Адаптация - Демина Карина - Страница 11

Хватит на сегодня. Под крышей сарая ворковали голуби. До смерти мира оставалось еще время, названное временем надежды. Было его не так много, но не так и мало. И странный договор, который Глеб подписал, вспоминался все чаще.

Особенно в дни, когда со стороны бывшего химзавода тянуло гарью.

Запах останется надолго. Он пропитал это место, всосавшись в трещины на фундаменте, в поры и проломы зданий, в черную накипь расплавленного пластика, застывшую на бетоне. Как будто плесень проступила. Сияли на солнышке стреляные гильзы. Под ногами хрустело стекло. Небьющееся в теории, на практике оно разлетелось сотней тысяч кубических осколков. Те вплавились в асфальт, и теперь блестели на солнце, словно стразы на юбке модницы.

Глеб шел, придерживая винтовку, и пальцы искалеченной руки поглаживали приклад.

Он отмечал детали.

Рваная рана в стене. Вываленные взрывной волной ворота. Искореженная жаром кумулятивного заряда вышка. Перекрученное штопором тело Антоши Наводника, узнать которого можно лишь по татуировке – лицо обгрызено. Безымянный череп на кабине просевшего болотохода объеден чисто, только на затылке остался ровный кружок черных волос.

Глеб не помнил, у кого были такие. Беспамятство радовало.

– Нет хуже работы – пасти дураков. Бессмысленно храбрых – тем более, – сказал он, отдавая честь Антоше. Пустые глазницы смотрели с жалостью. Наверное, Антоша ждал другого посвящения, но в голову больше ничего не приходило. – Но ты их довел до родных берегов своею посмертною волею.[1] Извини, что не все дошли. Я вот отстал и… Извини, начальник. Судьба даст – свидимся.

Особенно сильно пострадала центральная часть поселка. Сквозь буферную зону точно смерч прошел. И он не остановился, встретив преграду внутреннего вала.

И Глеб смотрел на развороченные дома. На испещренные следами автоматных и пулеметных очередей стены. На рухнувшие лестничные клетки и уцелевшие фасады, что повисли на железных жгутах внутренних опор. Не дома – театральные декорации. И воронки на асфальте из той же пьесы.

Глеб отступил. Он – не похоронная команда. Ему бы выжить.

Стук донесся со двора. Настойчивый, громкий, словно кто-то колотил палкой по ведру. Глеб, вскинув винтовку, двинулся вдоль стены.

Четыре шага. Хрустнувший под сапогом осколок. Тишина. Снова стук, но гораздо громче, злее. Пять шагов. Угол дома в налете сажи. Следы автоматной очереди и пуля, увязшая в бетоне. Тень на земле. Дергается. Словно обезьяна скачет. А звук становится противным, скрежещущим…

Обезьяноподобная тварь раскачивалась на веревке, свисавшей с крыши. Левой лапой тварь впивалась в веревку, в правой держала чью-то голову, которой и возила по стене. На бетоне виднелась широкая бурая полоса с прилипшими клочьями волос. Кость скрежетала о камень. Когти монстра вспахивали землю, высекая искры.

Глеб прицелился. Вдохнул и отступил. Связываться с кадавром было опасно: рядом могла оказаться стая. Лучше отступить. Спрятаться в каком-нибудь подвале. Пересидеть и подумать, как жить дальше.

На втором шаге под подошву подвернулся кристалл стекла. И громко хрустнул, рассыпаясь пылью. Звуки тотчас смолкли.

Тварь по-прежнему висела на веревке, и голову не выпустила, но подняла на плечо, примостив огрызком шеи на шерстяной колтун. Теперь казалось, что у твари две головы. Первая – кроваво-мешаная. Вторая – плоская, с желтыми блюдцами лемурьих глаз и узкой харей. Длинный язык свешивался тряпочкой, с кончика его стекали прозрачные капли слюны.

Заметив Глеба – он точно понял, когда это произошло – тварь спрыгнула на землю, осклабилась и радостно заскрежетала. Как гвоздем по стеклу.

Она шла на задних ногах, неловко переваливаясь с бока на бок и придерживая добытую голову. Бочковидное тело пестрело пятнами лишая, складками обвисало брюхо и торчали из шерсти два розовых соска.

Стрелять надо в голову. В желтый глаз.

Мушка нашла цель.

Тварь осклабилась.

В тридцать третьем году вода была желтой, как апельсиновый сок. И пахла апельсинами. Желтые корки ушли на дно, а Наташка облизывала пальцы. Губы у нее тоже окрасились желтым.

– Это очень перспективная область, Глеб, – сказала она, вытирая пальцы бумажным платком. – И такая удача случается только раз в жизни. И если я откажусь, то второй раз не позовут. Никуда не позовут!

Глеб ногтем поддел тугую апельсиновую кожуру. Нажал, выпуская сок, и слизал его, кисловато-горький, неправильный, с ногтя.

– И в конце концов, я не понимаю, что тут такого!

Она и вправду не хотела понимать. Наташка была старше, умнее и всегда точно знала, что ей нужно от жизни. Просто раньше в ее желаниях находилось место и для Глеба.

– Ты уедешь, – он вогнал в апельсин два пальца.

– Уеду. На время. А потом мы встретимся. Я или вернусь, или возьму тебя туда.

Куда именно Наташка не говорила. А Глеб не настаивал – не дурак, понимает, что такое «секретно». Вот только не нравилась ему вся эта затея.

– Возьми сейчас.

– Не будь глупеньким. Тебе доучиться надо.

– Тогда останься. Со мной.

– Глеб! – Наташка разозлилась. – Ну хватит уже ныть! Не притворяйся маленьким. Тебе уже шестнадцать скоро. И тетка за тобой присмотрит. Я договорилась.

Она со всеми договорилась. С теткой, с соседками, с учителями Глеба, которые рады были пойти навстречу молодой и талантливой. С тренером. С руководителем театрального кружка. С начальством и коллегами. С друзьями и женишком своим – тряпка, если позволяет уехать. И вот теперь Наташка пыталась договориться с Глебом.

– Я все равно уеду, – сказала она, глядя в глаза. – Но я не хочу уезжать после ссоры. Это плохо, Глеб. Мало ли как жизнь повернется.

Апельсин все же разломился надвое. Нутро у него нелепое оранжевое, с тонкими волоконцами.

– Зачем тебе все это?

– Интересно, – ответила Наташка. И она говорила правду. Она всегда говорила правду, даже когда Глебу не хотелось эту правду слушать. Например, сейчас. – И важно.

– Ты хочешь стать бессмертной, да?

– Если получится, то не откажусь, – протянув руку, Наташка попыталась погладить его по голове, как будто он был еще маленьким, и Глеб увернулся. Большой он. И самостоятельный. И вправду хватит вести себя, как ребенок. Наташка своего добилась? И Глеб сумеет.

Правда, он еще не решил, куда пойти: в фехтование или в театр. И там, и там его называли перспективным. Хотя добавляли, что таланта мало – надо заниматься усерднее.

Надо определиться.

И всецело отдаться цели. Как Наташка.

– Но на самом деле главное – интерес. Задача. Тебе ведь тоже нравится решать задачи? – спросила она.

Глеб кивнул. И Наташка, воодушевившись, продолжила.

– Эта – одна из самых сложных. А Крайцер – лучшая. Она всего на пару лет меня старше, но уже защитилась. А если бы ты видел ее выкладки…

Наташка вскочила и принялась расхаживать. Ее зеленый купальник и кожа блестели водой, и только на левом бедре виднелось пятно песка. Короткие Наташкины волосы торчали дыбом, а на спине протянулся горный хребет позвонков.

Тетка вечно жалуется, что Наташка не ест.

Ей не интересно есть. Ей интересно решать задачи, и ради очередной она готова бросить Глеба.

– …стимуляция отдельных участков коры неопаллуса…

На песке остаются следы-ямки, и разорванный пополам апельсин в руках Глеба покрывается белой пылью. Есть надо. А не хочется.

– …эффект наложения…

Наташка повернулась на пятках и уставилась на Глеба, вынеся вердикт:

– Тебе это не интересно, конечно.

– Нет, – сказал он, а она не уточняла, что именно «нет». Решение было принято, и Наташка ушла. А Глеб смотрел ей в след, и удивлялся, что тень Наташкина не уменьшается, а надвигается. Шаг за шагом, она разрасталась ввысь и в ширину, и когда подошла совсем близко, вдруг уронила кусок себя на Глеба.