Куда приводят коты (СИ) - Фомин Олег Геннадьевич - Страница 108

Взгляд Блики блуждает во мгле. Едва заметно покивав, она произнесла:

– Да. И правда спокойно…

Мои руки уже не сдавливают ее, но и не торопятся выпускать.

– Давай тут задержимся, – предложил я.

Все еще смотря куда-то в сторону, Блика повторила мое пожатие плечами. Повторила очень слабо.

– Давай…

Еле прошелестела.

Кажется, устала чертовски. Веки, моргая, размыкают гребешки ресниц крайне неохотно. Доверившись предположению, я осторожно нажал ладонями на шелковую ткань у лопаток. Облако женской груди, коснувшись сердца, вынудило его вздрогнуть, но затем мерный стук растворился в теплой вязкой волне, разлившейся по телу. Висок примкнул к занавесу черных локонов.

Возражать Блика не стала.

Застыв таким вот монументом, мы просидели очень долго. Можно сказать, еще одну вечность. Увы, не такую вечную, как предыдущая, что пылала в пожаре под градом камней. Просто потому, что хорошее, как правило, не может длиться долго. Но в этом месте будет уйма времени сделать из правила исключение. Надеюсь…

– Знаешь, почему Ластик?

Я так ушел в себя, что не сразу осознал факт вопроса. А его смысл заставил всплыть со дна приятного онемения.

– Что? – переспросил я.

Наши виски разомкнулись, и мы уставились друг на друга.

– Мой артефакт… – сказала Блика. После паузы хрипловатый голос ожил вновь: – Ты спросил его, пока вы прятались под баками, почему его зовут Ластик. Хочешь знать, почему?

– И почему же?

– Потому что я – стиратель. А что делают ластиком?

Она помахала большим и указательным пальцами, словно в них и впрямь зажат маленький резиновый батончик, обязательный атрибут любого школьника, которым она шоркает по невидимой тетрадке.

Я улыбнулся и ответил:

– Стирают.

Блика тоже приподняла краешек губ. Пожала плечами чуть более выразительно, чем в прошлый раз.

– Объяснения… Не живется нам, людишкам, без них.

Отвела взгляд, продолжила тише, мрачнее:

– Что, почему, зачем… До всего надо докопаться, как кротам. Плюнуть бы да просто летать! И не думать, откуда крылья. Так ведь нет же… Несчастные слепые землеройки…

Умолкла.

Изучаю шрам на брови и скуле, глубокий, как трещина. Еще бы пара миллиметров, и пришлось бы носить пиратскую повязку.

Я вздохнул.

– Что ж… Раз мы начали про объяснения…

Ладонь пошарила по карманам куртки. Извлекла из внутреннего, что напротив сердца, смартфон. Пальцы поводили по экрану. Я перебрался к Блике за спину. Прильнув сзади, держу перед ней в горизонтальном положении.

– Смотри.

Ткнул по треугольнику пуска видео.

– Здравствуй, дочка, – сказала с той стороны экрана Карри.

Я ощутил, как Блика напряглась.

Рыжеволосая девушка на видео тоже в платье, но голубом и легком, как морские волны, что безмятежно плещутся на ее фоне. Сидит, упираясь рукой в песок пляжа. Того самого, где пару часов спустя после этих кадров меня нашел Леон.

Свободной рукой Карри теребит ожерелье из ракушек.

– С нашей последней встречи второй слой меня малость преобразил, – продолжает она, пока взгляд бегает в стороне от объектива, – но я вернула прежний облик. Специально для этого ролика. А когда запись кончится, я уйду на второй слой навсегда. И наконец-то смогу быть свободной. От этого лица, от этих волос, от имени… От принадлежности к роду человеческому, к млекопитающим… И вообще от любой формы! Но перед тем как уйти, хочу, чтобы ты знала…

Карри взяла тайм-аут. Чувствую, дыхание Блики засоряется мелкой дрожью. Ее причина вновь заговорила, глядя прямо в камеру:

– Я не жалею, что сбежала в тот раз… Но дико жалею, что не успела объяснить, почему! Обрекла тебя с отцом на пытку неведеньем.

Кулачок стиснул ракушечье ожерелье. Шнурок, натянувшись, впился в шею.

– Когда в моей жизни появился твой папа, я, хоть и любила его, не могла отказаться от второго слоя. Продолжала наведываться туда на несколько часов в день, пока твой отец спал или был на работе. Я как лягушка. Могу бывать на суше, но мне нужно регулярно возвращаться в воду, чтобы не засохнуть. Однако привязанность твоего отца ко мне лишила меня свободы формы. Каждый раз моя родина изменяла меня до неузнаваемости, но к мужу я возвращалась в одном и том же облике. Вернее, облик возвращался сам. Потому что муж впервые встретил и полюбил меня в нем. И привык только к нему.

Шнурок лопнул, и ракушки посыпались. Карри медленно разжала кулак, веревочка упала следом.

– Думаю, именно поэтому второй слой начал меня отторгать. Там все переменчиво, а любое постоянство для него чужеродно, как инфекция для организма. Мой настоящий дом чувствовал, что каждый раз я вхожу в него одинаковой. И начал включать против меня иммунитет. У меня уже не получалось попасть на второй слой с первой попытки. Сначала это были редкие осечки, я даже внимания особо не обращала, подумаешь, несколько секунд… Но время шло, череда неудачных прыжков становилась длиннее. И проходило уже минуты две-три, прежде чем второй слой меня впускал. Когда родилась ты, дочка, этот порог резко подскочил до десяти минут. А затем в течение нескольких лет плавно вырос вместе с тобой до получаса… Я пыталась замедлить процесс, приобщив тебя и отца к тайне перемира. Но перемир пускал вас только в моем сопровождении. Ты пошла в папу, а он был заложником логики, здравого смысла, критического мышления… А я стала заложницей стирателя, который был уверен, что я – неотъемлемая часть его жизни, как закат и восход, что я никуда не денусь… Меня это серьезно беспокоило. Все чаще случались депрессии, об истинной причине которых приходилось умалчивать. Но я была согласна даже на это! Плевать на полчаса! Да, они выматывали психику, с меня сходило сто ручьев, как после марафона, но часы, проведенные на втором слое, окупали все сторицей!

Карри зачерпнула горсть песка вместе с ракушкой. Песок вскоре вытек сквозь пальцы, те раскрылись, как лепестки, Карри осматривает ракушку с разных углов…

– Но твой юный мозг, доченька, взрослел вместе с тобой, и однажды твоя мысль, что я никуда не денусь, всегда буду рядом, из инстинктивной превратилась в осознанную, как у твоего папы. Притяжению одного стирателя я еще худо-бедно могла сопротивляться, но вас стало двое – и случился тот день… Вернее, та ночь. Ты и папа уснули, а я…

Ракушка исчезла в кулачке, он затрясся, захрустел.

– Шесть часов! Слышишь, дочка?.. Шесть! Часов! Я не могла попасть домой! Пришлось отбежать от вас подальше, чтобы не разбудить… Кричала, билась в истерике, кусала землю, рвала на себе волосы, раздирала ногтями кожу!.. Шесть часов непрерывных попыток… Шесть часов ада! А потом наступило утро, и я пришла обратно. Вы еще спали, но вот-вот должны были проснуться. А я сидела, смотрела на вас, грязная, лохматая, полуживая от бессонницы. Потерявшая всякую надежду, смирившаяся со своей участью… Закрыла глаза, и вдруг – получилось! Само собой! Я оказалась на втором слое, чуть с ума не сошла от счастья!

Карри немного отдышалась.

– А когда пришло время возвращаться, вы же там совсем одни в незнакомом месте… я перепугалась до смерти! До меня вдруг дошло, что это была последняя удачная попытка. Если сейчас вернусь – второй слой больше не впустит никогда!

На песок упали осколки раковины, измазанные кровью, что блестит и на девичьей ладошке. Карри провела ею по складкам юбки, лицо отвернулось к морю.

После долгих раздумий произнесла:

– В жажде вернуть то, чего лишились, мы забываем ценить то, что у нас осталось.

Блику затрясло, я прижался к ней крепче.

«Папа!» – прошептала она.

Так тихо, что показалось, будто я прочел мысль.

– Эту мудрость я, похоже, так и не усвоила, – сказала Карри. Лицо вернулось к камере, и непутевая мать закончила: – Но, быть может, получится у тебя…

Робкая улыбка.

– Прощай, дочка!

Запись оборвалась. Я потушил экран.

Через какое-то время Блику перестало подергивать.

Вокруг все тоже замерло, ничего не происходит, даже травинки не шевелятся. И не скатывается роса. Тишь да гладь. Только далекое чириканье пташек… Обнимаю сзади, смартфон притаился на укрытых юбкой коленях, разглядываю в черной плитке отражение женского лица.