Братик (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 13

Глава 7

Событие девятнадцатое

Михаил перекрестился на красный угол и, подняв на руки, понёс княжича в отведённую тому опочивальню. Сморила дорога бедняжку. Да и как тут не сморит четыре дня с Москвы добирались. Поздно тронулись, снега давно не было, а тот, что ранее выпал, уже в последние тёплые деньки перемешали с грязью. И чем дальше к полудню, к Калуге, тем всё хуже дорога. Под конец вообще почти по грязи тащились голимой. Ямы, на которых возок с князем подбрасывало и мотало из стороны в сторону, перед Калугой словно специально все из-под снега вылезли и стремились не допустить Юрия Васильевича в вотчину его.

Михаил аккуратно прикрыл князя Углицкого одеялом, подоткнул то, чтобы не сползло ночью, и сел на лавке возле стены. Здесь и останется ночевать вместе с Михаилом Семёновичем дворянином московским. Охранять сон князя будут. Вой-то по расписанию отдежурит, а Михаил по судьбе, что ли.

Митрополит Макарий вызвал их к себе по слёзному письму его дяди бывшего епископа Смоленского, мол хочется помереть в Смоленске и быть похороненным вместе с отцом и матерью. Помереть в Смоленске у дяди не получилось. Помер он по дороге туда. Но последнюю волю его Михаил выполнил. Похоронили Варсонофия на погосте малой церквушки в селе возле Смоленска рядом с родителями.

Михаил же не знал после того куда податься? Он попросился в Болдин Троицкий мужской монастырь, основанный пятнадцать лет назад монахом Герасимом Болдинским, учеником преподобного Даниила Переяславского. И братия приняла его. Но остаться там не довелось. Через месяц примерно пришло настоятелю Иосифу письмо от митрополита Макария, в котором затребовал он Михаила в Москву. С жизнью уже в дороге Михаил распрощался, думал на казнь, на расправу везут его два дюжих монаха, глаз с него не спуская.

И не угадал. Чуть не наоборот всё получилось. Можно сказать, что и возвысился. Поставили его по указанию самого Великого князя Ивана Васильевича обучать братца его меньшего. Глухого. А как оказалось до недавнего времени и немого.

— Как же я глухого учить-то буду и чему? — потупился Михаил, когда ему это сам митрополит сообщил.

— Чудно всё. Попросил Юрий Васильевич человека ему найти, что польским зело владеет и Литву с Польшей знает. А ты говорил мне, что в Кракове Университет Ягеллонского окончил. Магистр.

— Было такое четверть века назад, Ваше Высокопреосвященство. Но как же я буду учить глухого, Владыко…

— Письменно! — прервал его, чуть возвысив голос Макарий, — Учится говорить сейчас князь Юрий Васильевич… Помогло видимо богомолье в Троице-Сергиевом монастыре. Письменно. Он говорить-то уже немного может, и всё лучше с каждым днём. Ты писать будешь. Он произносить. Ты поправлять. Да, что тут тебе объясняю. С сегодняшнего дня будешь при нём, посмотришь, как Великий князь братца учит, — митрополит троекратно перекрестился, — Вельми разумен отрок сей оказался. Ты говорил, что с Варсонофием в шахматы играл в Спасо-Каменном монастыре на Кубенском озере? Всех побеждает в сию бесовскую игру Юрий Васильевич. Хотел запретить её… да даже запретил на Руси, но теперь передумал. Чистая же душа у отрока, не мог диавол на неё руки наложить. А он, глядя, как брат играет, выучил и теперь всех побеждает. Пусть. Говорит… Да, говорит уже княжич, что для ума полезна. Острит его. Ты-то что о сём думаешь?

— Думаю… — монах задумался, почесал переносицу, слова подбирая, — Полезная это игра, думаю. Заставляет в голове строить замыслы, ловушки искать, самому их строить. Точно сказал князь Углицкий — шахматы ум острят.

С того момента вот месяц уже Михаил при князе малолетнем. Так и не одному только польскому он Юрия Васильевича учит, ещё и латыни. Не велики пока успехи. Сложно отроку. Он же не слышит, как произносит слова. Коверкает сильно. Тогда Михаил пытается, подсмотрев, как брат его старший это делает, гримасничает, показывая, как правильно нужно слово или слог произносить.

А может придирается Михаил к ученику своему. Ведь он ещё три месяца назад и говорить не умел, мычал только, а теперь на русском пусть и чуть неправильно слова произносит, но бегло говорит, и на польском несколько сот слов знает и на латыни.

В это богомолье в Калугу Макарий отправил Михаила вместе с Юрием Васильевичем, велев оберегать малолетнего князя. Из-за слабого здоровья не может он в храмах при большом скоплении народа службу выдержать. Говорят, несколько раз сомлел от духоты.

Насчёт здоровья Михаил бы поспорил. Юрий тело своё укрепляет каждый день. Так мало того, он этим заразил и окружение своё всё, и литвин Пересветов теперь с ним отжимается от пола и на перекладине болтается, суча ногами, и он вот теперь в пятьдесят лет без малого сподобился. Да и на саблях его учат теперь биться, в смысле княжича, а не Михаила.

В дороге на привале задал ему Юрий Васильевич интересный вопрос.

— Скажи мне, брат Михаил, а что есть ли в Кракове типографии. Ну, были ли в те времена, что ты там учился?

— Были, княже. Одним из первых типографов в Польше считается Иоганн Халлер, который работал в Кракове как раз, когда я в университете учился. Более того, я чтобы на учёбу заработать, у него подрабатывал по вечерам. Вместе с ним, дай бог памяти… в 1509 года набирали, а потом напечатали латинский перевод Николая Коперника греческих стихотворений Теофилакта Симокатты, — вспомнил молодость монах.

— Жив ли он сейчас? — загорелся князь, прочитав ответ Михаила.

— То мне неведомо. Но дело было прибыльным. Многие хотели печатную книгу приобресть. Возможно, сын его Петер жив, он ровесник мне. Отцу помогал. Да и ещё одна типография в Кракове была… нет, не вспомню хозяина. Литвин? А нет — немец. Каспер. Да, Каспер Штраубе. Нет, может и не Штраубе. Но точно Каспер.

— А сможем ли мы на Москве или вот тут в Калуге устроить типографию. Сможешь людей научить? — совсем загорелись глазёнки у отрока.

— Я шрифт не лил. Набирал. Сушил листы. Не знаю княже… Попробовать можно. А можно в Краков послать кого пригласить сюда мастера.

— Вернёмся из Калуги, так и сделаем.

Событие двадцатое

Князь Иван Иванович Трубецкой расхаживал по небольшой горнице, что выходила маленькими мутными оконцами, затянутыми паюсным пузырём, на юг. Сегодня там, за оконцем, был яркий солнечный день. Не тёплый, с холодным пронизывающим ветром, что кажется выдует всё тепло в доме, сколько не топи. Лёд на грязи за окном, сковало всё стужей, и казалось, что вернулась зима, только снега, летящего с неба, не хватало.

Князь вернулся с заутрени и всё согреться не мог, несмотря на шубу на плечах, а может и из-за неё. Не давала тёплому воздуху помещения до озябшего княжеского тела добраться.

Иван Иванович потёр руками плечи и обернулся к стоящему у входа в горницу, спиной к закрытой двери человеку в заношенном кафтане из тёмно-синего сукна. Англицкого небось. Но давненько оно покинуло Туманный Альбион. Было вышаркано и даже подштопано не очень аккуратно в некоторых местах, в том числе и на груди. Там виднелся небольшой порез и чуть более тёмный синий цвет указывал, что порез сей саблей нанесен, и кровь в этом месте обильно кафтан оросила.

— Содеешь? — вопрос князя заставил фигуру в дверях чуть качнуться.

— Боязно, княже! — просипел явно простуженным голосом человек и кашлянул, подтверждая это. Надтреснутый такой кашель, как от застарелой простуды.

— Боязно⁈ — указующим перстом упёрся в синий кафтан подскочивший в два шага к двери Трубецкой, — Тебе меня опасаться надо. Ты это, Киря, должен понимать. А ещё должен понимать, что без меня сгинешь. Не станет меня, ну, сошлют куда на Белоозеро и что? Долго ты без меня протянешь? Меня-то сошлют, а тебя на дыбу, да на кол потом.

— Вестимо, а всё одно боязно. Князь… и брат Великого князя. Опять же два десятка дворян с ним, — потупился мужчина в тёмно-синем кафтане.