Асан - Маканин Владимир Семенович - Страница 18

– Я принес, принес, – и он выволок из кармана какое-то ларьковое пойло.

– Э, нет!

Я позвонил Крамаренке, и тот прислал солдата. Солдат прибежал! Все было готово загодя – все уже ждало нас. Выпивка и еда. На большом подносе.

Кругом нас складские полки. Одна над другой… Заваленные обмундированием… Пакгауз-8 особый. Здесь тихое царство Пака… писаря, которого вместе с его чистописанием на весь вечер зафрахтовал Крамаренко.

Бумаги чистюли-корейца мы сдвинули далеко в сторону. Бумаги вон!.. А отец пересел, чтобы быть напротив. Чтобы ближе. Чтобы глядя мне глаза в глаза… Сидя вот так напротив, пьется и закусывается вольготнее.

И тишина… Как вступление.

И тусклая лампочка.

И отец… Поднос… Рюмки… Закуска… Отсвечивающая бутылка… Красота кровной встречи!.. Бывает же так, что начинаешь свободно дышать только в каком-нибудь закутке.

Уже по телефонным разговорам (время от времени я звонил отцу в родной зачуханный Ковыльск-на-Урале) было понятно, сколь энергично мой отец сдвинулся в сторону политики… Но это ж крен многих пенсионеров. И пусть, пусть!.. Что мне!.. Пусть отец говорит. Пусть говорит что хочет… И как хочет… Я ему не помеха. Уже со второй, я думаю, стопки его понесло. Заговорил!

Это был нелепый, но яркий и вдохновенный забег в будущее… Высокий бред пенсионера о торжественном возвращении великой идеи социализма. О том, как (как именно) вернется к людям почти погибшая и прекрасная социалистическая идея… В России социализм не ужился… Это факт. Это правда. Это горькая правда, сын!

Россия, сын, в смысле идей уже никакая… В смысле социализма… Она перенапряглась… Она надорвалась.

Он широко развел руками:

– Но ведь есть другие народы! Они вполне чувствуют нашу неудавшуюся историческую миссию… Ты, сын, хочешь сейчас услышать всю правду?

Сказать честно, я не хотел. Ни о России. Ни о других народах… Я здесь достаточно об этом знал… Но зато я очень хотел бы услышать про мой тихий Ковыльск-на-Урале… Чем там живет мой старенький отец? И не перенапрягся ли он с выпивкой?.. Как там наши улочки?.. Старые клены… Развалилась ли моя школа № 9…

– Какие улочки! Какая школа!.. О чем ты только думаешь, сын!

И он опять и опять о своем… Нормально! – в который раз одернул себя я. Это же нормально… Пьющий наш старик с идеями. Выпивающий нынешний пенсионер. Это уж обязательно, что он с идеями. Иначе он и не наш…

Его и впрямь было не остановить:

– Вспомни христианство, сын… Для сравнения, а?.. Христианство не выжило в Израиле?.. Отвечай!

– Не выжило.

– Возникло там. Зародилось там… Но – не выжило. А теперь припомни, как и когда это поражение отозвалось… как оно аукнулось в Европе после… Как спохватились!.. Вспомнил?.. Вся Европа заболела Гробом Господним… Рыцари со всей Европы кинулись туда! Выручать! Освобождать!.. Крестовые походы… Иерусалим стал мечтой!

Фантазия отца, как всегда, не без логики… Я молча пил… Пусть выговорится. Оказывается, как Израиль в свое время остался без христианства, так Россия в наши дни – осталась без социализма… И израильтяне, и русские – родить родили. Вложили в роды страсть и кровь. Но… Но, увы, не вырастили.

Оказывается, Китай… Что? что?

Вот тут я решил, что ослышался.

Но нет!.. Оказывается, Китай… Китай!.. Вот он, народ, который спохватится о потерянном, об утраченном нами социализме. Ты, сын, думал об этом?

Не дождавшись ответа, он поспешил развить свою мысль. Бурно, напористо!.. О китайцах, которые вот-вот кинутся сюда, к нам… Как новые крестоносцы… Как рыцари. Через Сибирь – к нашим пятиэтажкам… Нет, нет, не грабить! Не заселять!.. Они придут с идеей! С нашей же, вернувшейся идеей, сын!.. Придут миллионами… Но не бойся их! Не бойся!

Его волновали, его будоражили уже нюансы этого близкого (как он считал) будущего. Конкретности китайского прихода… Ведь пытались же христиане освободить Гроб Господень?.. Ведь шли же войной в Палестину… в Иерусалим… Ради идеи… Почему бы китайцам не попытаться освободить Гроб Ленина, а?!

Как ни готов я был к любой предложенной мне исторической развязке, – не ожидал. Никак не ожидал… На миг я похолодел. Надо же так!.. Китайцы у мавзолея. Момент истины… Его воображение так легко рисовало гуманных хунвейбинов, вал за валом спешащих к Москве.

– Батя. Остынь… Да ты свихнулся, – сказал я сердито.

Он удивленно смотрел на меня:

– Это ж просто идеи… Высокие идеи, сын… Беседуем… Разве нет?

Он засмеялся, но уже как-то смущенно:

– Я даже стих про это накропал… Ну, не стих, а только две строки. На тему…

Он опрокинул полнехонькую стопку в рот. Не пролив и капли. Недрогнувшей рукой. Великолепным жестом!

– Только, сын, не кори старика. Я ж не поэт… Стих только для поддержки этой жгучей мысли.

Он любил старое слово корить, укорять. Был уже на сильном взводе.

Я кивнул – читай, отец… Я не укорю… Читай.

– Но сначала по рюмочке, а?.. Сын?

Я опять кивнул и взял свою задержавшуюся стопку. А он себе новую налил. Полнехонькую… Выше краев… Крамаренко организовал нам отличнейшей водки.

Откашлявшись, отец тихо (неожиданно тихо) произнес свои две строки:

Еще, конечно, впереди

Освобожденье

Гроба

Ленина.

Пожевав колбаски, отец пояснил, что вторую, главную строчку стиха надо читать, как у Маяковского… Ты, сын, знаешь – моя любимица Ахматова. Но здесь… Здесь нужна зычная торжественность. Лучше Маяковский… Лесенкой… Ступеньками…

Мы помолчали.

Отец добавил, пожимая плечами:

– Вот, собственно, всё… Жаль, рифмы нет. Не задалась рифма.

Мне (под очередную рюмку) вспомнился подвал в нашем старом доме… в Ковыльске… Земляной, глубокий подвал, там воняло крепким духом моченых арбузов. Засоленных с укропом, с солоцким корнем, с несколькими яблочками… За этими яблочками я и пробрался тогда… Только-только хотел запустить руку в бочку. Шаги… Отец… Я спрятался за второй, за последней бочкой. И замер.

Отец, помню, вынул из первой небольшой арбуз. Хрустко разломал его… Я видел впалый бок арбуза… Отец был пьян и хотел закусить. Моченый арбуз – большая вкусовая радость для пьющих. Смог он укусить пару раз или нет, я не увидел. Зато услышал… И еще услышал, как отец застонал, так было вкусно… Умел пить, крепкий мужик!

Да и сейчас, хотя суховат, он был крепенький старикан. Прочитав пророческое двустишие, отец напряженно замер… Пауза… Он ожидал за свой стих большего, чем похвала… Чего-то большего. Он не знал, чего именно, но знал, что это большее существует.

Меня, надо признать, морозец продрал. Даже сквозь водку. При мысли о миллионах китайцев, которые ринутся… уже ринулись… идут по нехоженым сибирским дорогам. Я кожей оценил стих. Я как-то слышал, что от настоящей поэзии мороз по коже… Что-то подобное было и сейчас… Ощутимая зябкость. Вдоль позвонков… Так что я с уважением подумал в ту зябкую минуту – не о стихе даже. Об отце.

– …А как думцы?.. Неужели, сын, наши выкинут Ленина из мавзолея?

Он, кажется, боялся, что китайцам ничего не достанется. В сущности, тоже люди. Так долго шли!.. Спешили. Такими дорогами пробирались и топями! А в домике-гробике пусто!..

Провинциальная милота и тишь отбросили отца назад лет на пятнадцать-двадцать. И законсервировали… Москвич или петербуржец его поколения пел бы мне сейчас про демократию. Бодался бы с властью. Что-нибудь интересное!.. Сошел бы с поезда – и сразу всерьез о правах человека, о выборах, а мой старикан что нес! С ума сойти!

А мой старикан опять нес пургу… На Красной площади… Суета у мавзолея… Освобожденье Гроба. Смена нашего караула на китайский… Со вскинутыми штыками китайские гвардейцы чеканят шаг… Всё ближе… Аж мурашки, когда мой отец вдохновенно и опять про Гроб… И китайцы вокруг… китайцы… китайцы… вся площадь… Их же придут миллионы!