Асан - Маканин Владимир Семенович - Страница 52

При этом он глянул вверх, а зачем?.. а что здесь, на недострое, вверху?.. только небесная синь. За помощью туда, я думаю, он и глянул. У старика чудесные глаза!.. Легче все-таки поймать благословение Аллаха, когда над тобой сразу синь.

Полукругом, на жестких грязных табуретах, взятых в подсобке, они усаживаются, все пятеро… Под открытым небом пять старых чеченцев.

Руслан шагнул в сторону. Деликатность переговоров. Теперь я и старики, мы одни.

– Са-ашик! Са-ашик!.. – загундосили они, едва Руслан ушел (махнул мне рукой, попрощавшись). – Са-ашик! Да будет здорова твоя семья! Да будет и тебе легко жить…

Я прерываю. Абсурд, но хотя бы в меру.

– Ладно, ладно, отцы… В чем дело?

– Са-ашик! Са-ашик!

Старики из двух селений. Из тех двух сел, что рядом с ущельем Мокрым, вот гвоздь их прихода… Они, мол, были и есть ни при чем. Они в кровавой засаде не виноваты, и не надо им мстить и бомбить их…

Это тоже абсурдный окрас – всегда и прежде всего виноватят их, не участвовавших в проклятой бойне. Да, засаду устроили Ахмет и его братан. Но проводники боевиков вполне могли быть из их селений. Любой мальчишка за горсть конфет. Проведет! И подскажет места для крутой засады и быстрые отходы по козьим тропам… Но все равно при чем здесь они все?! Они, для кого было и есть главное – косить-копать?

– Са-ашик!

Конечно, я никакой не мститель. Конечно, никто их не станет завтра бомбить. Возможно, они это знают лучше меня. Но на всякий случай… На всякий случай замолить Сашика. Я со своей соляркой для них всесилен. Я полубог. А солярка амброзия.

Все их повадки, все их скромное бытие я давно знаю. И как знакомы улыбки! И как узнаваемы эти немногие, эти редкие в их ртах зубы… Ладно, ладно, отцы, будем искать мир. Рад! Рад всех вас, отцы, видеть в здравии. Двое из них прижимают руку к сердцу… Сидя… А крайний слева старик и вовсе озабочен – роется в карманах старинного советского пиджака времен второй пятилетки – что-то хочет достать. Что-то мне… Гостинец!.. Тоже знаю.

– Не мы, Са-ашик… Мы не хотели… Это не наши люди… Это обман, Сашик.

Они загундосили хором. Песня гор… Они слегка завыли… Не мы. Это черные люди убили. Не наши люди. Не наш тейп. Поверь нам, Сашик… Не посылай, Сашик, вертолеты… Не мсти за погибших. Посылай нам солярку. Мы всегда с тобой ладили…

Горный Ахмет уже в небесах, уже с гуриями… Но старики клянутся, что они узнают, кто помогал Ахмету и его братану сжечь колонну… И первому скажут мне. Они бьют себя в грудь. Я должен им верить:

– Мы узнаем… Мы сообщим… Сашик!.. Мы его голову пришлем.

Вой… Полукомичный-полутрагичный плач продолжается. Когда будет мир, они построят мне дом. Найдут мне еще одну жену… Пусть будет твоя русская и пусть будет еще горянка… Если красивую не найдем, добрую найдем. Будет мясо готовить!.. И еще, Сашик!.. Главное – есть такая молитва. От нападений в горах… Пучха-путу-путуту… Я должен запомнить по-чеченски. Необязательно понимать, Сашик. Необязательно принимать ислам. Главное – повторять… Чтобы не напали в горах! Чтобы вражья рука никогда не отрезала твои чуткие уши… Пучха-пу-путуту-кургам… Пучха-пу-путуту…

Двое качают головами, повторяя нараспев мое имя. А тот озабоченный старик наконец перестал искать рукой в кармане. Нашел… Из пиджачного истертого кармана старик вытаскивает пару мандаринов и, привстав, протягивает мне – это гостинец, Са-ашик.

Чтобы не обидеть старика, я беру. Старик счастлив… И другие счастливы, улыбаются, щеря беззубые рты… Но я умело делаю отвлекающее движение. Вдруг оглядываюсь. И когда все они следом за мной пугливо оглядываются, я ловко возвращаю старику мандарины в его столетний карман.

К нам по шаткой лестнице недостроя вбегает чеченец средних лет – пышноусый рабочий.

– Прораб! – говорит он, пугая стариков. А потом мне: – Прораб Рослик!

Рослик обычно гоняет стариков со стройки.

Старики шумно и пугливо вздыхают: “Ах-ах-ах… Ох-ох-ох”, – а рабочий открывает для них дверь бытовки. Там есть другой спуск по лестнице… Как потайной вход-выход… Там можно уйти, не встретив грозного прораба. Удивительно, но маленького некрасивого Рослика старики боятся больше, чем представительного, сильного Руслана.

Рабочий с юморком. Подмигнув мне, он загоняет стариков в бытовку. Приговаривая: “Быстро… быстро… Прораб Руслан-Рослик лишних на стройке не любит… Прораб Рослик вас сейчас сожрет. Прораб Рослик с утра не евший”.

Я люблю стариков, русских, чеченских… да пусть любых… все равно чьих! Старики ненадолго. Старики – исчезающее чудо природы.

Дверь в бытовку закрылась. Ушли.

С Росликом мы здороваемся за руку.

– Привет.

– Как ты, Александр Сергеич?.. Сочувствую тебе…

Но новых подробностей у Рослика нет… Мы опять о разгроме колонны в Мокром, о чем же еще?.. Опять ваших подстерегли. Сочувствуя… жалея Колю Гусарцева… понимая мою боль, Рослик все же не в силах до конца скрыть и некое торжество. Горцы нанесли сильный удар. Как забитый гол на футболе… Наши – вашим! Торжество войны.

Однако, человек чуткий (благородство по отношению к противнику), Рослик сгоняет с лица недоразвившуюся улыбку:

– Чертова война.

– Чертова, – киваю я. – А ты, Рослик, слышал о ваших потерях?

– Нет.

Я так и думал. Он еще не знает о смерти Горного Ахмета и его братана. О последней слепой стрельбе Мудилы Мухина.

Я мстительно молчу. Еще услышит… Я ведь тоже болею. Тоже за своих.

Но эти счеты (разнонаправленные счеты потерь) наши отношения с Росликом не затрагивают. В этом нет личного. Мы не стреляем друг в друга. Это не мы… Там, в Мокром, другие убивали других.

И сто раз правы старики, только что жаловавшиеся и гундосившие мне в ухо, – мстить и бомбить их село бессмысленно. Любому конкретному селу мстить бессмысленно. Наказывать там некого. Колонну сожгли другие… Всегда другие.

Рослик идет осматривать наш недострой. Шагает, чертыхаясь на медлительность работ и трогая углы. Сырость!.. Стены совсем омертвели.

Старики, спрятавшиеся в бытовке, оказывается, не ушли… Они там оживились. Тишина их оживила. Они чуть приоткрыли дверь. Манят меня к себе… Зовут шепотом: “Сашик… Сашик! Ушел прораб Рослик?.. Пусть он уйдет…”.

Даже оттуда, из дверей бытовки, осторожно высовываясь, старики пытаются выразить любовь – сказать о своей благодарности за прошлогоднюю солярку. Они прикладывают руку к сердцу. Улыбаются мне. А тот озабоченный старик издали снова протягивает мне – на ладони – два тусклых мандарина… Это же тебе. Это же гостинец, Сашик!

Поначалу у чеченцев (у полевых командиров) мобильников (купленных в Турции, в Пакистане) было куда больше, чем у наших офицеров.

Мы редко-редко, только случаем подбирали телефоны на бомбленых тропах. Но мне подсказала ход нестандартная смерть Дудаева. И я среагировал… Я был одним из первых, кто стал прикупать мобильники впрок. Владеющий информацией – владеет миром. Я бы добавил… и миром, и войной… на дорогах.

Крестьянин за солярку, чтобы хоть как-то оживить в поле трактор и вовремя землю вскопать, все отдаст. Сельский чеченец такой же крестьянин, как и всякий другой. Его тошнит от крови, когда он с год повоюет… С соляркой вместе я предлагал такому крестьянину мобильник. По-тихому, конечно… Ему горючка – а мне позарез нужно знать про дорогу и про перекресток, что на подходе к его селу. Перекрестки – шахматные клетки горной войны.

Сначала крестьянин недоумевал. Бедняга косить-копать не знал, с чем кушать маленькую фиговину с кнопками. Боялся взять в крестьянскую ладонь. Выскользнет. Уж очень мелкая!

Иногда я думаю, что знаю, как кончится эта гнилая война, сраная бойня. Она изойдет вся на подставах… Как только мобилы подешевеют, а к тому уже идет (быстро и круто идет!), армейцы сообразят. Армейцы этого дерьма накупят и раздарят чеченцам в селах. Раздадут крестьянам мобильники в придачу к ведру солярки… к двум комбайновым шестеренкам… к тракторным запчастям… И крестьяне, которым осточертела война, будут в охотку закладывать всякого чужака, всякого полевого, кто вдруг спустится к ним в село с гор.