Космонавт (СИ) - Кресс Феликс - Страница 4

Несколько минут мы шагали молча, а затем сосед снова заговорил:

— Что-то ты, Серёжка, больно молчалив сегодня, как радио, когда в розетку не воткнуто, — он кинул на меня косой взгляд и полез во внутренний карман пиджака.

Я молча пожал плечами. Разговаривать мне сейчас небезопасно, могу и лишнего спросить. Да и в принципе я был не из болтливых.

— Раньше без умолку болтал, что та трещётка, а сейчас ни словечка, ишь, — он зашуршал бумагой, и я невольно посмотрел, что у него там в руках.

— Так голова болит, дядь Борь, — отозвался я, вчитываясь в текст газеты «Вечерняя Москва», которой обмахивался сосед. — Можно? — я указал на газету.

Меня привлекло одно объявление. Взгляд уцепился за строки. Но, возможно, показалось. Поэтому я и захотел удостовериться. Сосед хмыкнул, но газету всё же дал. Я отыскал заинтересовавшее меня объявление в рамочке и вчитался:

'Московский аэроклуб им. В. П. Чкалова объявляет набор!

Требуются юноши 16–22 лет с образованием 8–10 классов.

Документы принимаются до 15 сентября 1964 г. по адресу: г. Москва, Тушино, ул. Свободы, 44.

Справки по тел. ХХ-ХХ-ХХ.

Одобрено Московским городским комитетом ДОСААФ'.

— Что у тебя там? — спросил сосед, заглядывая мне через плечо. — А-а. Узнаю маленького Серёжку, — хохотнул дядя Боря.

— Чего? — я оторвался от чтения и посмотрел на соседа.

— Да ты ж всё детство твердил о полётах и о том, что хочешь стать космонавтом. С детсада самого только об этом и талдычишь. Да только с возрастом всё меньше и меньше.

Мысленно я ещё добавил, что мой предшественник особо и не стремился превратить мечту в реальность, если судить по физической форме. Ну ничего. Дело поправимое. Нужно только хорошее питание, регулярная физическая нагрузка и… время.

— А какое сегодня число? — спросил я, снова уткнувшись в газету.

Собеседник кашлянул. Наверняка снова искоса на меня посмотрел. Нужно быть поосторожней, а то мало ли…

— Так тридцатое августа, — послышалось в ответ, и я сбился с шага.

Приём документов до пятнадцатого сентября. А уже тридцатое. Времени слишком мало, чтобы собрать нужные бумажки, впритык. А ещё нужно узнать, сколько мне лет. Наверняка мать Сергея готовила его к поступлению в техникум или ещё куда. Или он сам готовился?

«Ладно, чего гадать. Скоро буду дома и всё узнаю, » — я свернул газету и вернул её соседу.

Дядя Боря вдруг остановился у пятиэтажки с серыми стенами:

— Ну, пришли, — сказал он и хитро прищурился.

«Чего это он? — я прищурился в ответ. — Проверяет меня, что ли?»

Повернувшись, я увидел напротив нас типовую хрущёвку с одинаковыми балконами. На первом этаже была вывеска «Почта» с нарисованным конвертом. У подъезда стояли три женщины в фартуках, которые оживлённо обсуждали что-то.

«Значит, где-то здесь мой дом», — подумал я, нащупывая в кармане ключи. А сосед наблюдал, куда я пойду. Хитрый советский жук.

Но гадать не пришлось. Странное чувство снова охватило меня. Будто я одновременно и помнил этот двор, и видел его впервые. Например, я точно знал, что за углом находится парикмахерская, но понятия не имел, как выглядит «моя» квартира.

Дядя Боря не торопил меня. Он молча стоял сбоку и внимательно смотрел, будто ожидая чего-то.

«Ладно, » — выдохнул я, доверившись интуиции, и ноги сами понесли меня к третьему подъезду.

Видимо, тело помнило дорогу лучше, чем мое сознание. Сзади послышались шаги соседа, который по-прежнему наблюдал и молчал.

Чистый подъезд встретил нас свежей побелкой и запахом жареной рыбы. Ни тебе окурков, ни исписанных стен. Я задержался на секунду, вдыхая этот знакомый и одновременно новый запах. На окнах в каждом пролёте стояли горшки с геранью, красные соцветия ярко выделялись на фоне белых стен. Полы тускло отсвечивали мелким кафелем с простеньким узором, а перила выкрашены в тот самый, узнаваемый с детства цвет морской волны.

Поднимаясь на четвёртый этаж, я чувствовал на себе пристальный взгляд соседа. На площадке я увидел четыре двери. Я замер, по-прежнему ощущая, что дядя Боря с меня буквально глаз не спускает.

«Почему он за мной следит? Понял, что я чужак?» — мелькнула мысль, но тут же растворилась, когда меня с непреодолимой силой потянуло к одной из квартир. Я инстинктивно прошёл ещё несколько шагов и остановился перед дверью квартиры 47. Повернувшись к провожатому, я протянул руку:

— Ну всё, бывай, дядя Боря. Спасибо за помощь.

Он кивнул, но не уходил, наблюдая, как я достаю ключи. Первая же попытка открыть дверь обернулась конфузом — ключ не входил в замочную скважину. Я невозмутимо вставил в замочную скважину второй ключ и попытался провернуть его, но у меня снова ничего не получилось. Сзади раздался насмешливый голос соседа:

— Не боись, тут не Америка — днём двери не закрываем. Хочешь зайти — поверни, дёрни… и не перепутай: не от себя, а к себе!

Блин, как же я мог не подумать о такой простой вещи? Но, справедливости ради, в двадцать первом веке все привыкли закрывать двери на все замки. И вообще запирать всё, что только возможно. Мысленно ругая себя, я повернул ручку, махнул соседу на прощанье и шагнул в прихожую.

Тёплый, уютный запах чего-то вкусного защекотал ноздри, смешиваясь с ароматом лаврового листа из кухни.

Взгляд скользнул по смутно знакомой обстановке: деревянная вешалка с крючками, тумбочка с телефоном, накрытая кружевной салфеткой-паутинкой, зеркало в самодельной резной рамке, с которой местами облез лак. Из кухни доносилось тиканье ходиков и шум кипящего чайника.

Я застыл на пороге, разглядывая обстановку. Взгляд перескакивал с одного предмета на другой, и чем дольше я рассматривал прихожую, вдыхал запахи, тем сильнее в груди было чувство — вот оно, моё, родное. Странно, но я не чувствовал себя здесь чужим.

— Серёжа? — послышался приятный женский голос, от которого моё сердце на миг будто замерло, а потом забилось сильнее.

Женщина лет сорока, с тёмными волосами, тронутыми сединой и собранными в небрежный пучок, вышла в прихожую из кухни. Её красивое, но уставшее лицо с морщинками у глаз выглядело взволнованным. Было видно, что она беспокоилась о сыне, который вышел всего лишь за хлебом — и пропал. Я понял, что улыбаюсь. Давно за меня никто не беспокоился. Я взрослый, уже даже стареющий мужик, но ее забота почему-то меня не коробила. Бывает же…

В простеньком ситцевом халате и переднике в цветочек она выглядела одновременно хрупкой и сильной. В руках у неё было небольшое полотенце, которым она сейчас вытирала руки.

Мать… Какое-то необъяснимое чувство родства тронуло меня. Будто я знал её всю свою жизнь. Именно свою жизнь.

— Ну наконец-то! Что так долго?

— Мама? — хрипло вырвалось у меня, я и сам поразился, насколько легко мне далось это слово. А ведь я впервые произнёс его. Никогда прежде в своей прошлой жизни я не называл так никого.

Она улыбнулась, махнув кухонным полотенцем:

— Мама, мама, кто ж ещё? Ты чего встал? А кефиру не купил? Ну ладно… разувайся, мой руки — и за стол. Еда стынет.

Я сглотнул комок и кивнул. В этот момент я уже не сомневался, что очутился в новой реальности. В прошлом. Слишком правдоподобно тут пахло борщом, слишком тёплыми были её руки, когда она с улыбкой подошла и поправила мой воротник. Затылком я не поворачивался, нужно ещё будет незаметно смыть присохшую кровь.

Я снова посмотрел на свои руки с родинками и детским шрамом, которого не было в моей прошлой жизни.

«Значит… это теперь моя жизнь», — проговорил я про себя, направляясь к умывальнику.

Я открыл скрипучий кран в ванной, которая никогда не видела кафеля. Вместо этого стены выкрашены в непритязательный зеленый цвет до самого потолка. Помыл руки под струёй прохладной воды, наскоро сполоснул затылок — крови на нем оказалось, на мое удивление, совсем немного. Вытерся о старую, но чистую тряпку, что висела на крючке вместо полотенца. Прошел на маленькую кухоньку и сел за стол. Чуть слюной не захлебнулся. Только сейчас я понял, как голоден. Видимо, перемещение сознания — штука энергозатратная. Ха!