Ход коня - Lackberg Camilla - Страница 23

Разумеется, она замечала. Настолько недогадливой она не была. Первое, что пришло в голову, – мысль о кризисе среднего возраста. Она связала это с празднованием его пятидесятилетия и в каком-то смысле оказалась права. Чего она не поняла, так это того, что он влюбился в принцессу, приглашенную послом Швеции в Нигерии. Очаровательная штучка. Как и всегда, впрочем, когда дело касалось Рольфа.

Что мучило ее больше всего в этой истории, так это то, что некоторое время она действительно была готова смотреть на его измену сквозь пальцы. Даже после того, как до нее дошли слухи о нигерийской принцессе. Но Рольф непонимающе посмотрел на нее, когда она предложила все забыть и жить дальше.

– Это серьезно, – сказал он. – Слишком серьезно.

Как будто двадцать лет совместной жизни были шуткой. Этакий пробный вариант перед настоящей любовью…

Она бежит по Шеппсхольмену, вдоль пришвартованных лодок. Обычно в это время приходится проталкиваться между городскими бегунами, для которых утренний моцион по лесистому острову стал частью распорядка дня. Но по мере углубления в сезон отпусков бегуны постепенно исчезали, заменяясь редкими родителями-туристами с заспанными лицами, слишком рано вытащившими детей из постелей. Некоторых из оставшихся бегунов сдерживала установившаяся на днях жара.

Она достигает южной оконечности острова. Минует небольшой мост, ведущий в Кастельхольмен, следует вдоль изогнутого лукой побережья, снова в северном направлении. Только поравнявшись с «Чапманом» – красивым трехмачтовым парусником, одновременно хостелом и местной достопримечательностью – позволяет себе остановиться. Это против правил. Она собиралась бежать без остановок, но нужно выпить воды. Из маленького легкого рюкзака, который она всегда берет с собой на пробежку, появляется бутылка. Пальцы окоченели и онемели, а пробка сидит намертво. Она собирает в кулак все оставшиеся силы, но все равно ничего не может сделать. Случайный прохожий вопросительно смотрит на нее. Она отворачивается. После случившегося если что и может вынудить ее прибегнуть к помощи мужчины, то точно не застрявшая пробка.

На мгновение она подумывает забыть про бутылку. Это всего лишь одна из маленьких неудач, которые время от времени подбрасывает нам жизнь. Но и такая мелочь способна нарушить хлипкое равновесие бытия и в один прекрасный момент окончательно вывести нас из себя. В «Смысле жизни по Монти Пайтону» [10] роль такого спускового крючка сыграл мятный пирог.

Но жажда перевешивает любую философию. Наконец ей удается отвинтить крышку, и она пьет жадными, благодарными глотками, не спуская глаз с великолепного белого парусника. Где-то она читала, что «Чапман» построили в конце девятнадцатого века, для отправки в Австралию. Но вместо этого он почему-то оказался в Стокгольме. «Хостел», – думает она и фыркает. Рольф, конечно, понятия не имеет о том, что это такое. Она же – по крайней мере в возрасте девятнадцати лет – ездила в Берлин на поезде.

Под трапом, между нею и кораблем, пролегла тень от солнца. Но что-то ее настораживает. Что-то здесь выглядит не так, как должно.

Она складывает ладонь козырьком и прищуривается. Возможно, ей это только кажется… Скорее всего. Но что-то застряло на том месте, где трап соприкасается с землей. Она идет вперед. Становится спиной к солнцу, чтобы заслонить его своим телом и лучше видеть.

Это детская обувь. Кто-то из родителей не заметил, как недовольный отпрыск, надежно заключенный в объемный надувной пояс, скинул с себя туфлю. Мысль об этом напоминает ей об их с Рольфом спорах по поводу детей и заставляет внутренне содрогнуться.

Она наклоняется, чтобы вытащить туфлю. Если положить ее на пешеходную дорожку, у родителей будет больше шансов. Но туфля застряла. Она тянет сильнее, пока туфля не оказывается у нее в руке.

Только тогда она видит маленькую ступню и ногу, продолжающуюся за трапом.

В мемориальную рощу вела мощеная дорожка. Винсент отправился туда рано утром, пока семья спала. Поднимать их в восемь утра в выходные – плохая идея, тем более когда у детей начались каникулы.

Спустя год после событий на Лидё Винсент подал заявление о признании мертвыми Яне и Кеннета. Не из соображений мести, а чтобы дать сестре, проведшей жизнь в бегах, видимость по крайней мере посмертного покоя. Это меньшее, что он мог для нее сделать.

Тело Яне так и не было найдено. Но Винсент не сомневался, что ее нет в живых, хотя и не мог толком ничего ни объяснить, ни доказать. Он… просто чувствовал это.

Поскольку никто не видел трупов, по закону объявление мертвыми Яне и Кеннета могло состояться не ранее чем спустя год после их исчезновения. Винсент подал заявление ровно через год после того, как в последний раз видел сестру. Закон выставлял условие высокой вероятности того, что Яне и Кеннет мертвы, но как раз оно как будто было соблюдено. Хотя интуиция и чувства, путь даже менталиста, не могут считаться убедительными доказательствами, было совершенно неразумно предполагать, что Кеннет и Яне сумели выбраться с острова и так долго жить, оставаясь незаметными для полицейских радаров. Куда более вероятным, почти стопроцентно, представлялось, что они упали в воду и утонули. И даже если им удалось бежать, здоровье не позволило бы ни ему, ни ей выжить в изоляции от людей так долго.

Правда, у налоговой службы было на этот счет свое мнение. В ответ на заявление они уведомили Винсента, что тому придется подождать четыре года, прежде чем объявление умершими Яне и Кеннета вступит в силу. Это его разочаровало, несмотря на попытки Яне убить и его, и Мину. Сестра менталиста достойна наконец обрести свое законное место – не в этом мире, так в том.

Но налоговая служба внезапно переменила свое мнение. Яне и Кеннет были объявлены мертвыми, что, как и ожидалось, обернулось для Винсента новыми хлопотами.

Он дошел до надгробий и зашагал между рядами. Мать похоронена в Квибилле, в Халланде. Когда она умерла, местная община безуспешно пыталась связаться с Эриком, отцом Винсента. В конце концов похороны организовал муниципалитет.

Но Винсент не хотел хоронить Яне в Квибилле. Сестра должна остаться рядом с ним. Жизнь развела их и наполнила ее сердце ненавистью, но Яне не желала себе такой участи. Несмотря ни на что, она оставалась его сестрой. Поэтому Винсент сделал выбор в пользу кладбища рядом с церковью в Тюрешё.

Он остановился у наполовину ушедшего в землю плоского камня. «Яне Боман и Кеннет Бенгтссон». Даты рождения и смерти – больше ничего. Любые другие слова были бы ложью. Винсент наклонился и провел рукой по теплой полированной поверхности. «Jane» – четыре буквы, с ней все нормально. А вот у Кеннета – Kenneth – их семь. Неудивительно, что Винсент так его не любил.

Маленький паучок ползал вокруг выгравированной J. Винсент попытался представить мир с точки зрения паучка. Для него эта буква – плавно изогнутый овраг, убежище от жаркого солнца. С другой стороны, углубление может оказаться серьезным препятствием на его пути, преодолев которое паучок снова вынырнет на скользкую равнину из полированного камня. И если у него хватит смелости пересечь этот не защищенный от хищников и непогоды мир, окажется в новом лабиринте ущелий буквы А.

При этом паучок даже не догадывается, что форма ущелий может что-то значить и быть частью более крупного и значимого узора. Который, помимо прочего, представляет человека, некогда живого, а теперь мертвого, и тем самым – все то, через что этот человек прошел при жизни и всех тех, кто ему при этом встретился и на кого он оказал влияние.

Для паука таких контекстов не существует. Для него переход от одной буквы к другой – лишь изменения окружающей среды, к которым нужно адаптироваться, чтобы выжить. И забыть перед лицом следующего вызова.

Почувствовав боль в коленях, Винсент встал. Иногда казалось, что в отношении к жизни он мало чем отличается от этого паука. Поскольку то, во что вовлечен Винсент, – часть чего-то гораздо большего, масштабы чего невозможно вообразить, не сойдя при этом с ума.