Призрачный отель (СИ) - Криптонов Василий - Страница 49

— В том-то и дело, что вряд ли. Он не радуется победам. Не пытается самоутвердиться за счёт того, кого обыгрывает. Но сомневаюсь, что обрадуется, если обыграть его… Я вообще не понимаю, что ему нужно!

— Сам процесс? — предположила Изольда. — Удовольствие от игры?

— Да тоже не похоже. Он выглядит так, как будто выполняет рутинную работу. Когда-то она ему, может, и нравилась, но со временем приелась. А ничего другого не умеет.

— Но как может приесться шахматная игра? Партий ведь несчётное количество!

— Так он и играет всю жизнь. Выше своего потолка прыгнуть не в состоянии, а то, что умеет — надоело. Как, знаешь, спортсмены, которые добились всех высот, которых могли.

— Такие обычно уходят на тренерскую работу. Делятся накопленным опытом.

— Но он-то не спортсмен. Кого ему тренировать? Хотя… Стой. — Я остановился. — Может, это и есть — то, чего ему не хватает? Собственные закрома переполнены, а передать знания кому-то ещё за всю жизнь так и не сподобился? Откладывал, откладывал — а потом умер?

— Может быть, — согласилась Изольда. — Пробуй. И, кстати, не ляпни при нём, что он не спортсмен. Шахматы признаны спортом, так что твой клиент вполне может быть мастером спорта.

— По шахматам?

— По шахматам, — развела руками Изольда.

— Офигеть. Не, ну ладно — кёрлинг, но вот это…

Мы, как и договаривались, шли к заброшенному дому на Черняховского. Пешком. День опять выдался изумительный, сияло солнце. Мне нужно было проветрить голову после напряжённых, как выяснилось, занятий спортом. Да и Изольда, похоже, отнюдь не возражала против прогулки.

— Честно говоря, давно так не ходил по городу, — признался я вдруг под влиянием спонтанно накатившего приступа откровенности. — Всё по работе, по работе…

— Мы и сейчас по работе.

— Ну да, но…

— А. Ты ещё не воспринимаешь работу как работу?

— Наверное…

— Это хорошо. В начале двухтысячных был у нас один видящий, так тот сразу во всё начал погружаться с вот таким лбом. — Изольда комично наморщила лоб, как будто из последних сил билась над решением сложнейшего уравнения. — Дениса он из себя выводил. Начнёт ему какую-нибудь ерунду болтать, ну, как он любит, а этот сразу нахмурится и слушает внимательно, думает, что ему сейчас важную информацию по работе дадут. А как поймёт, что нет — смотрит, будто на сумасшедших. Мол, вы чего, мы тут души к Свету препровождаем, какие шутки! По-моему, он вообще мечтал, чтобы в отеле вместо электричества горели свечи, все сотрудники носили похоронные костюмы и изъяснялись торжественными речами.

— И что с ним в итоге случилось?

— Застрелили.

— Так достал?

— Да не мы застрелили! — возмутилась Изольда. — Отголоски девяностых. Ограбление было. Случайность.

Я почему-то очень ярко представил, как один из грабителей убегает с места преступления, петляет по городу, постепенно снижает скорость, убеждаясь, что погони нет. Снимает маску из вязаной шапочки и негромко произносит: «Дельмо. Большое дельмо».

— Потом попал к нам, — вздохнула Изольда. — Провожали в чёрных костюмах, со свечами. Очень торжественно. Кажется, он был, наконец, доволен.

К этому времени мы прошли бо́льшую часть пути по Кирова и, не сговариваясь, свернули на Матросова, чтобы срезать угол. Справа потянулся жестяной забор, огораживающий вечную то ли стройку, то ли просто аномальную зону — понять было сложно. Забор напомнил аналогичный вокруг «чайника», через такой мы проходили с Денисом.

— Раньше здесь была такая милая тихая аллейка со старыми домиками, — сказала Изольда, с неудовольствием глядя на десятиэтажку слева. — Кстати. Мы же учимся. — Она остановилась. — Вот смотри, этому новострою десяти лет нет.

Я неразборчиво угукнул. Спорить не хотелось, но я прекрасно помнил эту милую тихую аллейку. Читай: загаженная раздолбанная тёмная дорога, по которой идёшь вечером и вполне допускаешь мысль, что это в последний раз, потому что поди угадай, какие фантастические твари сейчас выползут из-за ближайшей развалюхи. Сейчас тут совсем другое ощущение. Свет, простор, жизнь, цивилизация.

— Посмотри призрачным зрением, — велела Изольда.

Я послушно моргнул, меняя ракурс, и присвистнул.

Да-а-а уж, гулять по городу с призрачным зрением — занятие весёлое. Нового дома как такового не было. Колыхались призрачные контуры, которых, если специально не приглядываться, можно и не заметить. То тут, то там в воздухе висели квартиры. Как будто на рентгене. Как будто дом ещё только силился появиться в призрачном мире, но процесс был далёк от завершения. Пройдёт лет двадцать-тридцать, и тогда, может быть, станет неотличим от реального.

Но самое впечатляющее было не это. А то, что внутри зыбких контуров я видел другой дом. Обшарпанную двухэтажку, которую прекрасно помнил. С белым кирпичом по низу, с инородно смотрящимися пластиковыми окнами по соседству с чёрными от времени советскими.

Дом продолжал стоять. И мне показалось, что, ощутив моё внимание, он зачерпнул толику моей энергии, сделался чётче.

— Ничего себе, — проговорил я.

— Мы можем туда зайти, — сказала Изольда. — В призрачный дом. Он пока что более реален, чем этот, новый, и…

— Смотри! — Я машинально схватил Изольду за руку и пальцем указал на второе справа окно.

Рама этого окна была как раз старой, деревянной. Внутри, за стёклами (чтобы воры не пробрались в квартиру, но также чтобы воры по решётке не забрались к соседям сверху) стояла решётка. И там, за решёткой, за колыхнувшейся занавеской я увидел лицо.

— Это отголосок.

— Какой ещё отголосок?

— Отголосок, эхо… Их по-разному называют.

— Пустышка?

— Нет. Пустышка — это, можно сказать, отголосок человека, его память о себе самом. А это — память дома. Стены хранят в себе отпечатки живших людей, как на киноплёнке. Когда люди думают, что видят призраков, то в девяноста пяти случаях из ста они имеют дело с воображением, а в четырёх — с отголосками. Вот жильцы этой многоэтажки могут иногда видеть их. Чаще во сне, но особенно чувствительные и наяву. Останься тут пустырь, всё это уже давно бы истаяло. Но здесь поставили дом, где живут люди. И старый, призрачный дом получает какие-то случайные импульсы. Он всё равно тает, но медленнее, чем если бы стоял на пустыре. Лет через пять его, верно, уже не станет.

Я моргнул, возвращая обычное зрение. Было что-то невыносимое в том, чтобы видеть одновременно прошлое и настоящее. Мы пошли дальше, и только сделав пару шагов, я отпустил плечо Изольды. Она сделала вид, что не обратила на это внимания.

— А в одном? — спросил я.

— Что?

— Ну, девяносто пять случаев — воображение, четыре — отголоски. А один?

— А один действительно видит призраков. И если он при этом может проваливаться в призрачный мир, то это уже что-то вроде статистической погрешности. Видящий.

В заброшку на Черняховского мы пробирались через призрачный мир, чтобы не смущать стоящих на остановке и идущих по улице людей. Побродили по пустым помещениям, поднялись на второй этаж, заглянули в подвал. Единственное, что я нашёл — это лежащую в одном из помещений потрёпанную книжонку в мягкой обложке. Детектив Дарьи Донцовой.

— Пусто, — резюмировала Изольда.

— Спасибо, кэп. А почему здесь нет отголосков? Дом вообще чуть не на тротуаре стоит, каждую минуту его кто-то видит. По идее, в призрачном мире он вообще должен быть как жилой.

Мы уже вышли и смотрели на дом снаружи. Изольда покачала головой.

— Во-первых, дом на самом деле не такой уж старый. Его в восьмидесятом построили. Даже одно поколение толком прожить не успело. А потом — видишь?

Изольда указала на чёрные следы на стенах.

— Пожар?

— Да. Огонь — это большая сила. Если дом горит, то он горит в обоих мирах. Эти стены мертвы.

Она помолчала. Посмотрела на книгу, которую я держал в руке.

— Это тебе зачем?

— Не знаю, — честно признался я. — С детства не переношу, когда выбрасывают книги. Уж лучше бы на макулатуру сдавали. Какая-никакая, а вторая жизнь.