Дворцовый переполох - Боуэн Риз - Страница 1

Риз Боуэн

Дворцовый переполох

ГЛАВА 1

Замок Раннох, графство Пертшир

Шотландия

Апрель 1932 года

В жизни младшей родственницы королевской семьи есть два главных неудобства.

Во-первых, от тебя ждут поведения, привычного для особ королевской крови, а денег никто на это не ассигнует. Ты должна открывать торжества, целовать младенцев, ездить в Балморал[1], разодевшись, как подобает, должна носить шлейфы на свадьбах. А вот зарабатывать на жизнь как простые смертные нельзя! Например, как мне предстояло узнать в скором времени, королевским особам категорически не позволяется стоять за прилавком в косметическом отделе «Хэрродса»[2].

Когда я осмеливаюсь обратить внимание на такую несправедливость, мне тотчас же напоминают о том, что у меня в списке несправедливостей числится под номером два. Все уверены, что для девушки из рода Виндзоров существует только один достойный путь устроить свою судьбу — выйти замуж за отпрыска другого королевского дома. Похоже, их и сейчас в Европе полным-полно, хотя по-настоящему правящих монархов можно пересчитать по пальцам. И, кстати, в наше неспокойное время Виндзоры, даже самые незначительные родственники вроде меня, остаются лакомым кусочком для тех, кому нужен, пусть и слабый, союз с Британией. Я со всех сторон слышу, что мой долг — составить партию какому-нибудь пучеглазому, рахитичному полудурку со скошенным подбородком, но непременно королевской крови, и все ради того, чтобы установить дружественные связи с потенциальным врагом нашей страны. Кузина Аликс[3], бедняжка, так и поступила. Ее трагическая судьба послужила мне уроком.

Полагаю, прежде чем продолжать, надо представиться. Я — Виктория Джорджиана Шарлотта Евгения, дочь герцога Гленгаррийского и Раннохского. Друзья зовут меня просто Джорджи. Бабушка была самой некрасивой из дочерей королевы Виктории, и потому ей не удалось заполучить жениха ни из русского, ни из германского царствующего дома, за что я благодарна судьбе, и она, как я думаю, тоже. Вместо этого ее выдали за мрачного шотландского барона, которому старая королева пожаловала герцогство, лишь бы сбыть дурнушку с рук. В положенный срок бабуля добросовестно произвела на свет моего папеньку и только затем позволила себе поддаться болезням, которые возникают от кровосмешения и избытка свежего воздуха. Бабушку в живых я не застала, как не застала и шотландского жутковатого дедушку, хотя слуги клянутся, будто его неупокоенный дух блуждает по замку и по ночам играет на волынке (что странно, поскольку при жизни он играть на ней не умел). Когда я появилась на свет в нашем семейном замке Раннох, который всегда был еще неуютнее Балморала, папенька уже стал вторым герцогом и все свои силы тратил на прожигание фамильного состояния.

Он тоже в свою очередь исполнил долг и женился на дочери чрезвычайно корректного английского графа. Она родила ему моего братца, окинула взором безрадостные шотландские просторы, да и умерла. Заполучив наследника, папенька выкинул невообразимый курбет и снова женился — причем на актрисе, которая и стала моей матерью. В те времена молодежь вроде дядюшки Берти, ставшего впоследствии королем Эдуардом Седьмым, вовсю кутила с молоденькими актрисами. Такие интрижки не только позволялись, а даже приветствовались, но не браки! Однако, поскольку мама была доброй англиканкой из почтенной, хотя и скромной британской семьи, а над Европой уже сгущались свинцовые тучи Великой войны, пожениться влюбленным разрешили. Мама была представлена королеве Марии, и та заявила, что для уроженки Эссекса невеста на удивление хорошо воспитана.

Однако брак моих родителей оказался недолговечным. Даже менее жизнелюбивые и непоседливые леди, чем моя матушка, долго не выдерживали в замке Раннох. Да и кто выдержал бы! Заунывный вой ветра в высоченных каминных трубах, шотландская клеточка обоев в уборных — все это навевает беспросветную тоску, а то и вовсе сводит с ума. Удивительно, что мама вообще сколько-то вытерпела в замке. Подозреваю, что ей попросту нравилось быть герцогиней. И лишь осознав, что быть герцогиней означает по полгода прозябать в Шотландии, мама решилась на бунт. В первый раз это был аргентинский игрок в поло. Мне тогда было два года. Конечно, одним разом дело не ограничилось. Потом был француз-гонщик, трагически погибший в Монте-Карло, потом американский кинопродюсер, потом какой-то путешественник, а совсем недавно — немецкий, насколько я поняла, промышленник. С мамой я вижусь время от времени, когда она кометой проносится через Лондон по пути в другие края. Каждый раз слой косметики на ее лице становится все толще, шляпки все экстравагантнее и дороже, а сама она все отчаяннее цепляется за былую молодость и красоту, некогда сводившую мужчин с ума. При встрече мы чмокаем друг дружку в щечку, щебечем о погоде, нарядах и о том, когда я наконец выйду замуж. Больше похоже на чаепитие с чужим человеком.

К счастью, у меня была добрая нянюшка, потому в замке Раннох мне жилось хотя и одиноко, но не до ужаса тоскливо… Время от времени, когда маменька находила себе более-менее приличного мужа в какой-нибудь стране со здоровым климатом, меня отсылали к ней. Но все-таки моя мать не создана для материнства и к тому же на одном месте не засиживалась, поэтому замок Раннох стал для меня надежной гаванью, крепким тылом, пусть сумрачным и неуютным. Моего сводного брата по имени Хэмиш (более известного как Бинки) в нежном возрасте отослали в школу-интернат, где в обычае были холодный душ и пробежки ни свет ни заря — меры, совершенно необходимые для будущих лидеров нации. Вот и получилось, что брата я тоже едва знала. Как и отца, если уж на то пошло. После того, как мамин бунт стал достоянием общественности, отец отправился лечить разбитое сердце в Европу и колесил с одного курорта на другой, с вод на воды, от казино к казино, из Монте-Карло в Ниццу, пока в 1929 году не приключился печально известный обвал на бирже. Узнав, что он потерял остатки своего состояния, отец вернулся в Раннох, ушел далеко на болота и застрелился из охотничьего ружья, чем удивил всех, потому что стрелком он был никудышным.

Помню, как, получив известие о смерти отца, я изо всех сил старалась ощутить скорбь, но ничего не выходило. Я едва помнила его лицо. Я затосковала от мысли, что у меня не было и теперь уже не будет отца, который мог бы в трудную минуту стать моим советчиком и защитником. Страшно и тревожно было в девятнадцать лет оказаться предоставленной самой себе.

Бинки стал третьим герцогом, женился на скучной молодой особе с безупречной родословной и унаследовал замок Раннох. Меня тем временем отправили в швейцарский пансион, где я отлично проводила время в компании веселых подружек из числа сливок общества. Мы выучились бойко болтать по-французски, а больше почти ничему, разве что устраивать званые обеды, играть на фортепьяно и всегда держать спину прямо. В порядке дополнительных занятий спортом мы бегали курить за сторожку садовника и лазали через каменную ограду на свидания с лыжными инструкторами в местной закусочной.

К счастью, богатые родственники полностью оплатили мое обучение, что позволило мне оставаться в пансионе до того момента, пока меня не вывели в свет и не представили ко двору. На случай, если кто-то не знает, объясню: все девушки из приличных семей должны по достижении определенного возраста дебютировать в свете, то есть посещать балы, званые вечера и прочие развлечения, где их знакомят с молодыми людьми и официально представляют ко двору. Это такой способ вежливо объявить миру: «Смотрите, вот она, наша красавица! А теперь, ради бога, друзья, возьмите ее замуж и снимите эту обузу с нашей шеи».