Хроники ветров. Книга 2. Книга цены - Демина Карина - Страница 15

Онемевшие пальцы не желали разжиматься, а из левого предплечья, пропоров ткань, торчал осколок кости, от которого по белому полотну рубахи медленно расползалось пятно… вот только боли не было. С болью Вальрику было бы легче смириться с этой нечаянной смертью, а теперь… тошно.

Илия смотрела круглыми от испуга глазами, крупные слезы рисовали мокрые дорожки на щеках, а губы слегка подрагивали…

– И-извини, – Вальрик не знал, что сказать. Машинально зажал раненую руку – вид крови был неприятен, а белесый осколок и вовсе вызывал омерзение – и шагнул к двери. Дальше оставаться в комнате не было смысла… да и рассказать нужно…

Илия, запрокинув голову – горло у нее белое-белое, а вены нежно-голубые, похожи на зимние реки – завыла, совершенно по-волчьи, тоскливо и одиноко. Слушать этот полувой-полуплач было невыносимо, но уйти, оставив ее здесь, рядом с трупом – невозможно. Это отступление будет самой настоящей трусостью.

– Замолчи!

Илия не услышала.

– Я не хотел, слышишь! – Вальрик схватил ее за плечи. – Не хотел его убивать! Я всего лишь хотел подарить тебе платье, ничего большего! Понимаешь!

– Ненавижу! – Тонкие пальчики Илии с розовыми лунками ногтей впились в лицо.

– Ненавижу тебя! Всех вас ненавижу! Чтоб ты сдох! Чтоб ты когда-нибудь тоже… вот так… проклинаю! Чтоб смотрел, как убили… чтоб навсегда один! Проклинаю!

Вальрик оттолкнул ее, а не рассчитал силы, и Илия, ударившись спиной о шкаф, сползла на пол, схватилась руками за голову и заголосила так, что и за дверью слышно.

На полу мелкими звездочками расцветали капли крови. Интересно, а способность чувствовать боль когда-нибудь вернется?

Полчаса истекли, а Рубеус так ничего и не придумал. Вернее, он знал, что станет говорить, и знал, что услышит в ответ, понимал он и то, что беседа эта – пустая формальность.

Тогда зачем?

Кабинет Карла находился в одной из башен: полукруглая стена, узкое стреловидное окно, за которым простиралась бескрайняя чернота ночи, вечный сумрак и запах пыли.

Пыли и бумаг, которых здесь было столько, что свободного места почти не оставалось.

– Пришел? Ну заходи тогда, – в этом бумажном царстве Карл смотрелся столь же органично, как в фехтовальном зале, вот только вместо сабли в руках толстая круглая печать.

– Бюрократия, – наставительно произнес вице-диктатор, – это способ существования, который мне противен, но без него никак.

Печать, коснувшись очередного листа – остался круглый синий оттиск – заняла свое место в бархатной коробочке.

– Да ты садись, чувствую, беседа затянется надолго.

Рубеус сел, мебель в кабинете была несколько непривычна на вид, но в то же время весьма удобна.

– Бумаги, бумаги, бумаги… – Карл сгреб все в одну кучу и сдвинул в сторону, придавив кучу железной статуэткой всадника, наверняка какой-нибудь раритет. В Саммуш-ун на каждом углу по раритету. Плевать.

На освободившемся пятачке пространства появилась бутылка вина и два бокала.

– Будешь?

– Нет. Спасибо.

– Ну нет, так нет. – Карл не настаивал, он вообще ни на чем никогда не настаивает, просто делает, как решил, и все. Вот и сейчас, наполнив оба бокала, Карл подвинул один к Рубеусу, приказывая:

– Пей.

Вкуса напитка Рубеус не ощутил, было как-то унизительно сидеть здесь, делая вид, будто все так и надо.

– Молчишь. Молчание – это предложение собеседнику первым начать разговор, тем самым ты даешь ему некоторого рода преимущество. – Карл, подняв бокал, провозгласил: – За консенсус, к которому мы с тобой либо придем, либо не придем, что кстати, будет весьма и весьма огорчительно. Итак, смею предположить, что обдумав приведенные мной аргументы, ты счел их неубедительными и по-прежнему настаиваешь на своем. Верно?

– Верно.

– Что и требовалось доказать, – Карл отставил бокал в сторону. – Тебе кажется, что ты прав и я должен пойти навстречу. Так вот, я тебе ничего не должен. Ни тебе, ни кому бы то ни было. Со всеми прежними долгами я рассчитался, новых, слава Господу, не наделал. А вот ты мне должен и, надеюсь, понимаешь это.

Рубеус понимал, он слишком хорошо понимал. От этого понимания на стену лезть хотелось, или вниз сигануть, подойти к краю пропасти и… да только польза с этого будет разве раненому самолюбию.

– Молчишь? Ну давай, молчи, хорошая стратегия – позволить противнику говорить и за себя, и за него, а потом, когда спор проигран, сказать самому себе, что «я сделал все, что мог».

У Карла тяжелый взгляд, совсем как у василиска, правда василиска Рубеусу видеть не доводилось, а вице-диктатор вот он, сидит напротив, руку протяни и дотронешься. Скотина. И ведь все правильно говорит, все верно, только каждое слово, как подзатыльник, а от голоса волосы на затылке дыбом становятся. Но молчать дальше – значит сдаться, а сдаваться Рубеус пока не собирался:

– Неужели тебе все равно, что с ней случится?

– Все равно? Да нет, не все равно. Далеко не все равно. Настолько не все равно, что я трачу время, силы и нервы на то, чтобы вбить в твою тупую голову простейшие вещи, которых ты упорно не желаешь понимать. Первое: искать некого и негде. Ее нет, исчезла, пропала, испарилась… я слышу Коннован так же хорошо, как и ты, даже лучше, потому что в отличие от тебя, знаю, как правильно слушать. Второе. В той ситуации, в которой очутилась Коннован, виноват ты и только ты. Это ведь ты вызвал меня, а не наоборот, и…

– Я не просил оставлять меня в живых.

– Не просил, правильно. Но и не отказался. Вот давай, честно, если не передо мной, то хотя бы перед собой: неужели ты полагал, что я отпущу тебя просто так, безо всяких там условий? Люди так не поступают, да-ори тем более. И когда я разговаривал с ней, ты не делал попыток остановить, предложить другой вариант, ты вообще ничего не делал, отошел в сторону и предоставил нам с ней право искать выход из сложившейся ситуации. В тот момент тебя устраивало абсолютно все, так почему же сейчас возникли… вопросы?

Карл не улыбается, на этот раз он серьезен, и черт побери, его серьезность еще хуже насмешек. На насмешки хотя бы можно не обращать внимания, а того, что сказано спокойным почти равнодушным тоном не отмахнешься.

– Ты ведь испугался тогда, верно? Это ведь страшно, проиграть самый важный бой в своей жизни? Не умереть страшно, а именно проиграть… не исполнить клятву… оказаться слабее того, кого ненавидишь. И всего-то надо, что промолчать и будет второй шанс, верно?

Этот черноглазый сукин сын, это отродье предвечной тьмы, этот… дьявол заглянул туда, куда не позволено заглядывать никому. И увидел то, в чем Рубеус не был готов признаться даже самому себе, не то, что кому-то еще.

– Оттого ты и рвешься сейчас туда. Не из-за неземной любви, а потому, что разменял ее на еще один шанс. Сейчас тебе стыдно, потому что положительные герои так не поступают, им отведено совершать подвиги и все такое, но какой это подвиг послать того, кто слабее, доверчивее, беспомощнее туда, куда по-хорошему, должен был пойти ты?

– Замолчи.

– Замолчать? Ты же сам хотел откровенного разговора, – Карл водрузил локти на стол, столкнув бумажную стопку. Листы рассыпались, укрыв пол желтоватым бумажным ковром, но вице-диктатор не удостоил происшествия и взглядом. – Ты же хотел выяснить все раз и навсегда, вот мы и выясняем. Впрочем, выбор у тебя есть, ты можешь встать, выйти, закрыть за собой дверь и забыть как о нашей с тобой беседе, так и о своей просьбе. Итак, я жду.

На стол легли часы, те самые в изящном посеребренном корпусе, на крышке гравировка, тонкие линии, то ли лоза, то ли сплетенные в клубок змеи.

На той подвеске, которую он подарил Коннован, тоже была гравировка, вставший на дыбы крылатый зверь-грифон. И подарок этот – жалкая попытка загладить вину, и все те слова, все последующие его поступки тоже попытка загладить вину, потому что вице-диктатор снова прав. Да он вообще когда-нибудь ошибался? Вряд ли.