Шпионские игры (СИ) - Март Артём - Страница 44

— Союз поймал пакистанского шпиона, — задумался я. — Это международный скандал. Выходит, что представитель официально нейтрального государства участвует в афганской войне.

— Они будут все отрицать, — покачал головой Искандаров, — Пакистан скажет, что не знает никакого Абади. Огласка им не нужна по многим причинам. В том числе она может помешать их операции.

— Но сам Абади определенно знает многое. И расскажет это нашим.

— Верно, — кивнул Искандаров, — и Тарик Хан, как минимум, попытается заставить его замолчать. Как максимум — вернуть то, что носил Абади в желудке.

Пусть Искандаров и ходил вокруг да около. Пусть начал издалека, но я понимал, к чему он клонит.

— Значит, вы хотите, чтобы я убил этого Хана, — не спросил, а утвердил я.

Искандаров отвел глаза. Почему-то сейчас он не смог выдержать моего взгляда.

— Верно, Саша. Именно этого я и хочу.

Я нахмурился.

— Посмотри на меня, — Искандаров показал мне искалеченные, с уродливо зажившими ожогами руки, — я уже не боец. Мое время прошло. Но если случится так, что ты встретишься с этим человеком, я прошу тебя отомстить ему. Отомстить за мою жену. Отомстить за те злые дела, что он делал и еще сделает. Дать нам время понять, что это за «Пересмешник» такой…

Взгляд разведчика ожесточился.

— И расстроить все их планы.

Искандаров несколько мгновений подождал моего ответа, но когда я промолчал, он продолжил:

— Я знаю, что ты добил Батубра Нафтали. Ты не испугался этого. Не испугался последствий. И знаю, что ты не осудишь меня за такую просьбу, если даже и откажешься ее выполнять.

— Не осужу, — кивнул я. — Но я солдат, а не убийца. Мое дело — охрана государственной границы, а не ликвидация шпионов. Для этого существуют специальные люди.

— Я знаю, — Искандаров тоже кивнул. Потом задумался. Вдруг спросил: — Разреши мне нескромный вопрос?

— Какой?

— Почему ты добил Нафтали?

— Нафтали серьезно ранил одного моего друга, — сказал я. — Возможно, теперь он не сможет ходить. Я обещал ему, что отомщу. Но это главная причина. Есть еще одна.

— Какая?

— Кем бы ни был человек, его стоит уважать хотя бы в момент его смерти.

Искандаров хмуро улыбнулся.

— И откуда у девятнадцатилетнего парня взялось такое отношение к смерти?

— Это длинная история, — ухмыльнулся я.

— Понимаю. Не каждая история должна быть рассказана.

— Верно.

— И все же, ты сдержал свое обещание, Саша. Потому я и решил попросить тебя об этом. Понимаю, перекладывать такой груз со своих плеч на чужие — несправедливо, но… Но у меня, кажется, нет больше иного выхода. Я не знаю, согласишься ты или нет. Доведется ли тебе возможность исполнить обещанное или нет. Но я…

Он осекся. Медленно пододвинул к себе табурет, на котором совсем недавно сидел я, а потом тяжело и медленно уселся на него сам.

— Я слишком устал. Я больше не в силах носить это в себе.

Искандаров вдруг погрустнел. На миг он показался мне совершенно разбитым. Сломавшимся. Но внезапно разведчик кривовато ухмыльнулся.

— Говорят, что когда космонавты в космос летают, то за один полет тратят столько здоровья, сколько им хватило бы на три года жизни. Вот и мне сейчас кажется, что в плену я все свое здоровье уже растратил. Боюсь, что даже на Амину его не хватит. Но когда я увидел тебя и твои дела, сразу понял — такой шанс я упустить не могу. И должен хотя бы попытаться донести до тебя свои мысли.

Я снова ничего не ответил разведчику. Только скрутил фотографию в трубочку и сунул себе в нагрудный карман.

Искандаров поднял на меня глаза. А потом тихо и с надеждой сказал:

— Спасибо, Саша.

— Ну, короче, это было прошлой зимой под Кандагаром, — Наливкин, сидевший на корточках, хохотнул и принялся чистить нож об голенище сапога. — Получили мы разведданные — якобы в кишлаке душманы склад с оружием организовали. Ну, мы, как обычно, ночью подобрались, засекли — стоит такая сакля, вся в щелях, дверь нараспашку, изнутри свет. И главное — пар валит, будто там паровоз топят.

Наливкин сделал театральную паузу, осмотрел всех слушателей. Ухмыльнулся.

— Видите, говорю? Это пороховые гары! Бармалеи там сидят и патроны при свете керосинки сушат!

Сегодня был последний вечер, когда «каскадовцы» прибывали на Шамабаде. Ночью они отбывали с нашей заставы.

По такому случаю офицеры договорились пожарить шашлыки. Участие в «пикнике» принимали свободные пограничники, «Каскад» почти в полном составе (Глушко с ранением увезли в госпиталь) и Жуков со своими танкистами.

Было тепло, но не душно. Злое афганское солнце уже клонилось к закату, и скоро на западе окрасит оно ярко-голубое небо красным заревом. А потом и вовсе исчезнет за вершинами Бидо. Тогда на мир опустятся серые прохладные сумерки.

Двое суток минуло с той ночи, как мы с Нарывом и «Каскадом» вернулись на заставу.

Той же ночью из отряда приехала пара «Шишиг» и УАЗик с офицерами.

Афганок и спасенных нами советских солдат загрузили в одну машину. Абади с Искандаровым — в другую. И тех, и других охранял пограничный конвой.

Из офицеров я знал только одного — особиста Рюмшина. Вместе с ним прибыли еще трое. Ни званий, ни их лиц я не рассмотрел в ночной темноте.

Знал только, что они вместе с Шариповым, Тараном и Пуганьковым на добрых два часа заперлись в канцелярии. Что-то обсуждали там.

Должно быть, неизвестные офицеры прибыли по душу Наливкина. Капитан группы спецназа отчитывался им о прошедшей операции.

К моему удивлению, меня больше не беспокоили, и Черепанов сказал, что мы с Нарывом можем идти отдыхать. Что на следующие два дня у нас назначены выходные.

К концу последнего нашего выходного мужики и решили пожарить шашлык. Проводить, так сказать, товарищей из «Каскада» в дальний путь.

Примитивный мангал, представлявший собой половину разрезанной вдоль железной бочки, покоился на двух парах блоков и исходил дымом.

Внутри подернулся сизым пеплом уголь. На шампурах, которые собственноручно изготовил Черепанов, жарилось душистое, вымоченное в уксусе с луком и чесноком, баранье мясо. Мясо шкворчало от жара углей. Истекало жиром, отчего угли задорно шипели.

По округе разносился аппетитный запах готовящегося мяса.

Местом отдыха нам сегодня послужила небольшая полянка, что развернулась в нескольких сотнях метров от заставы, у тренировочного стрельбища, расположенного под крутым глиняным валом, восходившим к одичавшему, заброшенному местными сливовому саду.

— Ну мы дали по строению двумя РГШками! — продолжал Наливкин. — Ба-бах! И, короче, ждем, когда начнется «распродажа» стволов со скидкой.

«Каскадовцы», рассевшиеся кто на принесенных кирпичах, кто на оставшихся от дров пнях, стали посмеиваться, вспоминая кульминацию.

Пограничники с танкистами разулыбались, внимательно слушая рассказ капитана.

Сидя на бревне рядом с развалившимся прямо на земле комтехом Бричкиным и сидевшим на какой-то кривой коряге Матузным, я отрезал кусочек поостывшего шашлыка. Кинул Булату.

Пес, лежавший у моих ног, тут же схватил в зубы упавший ему кусочек, принялся излишне старательно его жевать, широко разевая пасть.

— Ну, бабахнуло как надо! Хоть и мы чутка скосили, — продолжал Наливкин, стараясь сдержать смех. — Но хибара эта все равно развалилась. А потом, на тебе! Выползает из-под завалов голый дед!

Над поляной раздался дружный, но все еще робкий смех пограничников.

— Дед красный как рак, весь в мыле и давай нам орать: «Шайтан-арба!» А за ним еще двое — тоже в чем мать родила, только в чалмах. Один даже с мочалкой в руке — видимо, думал, что ею гранату отбить можно!

Все вокруг заржали. Даже редко улыбавшийся в последнее время Таран рассмеялся в голос. Черепанов и вовсе чуть не поперхнулся шашлыком.

— Оказалось, это была единственная баня на три кишлака. Душманы ее топили раз в неделю, по очереди. А пар — ну, так нормальные люди парились, а не порох сушили! — смеясь в голос, закончил Наливкин.