Энн в Редмонде - Монтгомери Люси Мод - Страница 28

Глава двадцать третья

НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ПРИНЦ

— Что-то не могу решить, оставаться мне дома или идти гулять, — сказала Энн, стоя у окна и глядя на парк. — У меня свободный день, тетя Джимси, — могу провести его здесь у камина, грызя ваши вкуснейшие сухарики, слушая мурлыканье трех кошек и созерцая двух неотразимых фарфоровых собак с зелеными носами. А могу пойти в парк, вдыхать сосновый воздух и глядеть на серые волны, которые плещутся о прибрежные скалы…

— Если бы мне было столько лет, сколько тебе, я бы выбрала парк. — Тетя Джемсина почесала спицей за ухом Джозефа.

— Но вы же говорите, что так же молоды, как и все мы, — поддразнила ее Энн.

— Да, в душе. Но ноги мои уже не так молоды, как твои. Иди подыши свежим воздухом, Энн. Ты что-то стала бледненькая.

— Ладно, пойду в парк, — приняла решение Энн. — Домашний уют меня сегодня почему-то не привлекает. Хочется чувствовать себя свободной и дикой. В парке наверняка никого нет — все на футбольном матче.

— А ты почему на него не пошла?

— Меня никто не позвал — во всяком случае, никто, кроме этого противного коротышки Дона Рэнджера. С ним я вообще никуда бы не пошла, но лишь бы не обижать беднягу, сказала, что не собираюсь на матч. Да я и не жалею. Что-то я сегодня не в настроении смотреть футбол.

— Вот и правильно, поди подыши свежим воздухом, — повторила тетя Джемсина. — Только возьми с собой зонтик — как бы дождь не начался. Что-то у меня ноги ноют.

— Тетя Джимси, ревматизм бывает только у стариков!

— Ревматизм в ногах может быть у кого хочешь Энн. Другое дело ревматизм в душе — это случается только у стариков. Слава Богу, у меня его никогда не было. Когда в душе начинается ревматизм, пора заказывать себе гроб.

Стоял ноябрь — месяц багровых закатов, улетающих птиц, заунывных песен моря, звучных наигрышей ветра в сосновых кронах. Энн бродила по аллеям и чувствовала, как ветер выдувает туман из ее души, который почему-то часто поселялся там в этом учебном году.

Жизнь в Домике Патти продолжалась как будто по-прежнему, перемежаясь учебой, домашней работой и развлечениями. По пятницам вечером большая гостиная с пылающим камином заполнялась гостями и звенела шутками и смехом. Тетя Джемсина, сидя на своем троне, благожелательно всем улыбалась. Среди посетителей довольно часто появлялся и Джонас, о котором Фил писала Энн. Он приезжал с утренним поездом и уезжал с последним. Все обитательницы Домика Патти полюбили его, хотя тетя Джемсина и качала головой, утверждая, что в ее время студенты-богословы были иными.

— Он очень милый молодой человек, — сказала она Фил, — но будущим пасторам положено вести себя с большим достоинством.

— Что ж, человеку нельзя смеяться и оставаться при этом христианином? — возмутилась Фил.

— Человеку можно. Но я говорю о проповедниках, моя милая, — укоризненно покачала головой тетя Джемсина. — И на твоем месте я не флиртовала бы с мистером Блейком.

— А я вовсе с ним не флиртую!

Никто не верил Фил, кроме Энн. Остальные полагали, что она, как всегда, забавляется, и очень ее за это укоряли.

— Мистер Блейк тебе не Алек с Алонсо, — сурово заметила Стелла. — Он все принимает всерьез. Ты можешь разбить ему сердце.

— Ты думаешь, могу? — усмехнулась Фил. — Как мне хочется в это верить!

— Филиппа Гордон, и тебе не стыдно? Как можно хотеть причинить человеку горе?

— Я вовсе не сказала, что намерена причинить ему горе. Мне хотелось бы верить, что я могу разбить ему сердце, что он способен в меня влюбиться.

— Я тебя не понимаю, Фил. Ты сама знаешь, что он тебе совершенно не нужен, и все-таки бессовестно с ним кокетничаешь.

— Он мне очень даже нужен! Я хочу, чтобы он сделал мне предложение.

— С тобой невозможно серьезно разговаривать. — Стелла безнадежно махнула рукой.

Иногда в Домик Патти заходил и Джильберт. Он был весел и с удовольствием состязался в остроумии с языкастыми гостями. Он не избегал Энн, но разговаривал с ней так же вежливо, как с любой другой девушкой, с которой его только что познакомили. Дружеская простота общения исчезла без следа. Энн это очень задевало, однако она уверяла себя, что рада видеть Джильберта в хорошем настроении. В тот апрельский вечер ей показалось, что она ранила его очень глубоко и эта рана долго не заживет. Но, кажется, Джильберт легко пережил свое разочарование. Видимо, мужчины если и умирают, то не от любви. По крайней мере, Джильберту явно не грозила близкая кончина. Он был полон планов. Нет, он не собирался сохнуть от горя, потому что его отвергла женщина. Слушая, как он весело препирается с Фил, Энн спрашивала себя: не померещилось ли ей тогда в саду отчаяние в глазах Джильберта?

В университете было достаточно претендентов на место Джильберта, но все они получали от Энн решительный отпор. «Если мне не суждено встретить настоящего принца моих грез, то лучше не надо никого!» — сказала она себе во время прогулки в парке.

Внезапно налетел ветер и хлынул предсказанный тетей Джемсиной дождь. Энн раскрыла зонтик и поспешили вниз по склону. Когда она спустилась на дорогу, ведущую к гавани, сильнейший ветер тут же вывернул ее зонтик наизнанку и стал рвать его из рук. Энн в отчаянии вцепилась в ручку, не зная, что делать. Вдруг совсем рядом раздался голос:

— Простите, не хотите ли укрыться под моим зонтом?

Энн подняла глаза. Перед ней наяву стоял герой ее грез — высокий и красивый молодой человек с черными волосами, меланхоличным взглядом, мелодичным, проникновенным голосом… Он настолько точно соответствовал ее идеалу, словно был сделан на заказ.

— Спасибо, — смущенно сказала Энн.

— Давайте переждем дождь вон в том павильончике, — предложил незнакомец. — Я думаю, он скоро кончится.

Он говорил очень обыкновенные слова, но тон! А улыбка! Сердце Энн как-то странно дрогнуло.

Они побежали к павильону. Когда над ними оказалась спасительная, дружелюбная крыша, Энн показала на предавший ее зонтик и засмеялась.

— Когда мой зонтик выворачивается наизнанку, я убеждаюсь, что порочность присуща и неодушевленным предметам.

В волосах у нее сверкали капли дождя, разметавшиеся кудряшки прилипли ко лбу и шее. Щеки горели румянцем, глаза сияли. Ее спутник смотрел на нее с восхищением, и под его взглядом она почувствовала, что краснеет. Кто он? В петлице у него была красно-белая розетка Редмондского университета. Но Энн знала в лицо почти всех студентов, за исключением первокурсников. А этот галантный молодой человек никак не мог быть первокурсником.

— Я вижу, вы тоже студентка, — сказал он, с улыбкой взглянув на такую же розетку, приколотую к груди Энн. — Тогда я считаю себя вправе вам представиться. Меня зовут Рой Гарднер. А вы — мисс Ширли, которая на днях читала на семинаре любителей поэзии свое эссе о Теннисоне, да?

— Да, но что-то не припомню, чтобы я вас видела. Скажите, пожалуйста, откуда вы?

— Я только что приехал. Проучился в Редмонде два года. Потом два года был в Европе. А сейчас вернулся, чтобы закончить университет.

— Я тоже на третьем курсе, — обрадовалась Энн.

— Вот и прекрасно, значит, мы даже на одном курсе. Теперь мне не жалко двух потерянных лет. — Он посмотрел на нее выразительным взглядом своих красивых глаз.

Дождь шел добрый час, но для Энн этот час пролетел как одна минута. Когда облака разошлись и выглянуло бледное ноябрьское солнце, Рой проводил Энн до дома. У калитки Домика Патти он попросил разрешения прийти к ним в пятницу и получил такое разрешение. Энн вошла в гостиную взволнованная и раскрасневшаяся. Она почти не обратила внимания на Бандита, который забрался к ней на колени и лизнул ее подбородок. Сейчас ей было не до кота с рваными ушами.

В тот же вечер в Домик Патти на имя мисс Ширли доставили коробку с дюжиной великолепных роз. Фил бесцеремонно схватила вложенную туда визитную карточку и вслух прочитала имя, а также написанное на обороте четверостишие.