Инженер Петра Великого (СИ) - Гросов Виктор - Страница 10

А потом меня перевели. Внезапно, без всяких объяснений. Просто приперся приказчик из конторы, ткнул в меня пальцем:

— Ты! Топай в литейный цех, мастеру Игнату на подмогу.

Кузьмич проводил меня тяжеленным взглядом, в котором было и облегчение, и какая-то досада. Ну и скатертью дорога, подумал я. Может, в литейке полегче будет?

Ага, полегче. Щас! Литейный цех оказался адом похлеще кузни. Если у Кузьмича был грохот и жара, то здесь к этому добавлялся еще и едкий дым от плавильных печей, удушливая вонь горелого песка и глины, и вечный шанс ошпариться расплавленным металлом, который тут летал во все стороны.

Цех — огромный, темный, закопченный до черноты. Вдоль стен — печи плавильные. По сути, те же горны, только здоровые, с глиняными тиглями внутри, в которых плавили чугун и бронзу. Посреди цеха — формовка. Тут в деревянных ящиках-опоках из смеси песка и глины лепили формы для ядер, гранат, а иногда и для самих пушек. Работа грязная, пыльная, требует сноровки — чуть криво землю утрамбовал, чуть модель сдвинул — всё, форма на выброс.

Мастер Игнат, к которому меня приписали, оказался полной противоположностью Кузьмичу. Сухонький такой мужичок, невысокий, с тихим голосом и вечно затравленным взглядом. Он отвечал за подготовку этой формовочной земли и за мелкие формы — в основном ядра да картечь. Работал он медленно, но аккуратно, и постоянно оглядывался на главного — старшего мастера Захара. А Захар — это был здоровенный детина, который рулил всей литейкой и орал так, что стены тряслись.

Мои обязанности были просты до безобразия: таскай песок, таскай глину, меси формовочную смесь ногами в огромном корыте (предварительно водой залив), просеивай эту жижу через грубое сито, подноси Игнату деревянные модели ядер, помогай ему формы набивать, а потом таскай готовые формы к печам на просушку. Работа была не столько тяжелая физически (хотя и это тоже), сколько выматывающая морально. Вечная грязь, пыль, от которой горло першит, духота, ор Захара… И этот постоянный страх накосячить. Ошибка формовщика — это запоротая отливка, потерянный металл, а за такое тут карали безжалостно.

Но, как и в кузне, мой инженерный мозг не мог просто так отключиться. Я смотрел на весь этот процесс и офигевал от его тупости и неэффективности. Формовочная смесь — обычный песок с реки да глина из ближайшей канавы. Никаких тебе связующих добавок, контроль влажности — забудь. Неудивительно, что формы вечно осыпались или давали пригар на отливках. Модели — шары, коряво вырезанные из дерева, часто треснутые, с заусенцами, которые потом отпечатывались на ядрах, делая их кривыми.

Само литье — это вообще цирк с конями. Металл плавят в тиглях, температуру определяют «на глаз», по цвету расплава. Какое там легирование, удаление примесей — никто и не слышал. Чугун льют как есть — хрупкий, неоднородный. Бронзу мешают тоже «по наитию». Потом эту огненную жижу черпают ковшами и вручную льют в формы. Брызги летят только так, работяги еле успевают отскакивать. Сколько металла проливается мимо, застывает на полу бесполезными блинами!

А брак! Столько брака я не видел ни на одном заводе в своей жизни. Раковины, поры, трещины, недоливы, размеры гуляют. Каждое второе ядро, если не чаще, с каким-то дефектом. Пушечные стволы, которые вроде как с особой тщательностью отливали, тоже часто шли в утиль. Их потом пытались «лечить» — трещины забивать, канал рассверливать, но это всё мертвому припарка. Неудивительно, что пушки так часто рвались при стрельбе, калеча и убивая своих же артиллеристов.

Мастер Игнат, похоже, и сам понимал всю убогость этого процесса. Вздыхал, качал головой, когда очередная форма разваливалась или когда Захар матом крыл целую партию ядер, отправляя их в переплавку. Но сделать он ничего не мог. Мелкая сошка в этой огромной машине, винтик, который боялся даже пикнуть против заведенного порядка.

А я месил ногами эту липкую грязь в корыте, таскал тяжеленные ящики, слушал ор Захара и думал. Думал, как можно улучшить эту формовочную смесь, добавить туда хотя бы толченый уголь или конский навоз, чтоб газы выходили. Как сделать модели гладкими и точными. Как контролировать температуру плавки и чистить металл от дерьма. Мысли роились в башке, но я держал их при себе. Здесь, в литейке, где цена ошибки была еще выше, чем в кузне, лезть с советами было вдвойне опасно. Надо было ждать, смотреть, искать свой шанс. И надеяться, что он появится раньше, чем меня покалечит брызгами расплавленного чугуна или прибьет очередной бракованной болванкой.

Время шло, я всё так же месил глину, таскал эти формы и пялился по сторонам. Особенно меня убивало качество самого металла, с которым тут работали. Чугун был явно перенасыщен серой и фосфором — это было видно даже на глаз по излому остывших железяк, по тому, какой он был хрупкий. Бронза, которую лили для пушек покруче, тоже была какой-то нестабильной — то слишком мягкая, то, наоборот, хрупкая, с дикими внутренними напряжениями. Плавильщики работали по старинке, как прадеды завещали: сыпали в тигли шихту — лом чугуна, руду, медь, олово — как бог на душу положит. Ориентировались больше на привычку да на какие-то дурацкие приметы, чем на элементарный расчет.

Я вспоминал лекции по металлургии в институте. Как влияют примеси на сталь и чугун. Сера и фосфор — главные враги, делают металл хрупким, особенно на холоде — красноломкость, хладноломкость, все дела. Как от них избавлялись? Переплавка с флюсами, раскисление… Тут про флюсы, кроме обычного древесного угля, который просто в горн кидали для жара, походу, и не слышали. А раскисление? Добавить в расплав что-то, что кислород свяжет, образует шлаки легкоплавкие, которые наверх всплывут? Тот же марганец, кремний… Да где их тут взять? Но ведь были и способы попроще. Даже обычный древесный уголь, если его в сам расплав добавить, в нужной пропорции, мог частично и серу связать, и металл раскислить. А контроль температуры? Перегретый металл газами насыщается, пористым становится. Недогретый — хреново льется, недоливы получаются. Элементарщина, которую здесь просто игнорировали.

Я видел, как старший мастер Захар бесится, когда очередная пушка после отливки оказывается вся в дырках или трещинах. Он орал на плавильщиков, грозил им карами небесными и вполне реальными плетьми, но толку от этого было ноль. Плавильщики, угрюмые бородатые мужики, только руками разводили: делаем, мол, как всегда, а что металл нынче такой хреновый пошел — не наша вина.

И вот однажды, когда Захар в очередной раз рвал и метал над здоровенным тиглем с бурлящей бронзой, которая никак не хотела «доходить» (то пенится, то комками какими-то идет), я решился. Мастер Игнат, мой прямой начальник, стоял рядом, испуганно втянув голову в плечи. Я подошел к нему, стараясь выглядеть максимально смиренным и тупым.

— Мастер Игнат, а дозволь слово молвить? — спросил я так, чтобы Захар не услышал.

Игнат аж дернулся, покосился на Захара, потом на меня.

— Чего тебе, Петруха? Не видишь — мастер гневаются…

— Да я про металл… Помнится, старик один, мастер бывалый, сказывал мне… Когда вот так бронза кипит неровно, пузырится, значит, «дух огненный» в ней лишний сидит… Его выгнать надоть…

Я специально говорил коряво, использовал всякие туманные словечки типа «народная мудрость», которые мог нахвататься в казарме.

— Дух огненный? — недоверчиво переспросил Игнат. — Это как же его выгнать? Молитвой, что ли?

— Да нет… Сказывал тот старик, надоть в расплав… э-э… деревяшку сухую сунуть. Осиновую, али березовую. Помешать ей хорошенько. Деревяшка сгорит, дым пойдет, а вместе с дымом и «дух» этот выйдет. И металл, мол, станет чище и спокойнее.

Это была, конечно, чистая импровизация, основанная на знаниях о раскислении металла углеродом. Горящее дерево в расплаве выделяет углерод, тот связывает кислород, образуя угарный газ — тот самый «дым», который «выгоняет дух». Примитив, но должно было сработать.

Игнат посмотрел на меня как на идиота.

— Деревяшку? В расплав? Ты с ума сошел, Петруха? Да она ж вспыхнет вся! И Захар нам обоим башки поотрывает за такое баловство!