Асан - Маканин Владимир Семенович - Страница 55

– В чеченца.

– Убил его?

– Д-д-да.

– А как попал в майора?

– Автомат… Д-дуло чуть поехало. Я же в машине сидел. Вполоборота… неудобно… Я свесил ноги вниз… Дверца машины открыта, но эта дверца качалась туда-сюда. Мешала мне…

– Дверца дверцей, но ведь ты автомат навел?.. Зачем?

– Майор Гусарцев так приказал… Д-д-держи нас обоих на мушке… Чтобы чич видел. Чтобы чич не вздумал ш-ш-шутки шутить… Майор так выразился: чтобы чич все время ч-чувствовал пулю в стволе…

И второй, который Олег, кивнул головой:

– Да, да. Так и было. Так и сказал майор Гусарцев… Чтобы чич чувствовал пулю.

Сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое, они кое-как выложили, что помнили.

Собственно, рассказывал Алик. А Олег нет-нет и свидетельски повторял, поддакивал. При каждом строгом моем переспросе (и взгляде на него) Олегу хотелось вскочить со стула – отдать майору Жилину честь. Разок ему удалось. Он вытянулся в струнку.

– Перестань скакать. Сиди!

– Так точно, товарищ майор.

Зато он уже не таращил со святого перепуга глаза. И не вопил насчет присяги… Олег, я вдруг отметил, на чуть изменился к лучшему. Его контузия претерпела… Невнятно долгое молчание. Но с отдельными разумными фразами.

И повторял за Аликом:

– Да, да.

А тот, который плачущий одним глазом, застреливший нечаянно Колю Гусарцева, нес свое. Наваждение было, торопливо объяснял он. Солнечные зайчики!..

С ним, с Аликом, такое бывает… Он же майору Жилину рассказывал. Страх, как желтый шар. Прямо перед глазами. И этот шар вдруг развалился… Осколки солнечные, желтые-желтые! – они полезли Алику прямо в зрачки… А чеченец криво и опасно улыбался. И хлопал себя по бедру…

– И ты решил, что сейчас он выхватит пистолет.

Я забрал обоих из казармы, чтобы быть уверенным в их молчании. Я отделил их от солдат-грузчиков, с которыми они жили и с которыми вместе катали бочки. И вообще от погрузочно-разгрузочных работ освободил. Обособил… Для надежности… Чтоб ни днем, ни ночью… Велел Крамаренке поселить их в пакгаузе-8. Там, где тихое место нашего писаря.

И где совсем недавно я пристраивал пожить своего говорливого отца. (Тоже, кстати, с целью, чтобы жил тише и незаметнее. Ну и чтобы пореже выступал…)

Крамаренко кивнул – выполнит мигом. И спросил: а куда деть Пака?..

Вместо Пака – они.

Оба будут теперь заниматься учетно-писарской работой. Справятся… Для наших отчетов-отписок ума не надо. Ну, пусть с помарками… Пусть будет не так аккуратно и стерильно, как у Пака.

Крамаренко снова кивнул:

– Верно… Правильно… Пак вон какую ряшку нажрал!

Пакгауз-8 – замечательное по удаленности, по неконтакту место. Писарь Пак даже питался, то есть ел кашу и выхлебывал на третье армейский компот, отдельно от солдат. Когда солдат строем из столовки уже уводят. С песней!

С песней, как правило… Солдаты так наедаются, что, оторвавшись от стола, от своих мисок, спят на ходу. Но, уходя, все равно поют… Ценят складскую жизнь, в которой тяжко все, кроме одного. Здесь не стреляют.

Пакгауз-8 полуподвален, но сух. Спать будут здесь же. Два топчана из казармы… Стол с бланками сразу у входа… Лампа освещает… Тут эта пара контуженных будет сидеть напротив друг друга и заполнять бланки. Выписывать и записывать. И молчать, молчать, молчать! (И ждать выход Хворя с его надежной колонной.) Ну, поскучают малость.

– Но смотри – не загружай Пака слишком. Чтоб на бочках не поломался. Хилый он.

– Ни-ни. Боже сохрани!

Крамаренко знал дело. Он берег солдат. Он на своем месте.

– А потом Пак вернется назад. Когда пацанов отправим.

– Понял, т-рищ майор.

С Крамаренкой мы стрельбу Алика в майора Гусарцева не обсуждали. Ни словцом. Я не сказал. Он не спросил… Не надо… По умолчанию.

Надо быть начеку. Скверное для пацанов дело.

Я сам их расспрошу… Пристрастно… И не стану покрывать, если убийство из примитивной окопной ненависти к офицеру… Я сам офицер. И я знал, как иногда солдату, который всю ночь месил ногами дорожную грязь, хочется выстрелить мне в спину.

Как это было?.. Гусарцев спокойно вел машину, пацаны с автоматами спокойно сидели сзади. Но, приближаясь к ущелью, майор Гусарцев повел машину обходными дорогами, галсами… Сворачивал вдруг резко… Все время зигзагами, чтобы не напороться ни на своих, ни на чичей. И чем ближе к ущелью, к месту, где только что разгромлена колонна, тем голос его жестче… Майор покрикивал:

– Сидеть прямо, пацаны! Не смотреть в окно… Не поворачивай лицо… Влепят же пулю, идиот!

Не поворачивать к обочине лицо – обычная практика едущих в джипе по ничейной дороге. Чтоб со стороны не знали, кто и зачем едет. Чтоб не стреляли из кустов… Враг? Или не враг?.. Чтоб видели только камуфляж, а кто и что – неясно.

От окриков майора, от его подспудной напряженности Алика повело. Как он сказал, началось. Солнечные блики заиграли… Зайчики… Как будто десяток небольших зеркалец (круглые зеркальца, с пол-ладошки…) кто-то наставлял Алику прямо в глаза… Кто-то… Хотел попасть в зрачки… Ослеплял… Алик морщился, отворачивался. И опять смотрел то вправо, то влево.

– Сколько раз говорить! – уже сердито покрикивал майор Гусарцев. – Не поворачивайся к окну… Ну что за болваны! А еще в разведке хотели быть, а?.. Хотели, Олег?

– Хотели.

– Должен же знать… Мать твою, смотри же вперед!

И так далее.

Одновременно майор нет-нет и с кем-то переговаривался по телефону. Он не называл чеченца по имени. Он говорил просто и прямо:

– Алло… Это я… Чич, ты меня слышишь?.. Я уже пересекаю сухую балку.

И затем опять:

– Чич. Это я… Что у вас там за стрельба?.. Выйди к концу ущелья. По правому краю. Где обрывчик… Жди меня… Не бзди!.. Там же дорога рядом. Проселок… Вот я проселком и подъеду.

Были уже совсем близко. Слышались отдельные выстрелы. Это, как теперь понятно, после боя добивали раненых.

И снова телефон… И сама трель звонка, и голос Гусарцева раздражали Алика. И эти солнечные зайчики… И поскольку шел беспрерывный телефонный сговор, у Алика возникло предчувствие… И этим предчувствием была толстая, пухлая пачка… Нет, нет, Алик не может объяснить.

Джип трясло… Алик знать не знал, куда и зачем они на пять минут сейчас заедут. (Так им сказал майор Гусарцев. Он не объяснял. Еще чего!.. Просто сказал – заедем на пять минут. Он по-майорски не церемонился с солдатами.) А Алик, отгоняя солнечных зайчиков, тряс головой… И опять он смотрел вправо-влево.

– Ну, что ты за солдат! Смотри пря-я-аамо! – кричал майор, бросая машину с кочки на кочку.

Одно успокаивало – рядом Олежка сидел как каменный. Он только крепче сжимал свой автомат, слыша близкие (приближающиеся) звуки выстрелов.

Олежка тоже не знал – чего это они, вместо того чтобы ехать в родную в/ч, свернули на пять минут к чичам? Но он не нервничал… Он был готов. Его контузия сработала сейчас так, что он (когда-то отбившийся от своей части) готов был выполнить солдатский долг в любую минуту. Готов был погибнуть… Ему даже хотелось погибнуть. Ему даже было весело. Он ни о чем не думал.

Теперь-то уже никто не станет смеяться, если он вскрикнет: “Присяге верны!..” – и ответит чичам… Огнем на огонь… Олег весь напрягался, когда чувствовал, что машина притормаживает… Вкрадчиво так притормаживает… Готовая остановиться. Пусть!.. Пусть остановится! И тогда они с Аликом выполнят наконец свой долг.

Чеченец сидел на обрывчике. На крае, на выступе земли, – сидя, он слегка болтал мясистыми, сильными ногами. Майор Гусарцев шел к нему. Майор Гусарцев шел неспешно. Он казался ниже сидящего на обрывчике чича. Он головой был чеченцу по грудь. Но если смотреть из машины, где Алик и Олежка с наведенными автоматами, майор и чич теперь сближались, сращивались в одно.

Они оба, майор и чич, так долго переговаривались по телефону, что теперь говорить им было не о чем.