арестант был пьян, одеял у него стало больше, а под лежанкой темнел какой-то мешок, внимания не обратил, причем достаточно демонстративно.

Назавтра — то же. Шон принес еду и выпивку, капрал утром ничего не захотел замечать. И на следующий день, и потом. Попытки Линча выяснить хоть что-то о возможности спасения ни к чему не приводили, Шон лишь бубнил что-то о том, что Пэдди надо верить, вот как он верит.

Пока как-то днем за окном не зажужжали пилы и не застучали молотки. А вечером в камеру не вошел какой-то разряженный хлыщ и, разя перегаром, заплетающимся языком сообщил, что суд состоится завтра, а приговор приведут в исполнение сразу, можно сказать — немедленно. Прямо в городе, на ближайшей площади, при всем честном народе. Чтобы, стало быть, грязные кельты твердо знали, кто в Гибернии хозяин.

Вот так и настала последняя в жизни ночь.

Холодная и сырая, от которой, впрочем, неплохо защищали два одеяла, одно из которых навеки провоняло дерьмом и блевотиной прежних арестантов. Так что завтра его не станет, а эта тряпка останется ждать следующих арестантов, чтобы также проводить их в последний путь своими ароматами.

Она и воняет-то так потому, что корежило здесь предшественников Линча в такие вот ночи по-всякому. Страх, ужас смертный, он такой, от него и рвет, и проносит даже крепких людей. Линч знает, видел. Как в жестоких боях, когда корабли палили друг в друга в упор, с дистанции пистолетного выстрела, канониры продолжали заряжать и наводить. Нередко штаны у моряков и намокали, и воняли, но люди продолжали драться.

И никто потом не улыбался, когда они, измученные, обожженные и окровавленные, тратили последние силы на стирку.

Линч с ногами уселся на лежанку, укутался одеялами, прислонился спиной к стене, уставившись в окно, где сквозь прутья решетки ярко сияли звезды знакомых созвездий. Ну да, Лебедь. Вон он, раскинул свои крылья, несется сквозь века, равнодушно взирая с высоты на копошащихся внизу жалких людишек.

Эй, птица звездная, возьми, унеси отсюда! И сбрось где-нибудь в океане, где и положено заканчивать свои дни моряку.