Наследники. Любовь под запретом - Абалова Татьяна - Страница 7

Отчим поднялся. Он был гораздо выше меня, и мне пришлось задрать голову.

Глава 5. Ошибка отчима

Лицо Джозефа было так близко, что я не смогла сфокусировать взгляд. Мне показалось, еще мгновение и он меня поцелует. Но он не сделал этого. Распрямился и отпустил мою руку. Я не стала ждать. Схватила зонтик и покинула беседку.

Сердце стучало как сумасшедшее. Мой отчим определенно обладал магией. Я едва не поддалась искушению. Не отпусти он мою руку, и я уступила бы животному магнетизму.

«Так вот как он обрабатывает ждущих любви женщин!» – я с полной очевидностью поняла, как моя мама попала к нему в сети, и почему обожала до последнего вздоха. Так сильно была привязана к нему, что стала равнодушна к дочери.

После встречи в саду отчим оставил меня на несколько дней в покое. Словно давал время обдумать его слова. Я же пыталась сочинить письмо подруге. Первое, написанное в сердцах, изорвала в клочья. Подразумевалось, что Бель покажет его матери, поэтому следовало подобрать правильные слова, чтобы они побудили герцогиню действовать. Нельзя указывать, что я узнала о намерениях Джозефа, вскрыв чужую почту. Это постыдный поступок.

Я понимала, что могу не дождаться ответа от подруги. Тому было несколько причин. Во–первых, Бель лишена права переписки, а во–вторых ее ждала Академия для Высших, а я не знала точную дату ее отъезда. Вполне возможно, она просто не успеет получить письмо. Поэтому я надеялась, что мое послание распечатает и прочтет ее мать. Я собиралась написать на конверте: «В случае отсутствия адресата, передать послание герцогине Элата».

В итоге я нашла обтекаемые фразы. Я ничего не утверждала, просто описывала ощущения. Мол, опекун ведет себя так, словно собирается соблазнить меня. В конце сообщения я попросила дать совет. «Приемлемо ли такое развитие событий, когда муж матери становится мужем ее же дочери? И как уйти от брака, если сама мысль оказаться женой отчима мне ненавистна».

Я все утро караулила посыльного. Когда он явился с кучей писем для Джозефа, я вручила ему свое. Приплатив медяк, взяла слово, что послание будет доставлено без промедлений. Тот горячо пообещал.

Отдав письмо, я немного успокоилась. Последние дни меня мучил вопрос, любила ли меня мама. Мы с отчимом мастера наносить друг другу травмы. Он всколыхнул во мне воспоминания. И я все чаще склонялась к мысли, что больше внимания мне уделял именно Джозеф. Мама всегда была холодна ко мне.

Отчим радовался, когда я приезжала на каникулы. Даже как-то съездил со мной в город, чтобы заказать новые платья. Давал при выборе ткани и фасона дельные советы. Сейчас я припоминала, что он был щедрым. Щедрым, пока была жива мама. И только став моим опекуном, резко начал ограничивать в расходах. Он словно почувствовал свободу самостоятельно распоряжаться деньгами. Без оглядки на их хозяйку.

Не знаю, какая блоха его укусила, когда он решил продать меня своему другу. Ведь мы вполне ладили. Да, между нами были недомолвки, я даже винила его в смерти матери. Несправедливо винила, ведь она в нем не чаяла души. Вполне возможно, что я чувствовала себя обделенной. Отсюда и ревность, и желание ущипнуть побольнее. Причем обоих.

Для меня стало чем-то новым думать о себе, как о не очень приятном человеке. Неужели это я сделала Джозефа монстром? Кому понравится, когда его встречают презрительным взглядом в месте, которое он считает своим домом? Он решил избавиться от меня, заодно дав прочувствовать, каково это быть нелюбимой. Не без выгоды для себя, конечно.

Думая об отчиме и маме, я не заметила, как оказалась на втором этаже – как раз возле ее покоев. После смерти жены Джозеф перебрался в другое крыло особняка. Наверное, ему было больно видеть ее вещи, прикасаться к ним.

Я повернула ручку двери и оказалась в темном помещении. Занавеси были глухо задернуты, а вся мебель накрыта простынями. Затхлый запах давно непроветриваемого помещения вкупе с холмами спрятанной под белой тканью мебели создавали впечатление, что я нахожусь в склепе. Мне сделалось жутко, и я направилась к окну, собираясь разрушить иллюзию. Раздвинув шторы, я распахнула его. Желая глотнуть свежего воздуха, высунулась чуть ли не по пояс.

Только благодаря этому, я увидела прячущихся в тени деревьев посыльного и Лину. Они спорили. Горничная вытащила из–за пазухи серебряную монету – та блеснула на солнце, и получила взамен… мое письмо.

Пока я думала, что делать: грозно окрикнуть посыльного или перехватить Лину, чтобы поймать с поличным, та убежала в дом. Подкупленный негодяй, вскочив в седло и пришпорив лошадь, скрылся за поворотом.

Я поторопилась спуститься, надеясь перехватить горничную, но в холле оказалось пусто. Сначала я заглянула в ее комнату, потом проверила, нет ли ее на кухне – пришло время пить чай, и Лина должна была принести поднос с чайником в мои покои, но кухарка только покачала головой.

– Нет. Не заходила, хотя чай готов.

В итоге я дошла до кабинета отчима. Остановившись у двери, прислушалась к разговору. Лина была там. Возбужденно рассказывала, что посыльный не соглашался, но его подкупили три серебряные монеты. Откровенно врала.

– Черт, – выругался отчим после недолгого молчания и шелеста бумаги. – Анна знает, что я собираюсь на ней жениться.

– Ничего. Никуда не денется твоя красотка, – хмыкнула Лина.

Меня до зубовного скрежета возмутил тон горничной, говорившей обо мне так пренебрежительно. С каких это пор слуги имею собственное мнение? И почему хозяин делится планами со служанкой?

– Это письмо нельзя отправлять, – я слышала, как опекун рвет бумагу. – Пусть сколько угодно ждет ответа.

– Из дома ей не выйти, а все сообщения, как и прежде, будут перехватываться, – поддакнула горничная.

Нетрудно было догадаться, что мои письма вскрывались и отправлялись только тогда, когда в них не было угрозы разоблачения. Все подруги, кроме Аннабель, отвечали мне, а значит, они получали мои послания.

– Милорд, я молодец? – пропела Лина. Я вытаращила глаза, понимая, что служанки с хозяевами так не разговаривают.

– Молодец, – согласился Джозеф. Я словно наяву увидела, как он ей улыбается.

Хихиканье горничной и шелест одежды заставили меня опуститься до позорного поступка. Я пригнулась к замочной скважине. Ничего не увидела, но по звукам догадалась, что мой отчим предается близости с горничной. Ритмичное поскрипывание стола, влажные шлепки, протяжные стоны и… меня вырвало.

– Там кто–то за дверью, – послышался встревоженный голос горничной.

Я распрямилась и вытерла рукой рот. Бежать не могла. Кружилась голова. Да и почему я должна прятаться? Я нахожусь в доме, который построил мой отец.

Дверь открыл Джозеф. Его одежда не была в порядке. Увидев меня, он закаменел лицом. Шагнул, чтобы закрыть за собой дверь, но я успела увидеть, как Лина одергивает юбку.

Я опустила глаза.

– Вы вляпались, – сказала я, вялым движением руки указывая, что опекун наступил на вывернутое содержимое моего желудка. Развернувшись, я ушла, оставив за спиной побледневшего отчима.

Лину я больше не видела. Я даже не пыталась узнать, куда она делась. Помогать в одежде приходила старая служанка Бани, помнившая еще моего отца. Опекун, если и встречался со мной, то не за столом. Больше мы вместе не обедали.

Но невозможно, живя в одном доме, не сталкиваться. Мы вынуждены были лицезреть друг друга в холле, на лестнице или в библиотеке, где я демонстративно читала любовные романы. Все наши встречи носили случайный характер. Я делала вид, что Джозеф стеклянный, он – что сильно занят.

Наше молчаливое противостояние вскоре закончилось. Я гадала, что стало тому причиной, но не находила ответы. Инициатива исходила не от меня.

– Хозяин прислал это вам, – Бани положила на край туалетного стола бархатную коробку. Очередной подарок.

Даже спустя полмесяца, я отказывалась разговаривать с Джозефом. И даже пыталась не встречаться с ним. Для чего выбирала для прогулок дальнюю часть сада, подальше от окон его покоев, или запиралась в своей комнате. Мне так и не позволялось покидать усадьбу.